Тайна старой девы, стр. 6
— Они были комедиантами! — крикнул мальчик. — Такими же, каких мы видели на ярмарке. Они кувыркаются, делают фокусы, а потом ходят с тарелкой и просят милостыню!
Аспидная доска полетела на пол и разбилась вдребезги. Фелисита вскочила и как безумная бросилась мимо озадаченного мальчика на кухню.
— Он ведь лжет, он лжет, Фридерика? — лепетала она, хватая за руку кухарку.
— Он преувеличивает, — ответила Фридерика. Взволнованный вид ребенка тронул даже ее черствое сердце. — Милостыню они не просили, но комедиантами они были, это верно...
— И делали очень нехорошие фокусы! — закончил Натанаэль, подходя к плите и заглядывая Фелисите в лицо: она ведь еще не плакала. — Твоя мать никогда не попадет на небо!
— Она еще не умерла! — воскликнула Фелисита. Ее бледные губки лихорадочно дрожали, а рука судорожно сжимала платье кухарки.
— Ну конечно давно умерла... Покойный папа только не рассказывал об этом... Солдаты застрелили ее в зале ратуши, во время неудачного фокуса.
Измученный ребенок вскрикнул: Фридерика подтвердила последние слова Натанаэля кивком головы. Значит, он не солгал.
В это время вернулся Генрих. Натанаэль мгновенно исчез, как только на пороге появилась широкоплечая фигура дворника... У кухарки тоже заговорила совесть, и она усердно занялась чем-то около плиты.
Фелисита не кричала больше. Она прижалась лбом к стене и горько всхлипывала.
Генрих слышал пронзительный крик ребенка, видел, как Натанаэль исчез за дверью, и сразу понял, что произошло что-то нехорошее. Не говоря ни слова, он повернул к себе девочку и заглянул в ее личико. Увидев Генриха, Фея снова громко заплакала и сказала: «Они застрелили мою бедную мамочку, мою милую, добрую маму!»
Широкое добродушное лицо Генриха побледнело от гнева. Он пробормотал какое-то бранное слово.
— Кто же сказал тебе это? — спросил он, угрожающе посмотрев на Фридерику.
Девочка молчала, а кухарка принялась рассказывать о происшедшем, стараясь не смотреть на Генриха.
— Я тоже думаю, что Натанаэлю не следовало говорить ей об этом сегодня, — закончила она наконец, — но все равно, завтра или послезавтра госпожа с ней поговорит и безо всякой жалости. В этом можешь быть уверен.
Генрих отвел Фелиситу в людскую, сел рядом с ней на скамейку и постарался успокоить ее. Он осторожно рассказал ей о страшном происшествии в зале ратуши и утешил девочку тем, что, конечно, ее мама, про которую и тогда уже говорили, что она похожа на ангела, теперь на небе и каждую минуту может видеть свою маленькую Фею. Потом он нежно погладил ее по головке.
Глава VIII
На следующее утро над городом раздался торжественный колокольный звон. По узкой крутой улице богомольцы шли к стоящей на горе францисканской церкви. Из красивого углового дома на площади вышла маленькая девочка, закутанная в черное. Никто бы не узнал под этим большим платком тонкой, грациозной фигурки Фелиситы. Фридерика накинула девочке на плечи этот платок и сказала, что госпожа Гельвиг дарит ей его по случаю траура. Затем она отворила двери и строго приказала выходившей Фелисите не садиться, как прежде, на церковную скамью семьи Гельвиг, что ее место теперь — на скамьях для школьников.
Девочка взяла молитвенник и быстро обошла угол. Но тут она замедлила шаги, увидев впереди госпожу Гельвиг со своими сыновьями. Все прохожие низко и почтительно кланялись ей. Правда, у нее почти ни для кого не находилось доброго взгляда и она часто бессердечно обращалась с теми, кто просил о помощи, а ее младший сын бил нищих детей, осмеливавшихся войти в их дом, постоянно лгал. Но все это ничего не значило. Вот они придут в церковь, сядут там на отдельную скамейку, и будут молиться Богу и, конечно, попадут к Нему на небо, потому что они ведь не комедианты...
Гельвиги исчезли за церковными дверями. Фелисита проводила их боязливым взглядом и проскользнула мимо открытых дверей, из которых лились звуки органа. Сегодня она не могла молиться Богу: Он ведь не хотел ничего знать о ее бедной мамочке, Он не хотел взять ее к себе на небо — она лежала одиноко на кладбище и ждала свою дочку.
Фелисита вышла из города и пошла по густой липовой аллее. Как тут было тихо! Девочка испугалась звука собственных шагов — она ведь шла запрещенным путем. Фелисита побежала и остановилась, наконец, глубоко переводя дыхание, перед кладбищенскими воротами.
Фелисита никогда еще не бывала в этом тихом месте. Два больших куста бузины, росшие рядом с черной железной решеткой ворот, протягивали свои ветки, отягощенные гроздьями блестящих ягод, а в стороне виднелись серые мрачные стены старой церкви.
— Кого это ты хочешь навестить, девочка? — спросил человек, который стоял, прислонившись к двери покойницкой.
— Мою маму, — ответила торопливо Фелисита.
— Она уже здесь разве? А кто она была?
— Жена фокусника.
— Ах, это погибшая лет пять тому назад в ратуше?.. Она лежит вон там, около угла церкви.
Маленькая покинутая девочка стояла у могильной насыпи, покрывавшей ту, о которой она всегда вспоминала. Могилы кругом были ухожены. Большинство из них пестрело разноцветными астрами. Только узкая полоса у ног ребенка поросла сухой, выжженной травой и пышно разросшимся пыреем, а неосторожные люди протоптали через нее тропинку. Земля осела, а вместе с ней осел и простой белый камень в ногах запущенной могилы, на котором большими черными буквами было написано: «Мета Орловская». У этого камня и села Фелисита.
— Милая мама, — шептала она, — ты не можешь меня видеть, а я тут, у тебя! И хотя Бог не хочет тебя знать, Он тебе не подарил ни одного цветочка и никто не заботится о тебе, я тебя люблю, и всегда буду приходить сюда! Я хочу любить только тебя одну, даже Бога не хочу любить, потому что Он так строг и не добр к тебе!
Это была первая молитва ребенка на могиле умершей матери. Подул легкий ветерок, и астры начали кивать своими нежными головками грустному ребенку, а в сухой траве раздался тихий шепот.
Фелисита не знала, сколько времени просидела она в задумчивости на кладбище. Когда девочка вернулась домой, входная дверь еще не была заперта. Она проскользнула в прихожую, но тотчас же испуганно остановилась, так как дверь в комнату дяди была широко открыта, и оттуда доносился голос Иоганна.
Страх перед этим резким голосом и неумолимыми серыми глазами приковал Фелиситу к полу — она не могла пройти мимо двери.
— Ты совершенно права, мама, — говорил Иоганн, — лучше всего было бы пристроить это маленькое несносное существо в какую-нибудь порядочную семью ремесленника. Но папа пишет в этом неоконченном письме, что он ни за что не отпустит ребенка из своего дома и поручает мне заботы о нем. Я не хочу критиковать образ действий моего отца, но если бы он знал, как мне невыразимо противен тот класс людей, из которого происходит ребенок, он избавил бы меня от этого опекунства.
— Ты не знаешь, чего ты от меня требуешь, Иоганн! — с досадой возразила вдова. — В течение пяти долгих лет я была вынуждена молча терпеть около себя это покинутое Богом создание. Я больше не могу!
— Тогда нам не остается другого выхода, как искать отца ребенка с помощью объявлений.
— Много это даст! — с сарказмом заметила госпожа Гельвиг. — Он благодарит Бога, что отделался от лишнего рта! Доктор Бем сказал мне, что, насколько ему известно, этот человек писал сюда только один раз, и то давно. Неужели ты хочешь, чтобы мы продолжали еще столько лет платить за это совершенно чужое нам существо? Она берет уроки французского языка, рисования...
— Нет, этого мне и в голову не приходило! — живо прервал ее Иоганн. — Современное женское воспитание приводит меня в ужас... Таких женщин, как ты, — настоящих христианок, никогда не переступающих поставленных им границ, скоро уже не будет... Приучи девчонку к домашней работе и заставь ее слушаться. Я рассчитываю на тебя. С твоей сильной волей...
В это время дверь комнаты отворилась еще шире и оттуда выскочил Натанаэль, вероятно, соскучившийся во время этого разговора. Фелисита прижалась к стене, но он увидел ее и бросился к ней, как хищная птица.