Искатель. 1995. Выпуск №2, стр. 48

Ладушкин был потрясен этим обрушившимся на него рассказом. Но все же профессиональные навыки, которые уже начали созревать, невольно заставили задать вопрос:

— А пистолет?

— Тут ты все правильно вычислил, — усмехнулся Бобров. — Во время обыска у Салтовской я обнаружил ключ. Поскольку ценности изымались из разных мест, я ее как следует на допросе прижал, и она раскололась: рассказала про свою связь, про квартиру Панкратова и про то, что там хранится пистолет, к которому она никакого отношения не имеет. Не знаю, делилась Салтовская с покровителем добычей или для своих махинаций ей вполне хватало титула его официальной любовницы, но давать показания на Арланова она категорически отказалась. Поэтому я решил не вносить этот эпизод в протокол, а ключ оставил себе. Уже тогда передо мной мелькнула тень замысла, а болезнь подтолкнула к исполнению…

Ладушкин от удивления хлопал глазами, но в голове сама собой выстраивалась логическая цепочка. Не зря его Иван Петрович натаскивал, ох, не зря!

— Не верю! Все равно не верю! — воскликнул он. — Анализирую весь ход следствия. Вы же сами меня на себя навели, подсказали, как выйти на Панкратова, подсказали, что у Салтовской мог быть второй ключ…

Бобров, улыбаясь, почти с нежностью смотрел на практиканта.

— Чудак ты, Коля… Как ты понял, я не собирался долго скрывать содеянное. Но и дурачить родную контору тоже не хотел, недостойно отвлекать ее силы на этого негодяя. А тебе все равно учиться надо… Мне твоя шустрость понравилась. Теперь и умирать не страшно. В надежные руки дело передаю.

Ладушкин невольно посмотрел на свои ладони, пальцы все еще судорожно сжимали пакет с жуткой надписью.

— А это куда? — растерянно спросил он.

— Куда хочешь, — усмехнулся Бобров. — Роль наставника я исполнил до конца… Теперь я для тебя — преступник. Сейчас будешь задерживать или как?

Коля даже вздрогнул и тихо сказал:

— Нет. Не сейчас.

— И на том спасибо. — Иван Петрович встал и вышел из кабинета.

На следующий день труп Боброва был обнаружен в его холостяцкой квартире. Он застрелился из табельного оружия. В кухне на столе лежала записка: «Не хочу подвергать себя бессмысленной физической боли. Моральных мук не испытываю. Всем привет…»

Артур Конан Дойл

ВИНА КАПИТАНА ФАУЛЕРА

Некоторые из обстоятельств гибели небезызвестной красавицы мамзель Эны Гарнье, ставшие достоянием прессы, а также отказ капитана Фаулера — обвиняемого по возбужденному в связи с этой трагедией делу — от дачи показаний в полицейском суде [1] обратили на себя пристальное внимание публики, еще более возросшее после заявления капитана о том, что он, хотя покамест и воздерживается от каких-либо объяснений, уже избрал для себя необычный и, как должно стать очевидным, убедительный способ защиты. Немало кривотолков породили также слова адвоката, высказавшегося в том смысле, что сама сущность дела не позволяет обнародовать всех его обстоятельств на стадии слушания в полицейском суде, однако же суду присяжных будет представлено исчерпывающее объяснение. И наконец, нежелание арестованного воспользоваться положенной адвокатской помощью и его решимость самолично осуществлять свою защиту на предстоящем процессе довели любопытство публики до высочайшего накала.

В суде присяжных обвинение очень умело построило свои доводы, которые, по всеобщему мнению, были весьма изобличающими, поскольку не оставляли ни тени сомнения в том, что у капитана и прежде случались вспышки ревности, по меньшей мере одна из которых закончилась бурной сценой.

Капитан Джон Фаулер бесстрастно выслушивал показания свидетелей обвинения, никого не прерывая и не пытаясь возражать.

Когда наконец ему позволили обратиться к присяжным, он встал со скамьи и подошел к барьеру.

Обыкновенной внешность капитана Фаулера назвать никак было нельзя. Все черты его смугловатого, украшенного черными усами лица свидетельствовали о внутренней энергии и мужественности характера. Держался он совершенно спокойно и уверенно. Достав бумаги из кармана, подсудимый зачитал помещенное ниже сообщение, которое в переполненном зале суда произвело на всех незабываемое впечатление.

«Прежде всего, господа присяжные заседатели, мне хотелось бы сказать, что, хотя личный мой достаток весьма ограничен, сегодня благодаря щедрости моих собратьев-офицеров меня могли бы защищать лучшие таланты адвокатского сословия. Я отклонил посредничество адвокатов и решил сам защищать себя, но вовсе не потому, что прямые и правдивые слова из уст главного участника этой ужасной трагедии скажут вам больше, чем любое изложение обстоятельств, подготовленное профессиональным юристом.

Сознание вины побудило бы меня прибегнуть к услугам защитников, однако же я глубоко убежден в своей невиновности и посему выступаю перед вами сам, надеясь, что моя откровенная и не-приукрашенная исповедь вместе со здравым смыслом сослужат мне здесь лучшую службу, нежели доводы самого ученого из адвокатов.

Суд снисходительно позволил мне набросать письменные заметки, с тем чтобы я смог привести здесь некоторые выдержки из разговоров и ничего не выпустить из того, что я вам намерен сообщить.

Всем известно, что два месяца назад при разбирательстве в полицейском суде я отказался давать показания. Сегодня этот факт упоминался в качестве подтверждения моей виновности. В полицейском суде я также заявил, что некоторое время вынужден буду хранить молчание. Тогда это восприняли как уловку с моей стороны. Но вот мое вынужденное молчание кончилось, и теперь я волен вам рассказать не только про то, что же в действительности произошло, но и про обстоятельства, прежде мне ничего не позволявшие говорить в свое оправдание. Я объясню вам суть мной содеянного и причины, побудившие меня поступить именно так, а не иначе. Если вы, мои сограждане, сочтете, что мной совершено преступление, то не стану сетовать и беспрекословно соглашусь с любым наказанием, которого я, по вашему мнению, заслуживаю.

Перед вами кадровый офицер с пятнадцатилетним стажем воинской службы, капитан Второго Бреконширского батальона, принимавший участие в южноафриканской кампании и удостоенный упоминания в приказе среди особо отличившихся в сражении при Даймонд-Хилле. [2] Когда разразилась война с Германией, меня откомандировали в только что сформированный Первый Шотландский егерский полк для выполнения обязанностей начальника штаба. Эта часть была расквартирована в деревне Редчерч, графство Эссекс, солдаты жили в казармах, офицеры же размещались на постое у местных жителей. Лично я квартировал у мистера Маррифилда, местного сквайра, [3] в доме которого и повстречался впервые с мисс Эной Гарнье.

Давать этой даме характеристику сейчас покажется, может, и не особенно своевременным или уместным, однако же как раз ее личные качества и лежат в основе всех моих злоключений. Думаю, позволительно будет заметить, что, по моему искреннему убеждению, Природа вряд ли когда еще создавала женщину с более совершенным сочетанием красоты и ума, чем у Эны Гарнье. Эта стройная двадцатипятилетняя блондинка отличалась необыкновенно нежными чертами и выражением лица. До нашей встречи любовь с первого взгляда мне представлялась выдумкой романистов, но с той самой поры, как я впервые увидал мисс Гарнье, для меня существовало одно лишь устремление в жизни — жениться на этой дивной красавице. Прежде я и не подозревал, что способен на столь бурные чувства. У меня нет особой охоты распространяться на эту тему, однако же, чтобы объяснить свой поступок — и смею надеяться, вы его поймете, если даже и осудите, — я должен констатировать, что под влиянием обуявшей меня неистовой, стихийной страсти я на время позабыл про все на свете, кроме неодолимого желания завоевать любовь этой необыкновенной девушки. Все же, справедливости ради, следует сказать, что, как бы там ни было, а честь солдата и джентльмена я всегда ставил превыше всего в жизни. Слушая мой рассказ, вы, конечно же, вправе усомниться в этом, но посудите сами: чем же иным является все мое преступление, как не отчаянной попыткой спасти то, что я чуть было не погубил под влиянием минутной слабости?