Иностранец ее Величества, стр. 51

Бесконечные переиздания обеих этих книг свидетельствуют о еще одном чисто английском феномене — очень мало найдется на земле других народов, которым нравится, когда иностранцы над ними посмеиваются. Особый успех, как всегда, имеет искусство художественного преувеличения, доведения до абсурда. В этот же ряд можно поставить уже упоминавшуюся книгу американца Билла Брайсона «Заметки с маленького острова», которая стала в Британии бестселлером.

Особенно много и ядовито писали и пишут об англичанах французы. Но их сочинения популярностью здесь не пользуются: не потому, что зло, а потому, что не смешно.

Зато размышления на тему о различиях между французами и англичанами — эта тема не надоедает никогда.

Об этом писал еще Александр Герцен. По нему, типичный англичанин — «индивидуалист, уважающий чужую частную жизнь и ожидающий того же уважения от других, в то время как типичный француз во все вмешивается и всех поучает».

Должен признаться, что наблюдение за моими французскими родственниками показывает, что Герцен не слишком устарел. Конечно, есть масса исключений — среди французов не так редко встречаются настоящие джентльмены. С одним из них мы дружим много лет. Вот еще какие списки французских «пороков» можно найти в популярной прессе. С точки зрения англичанина, типичный француз: в разговоре непременно жестикулирует; за едой болтает; целуется на людях; заговаривает с незнакомыми; по выходным бездельничает, причем делает это с видимым удовольствием (а надо не подавать виду); не извиняется, наступив вам на ногу; прощаясь, долго разговаривает в дверях; не соблюдает очереди; судачит о знакомых в обществе; склонен преувеличивать свои страдания и неудачи.

Если все это перевернуть с ног на голову (или с головы — на ноги?), то получится автопортрет англичанина, потому что он как раз ничего из перечисленного делать не станет. Он не жестикулирует во время беседы, не болтает за едой, не разговаривает в дверях (даже напротив, может уйти не прощаясь), очень строго следит за соблюдением очереди, скрывает от людей, даже близких, не то что страдания, но и самые похвальные чувства и нормальные человеческие переживания. Но вот в одном англичане на свой счет заблуждаются: они, даже самые интеллигентные из них, тоже иногда склонны бывают перемывать косточки общим знакомым. Еще как это дело любят! Но тут есть одно принципиальное отличие от французов: англичане станут заниматься этим только с людьми, которых очень хорошо знают и которым доверяют. Француз же, по моим наблюдениям, может соблазниться хорошей сплетней иногда и в компании первого встречного-поперечного.

Итак, что же получается в итоге? Какой же портрет вырисовывается в этой книге? Англичанин сдержан и холоден, всегда держит дистанцию. Но при этом учтив, приветлив, деликатен и к тому же свободен от зависти, готов прийти на помощь. Он честен. Но одновременно и лицемерен. Англичанин умен, талантлив и работоспособен. Но при этом все делает только по жестким правилам, лекалам и ориентируясь на прецеденты, неспособен на лихую импровизацию. Он конформист и диссидент одновременно. Сексуален и замучен комплексами. Просто шизофрения какая-то… Раздвоение личности…

Но к какому же выводу пришел доктор Ренир, задававшийся вопросом: относятся ли англичане к тому же биологическому виду, что и остальные жители Земли? Люди ли все-таки англичане? Его ответ: скорее нет, чем да. Но, возможно, происходит их постепенное возвращение к общей норме. Впрочем, если подобное произойдет, это будет очень скучно: и Англия, и весь мир вместе с ней очень много в таком случае потеряют.

Глава XI. Трудности перевода

Искусство недосказа

Мы сидим с моим другом Уиллом и его женой в непальском ресторане в Фолкстоне, и он расспрашивает меня, что нового в России. Если честно, особенно похвастаться мне нечем: много было историй в русской прессе в последнее время о росте коррупции, о неправедном суде, о продажной журналистике.

Услышав от меня рассказ обо всем этом, Уилл побледнел и сказал: «That is not very good». («Это не очень хорошо».) То есть получается: хорошо, но все-таки не очень.

Потом я еще поведал ему о росте заказных убийств, которые не удается раскрыть. В том числе о покушении на одного заочно знакомого ему бизнесмена. Уилл побледнел еще больше и вымолвил: «No, that’s definitely not good». («Нет, это точно не хорошо».)

Пожалуй, это было самое сильное выражение, слышанное мной от Уилла за двадцать лет нашего знакомства. Уже никаких «очень — не очень», а ясно, определенно: «нехорошо». По английским понятиям — резкость невообразимая. Станешь тут резким, когда людей вроде бы достойных и знакомых убивают или сажают в тюрьму по надуманным обвинениям.

Правда, я заметил, что, комментируя события в Англии, мой друг выражается все же градусов на пять сильнее. Про чужую страну вроде неловко, а про свою можно разрешить себе не так все смягчать. Уилл бывает саркастичен, описывая какое-нибудь нелепое с его точки зрения решение правительства или парламента. (А я уже писал, но повторю еще раз: сарказм в Англии приравнивается к грубости, но заочно и особенно в адрес политиков он допустим.)

Все равно полную правду-матку резать Уилл не будет никогда и ни при каких обстоятельствах. Он просто не видит в этом смысла. Ведь умные и воспитанные люди, джентльмены, должны все и так понимать с полуслова и намека. А резкие слова ничего на дают, только ожесточают душу.

Не думайте, что мой друг Уилл — этакий редко встречающийся чудак. К счастью, даже в парламенте, где сознательно и по давней традиции допускается и даже культивируется куда более высокий уровень резкости в критике, депутаты ведут себя в большинстве случаев по-джентльменски. Выпады и инвективы бывают очень даже жгучими: возможно, обидными по существу, но не по форме.

И еще большую сдержанность проявляют английские министры и парламентарии в общении с зарубежными партнерами.

Самый знаменитый скандал в истории Еврокомиссии случился, когда обсуждалась жалоба на решение Франции выслать за ее пределы большое число цыган. Президент Саркози не привык выслушивать острую критику в адрес своей страны, а тем более в свой лично. И вот он повысил голос. Говоря проще, утверждают информированные источники, он почти кричал на главу Еврокомиссии Жозе Мануэля Баррозу. Остальные главы государств и правительств, присутствовавшие на заседании, сконфуженно молчали, в то время как Баррозу стал оправдываться. Но Саркози продолжал говорить громко и эмоционально, заявил, что отказывается принять это «полуизвинение».

Особый гнев французского президента вызвало выступление комиссара юстиции ЕС Вивиан Рединг, сравнившей действия французских властей с тем, что происходило с цыганами во время Второй мировой войны. Баррозу же с трудом сдерживался от того, чтобы не ответить Саркози резкостью. Особенно его рассердило, что французский президент не называл Рединг по имени, а говорил: «Эта женщина».

Давненько ЕС не испытывал такого. Но интересно, как по-разному описывают произошедший скандал два разных источника. Премьер-министр Болгарии сказал: «There was a fierce exchange». То есть «это был яростный спор». Ясно, что просто пух и перья летели. Но вот премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон на вопрос о том, что случилось, ответил: «Discussion was quite lively». To есть «дискуссия была довольно оживленной». Почти похвалил — так может показаться иностранцу.

По Кэмерону получается, что разговор на сессии лишь достиг степени некоей оживленности, без такого накала было бы, пожалуй, вроде даже как скучновато. Без живинки.

Разве не точный перевод с английского языка?

Нет, не точный. Потому что, переводя с английского, надо обязательно еще прибавлять (или вычитать) некий коэффициент недосказанности — «understatement». «Я глава государства! Я не позволю оскорблять мою страну!» — разошелся Саркози. Действительно, живенько.