Вишенка. 2 том, стр. 1

Поль де Кок

Вишенка

II том

XXXI. ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ

Сабреташ сначала побежал в аптеку заказать микстуру, потом вернулся к Вишенке. Больная, протянув руку навстречу своему другу, сказала:

— У вас веселый вид, дядя, глаза ваши не такие скучные, озабоченные, как сегодня утром. Поделитесь со мной вашей радостью.

— Хорошо, дитя мое, но прежде надо принять эту микстуру.

— Хорошее известие, лучше всех микстур. Я уверена, друг мой, что у вас не было работы, о теперь отыскали.

— Да, малютка, это — правда, то есть не то, чтобы не было работы, я не знал.

— О! Не выдумывайте, работы совсем не было, но вы скрывали, чтобы я не беспокоилась, а я угадала.

— Ну, все равно! Верно то, что теперь я спокоен. Я встретил честного человека, служившего на военной службе, он мне дал свой адрес, выказал ко мне большое участье. Это меня наводит на мысль, что до сих пор я еще и не взглянул на адрес, так спешил к вам.

Сабреташ вынул из кармана карточку и прочел адрес: Господин Дюмарсель, улица Ферм-де-Матюрин, дом № 12.

— Я никогда не слышала от вас этой фамилии, — заметила Вишенка.

— Правда. Я было совсем его потерял из виду.

— Вы знали этого господина в Африке?

— Да, то есть нет, я знал его во Франции, но все равно, важно то, что он желает мне добра, хочет быть полезным. В скором времени пойду к нему.

Сабреташ, стараясь избегнуть объяснения насчет этого знакомства, берет фуражку и уходит, будто на работу. Молодая девушка угадывает, что он хочет что-то утаить от нее, но прекращает свои расспросы, понимая его скрытность.

По случаю наступившей зимы и увеличения расходов полученные деньги были необходимы Сабреташу. В то же время он всюду искал работы, не решаясь идти к своему благодетелю до тех пор, пока не выручит, чем заплатить ему долг. Может быть, Сабреташ в этом случае был слишком деликатен, но гордость и своего рода щепетильность всегда простительна у бедных и несчастных людей.

Отставной солдат ни от какого труда не отказывался, лишь бы добыть денег; и так он с удовольствием однажды взялся помогать поденщику пилить и колоть дрова.

— Я очень рад! — сказал Сабреташ, пожимая руку поденщика. — Я так люблю пилить дрова, мог бы с утра до ночи этим заниматься, пусть только знать, что больная моя ни в чем не нуждается. Только нет у меня снарядов для этой работы.

— У меня все есть для двух работников. В этом затруднений не будет.

— В таком случае работа у нас закипит! Увидишь, брат, что я не ленив.

Спустя четверть часа Сабреташ на дворе одного дома стоял уже за делом и так усердно работал, что поденщик, пиливший с ним вместе, несколько раз ему говорил:

— Отдохни маленько… весь в поту… нельзя ж так надрываться.

— Ничего!., ничего!.. Немножко жарко, но ничуть не устал.

С таким же рвением весь день проработал Сабреташ, не взглянув ни разу на улицу, хотя подле него были растворенные ворота. Вдруг вечером громкий знакомый голос раздался на улице:

— Клянусь всеми львами! Сабреташ сделался дровоколом! Возможно ли, брат?

— Ну что тут удивительного, — ответил Сабреташ Петарду, остолбеневшему от изумления. — К чему эти возгласы? Очень просто, пилю дрова, потому что теперь другой работы не имею, а надо же честным трудом добыть себе кусок хлеба. Неужели хуже, по-твоему, колоть дрова, чем клеить стены обоями или играть на шарманке?

— Я этого не говорю, но нахожу, что это тяжелый труд! Доказательство — твоя наружность. Ты так вспотел, несмотря на холод! А как я увидел тебя, старого товарища, за таким непривычным делом, так и себя не помню! Никак не ожидал, поневоле сердце тронуло!

Сказав это, Петард отвернулся и рукавом утер слезы. Сабреташ подошел к нему, потрепал по плечу, протянул руку, которую молодой товарищ горячо пожал.

— Хорошо и то, что я тебя нашел. Знаешь ли, ведь ты очень дурно поступил, скрылся из виду и адреса приятелю не оставил! Что я дурного сделал, что ты и племянница хотели отделаться от моего общества? Разве наговорил глупостей, то надо было меня разбранить, а не уходить так втихомолку. Два месяца не давали никакого о себе известия, а мне до того скучно было без вас, словно десять лет прошло с тех пор, как виделись! Нехорошо, брат! Мне очень за тебя досадно было! Но теперь увидел твой тяжелый труд, и досада прошла, Извини, брат, за все, что говорил тебе. Докажи, что не сердишься, позволь угостить тебя бутылочкой вина, в погребке напротив.

— Сейчас не могу, надо работу закончить.

— Нельзя ли помочь тебе?

— Спасибо, немного осталось. Пойди лучше в погребок и жди меня, я скоро приду.

— С удовольствием, но непременно приходи, не забудь, что я буду ждать тебя.

— Приду, приду. Мни нужно о многом с тобой поговорить.

— А здорова ли барышня?

— Нет, она больна.

— Ах!.. Давно?

— С тех пор, как переехали.

— Что за болезнь?

— Обо всем узнаешь. Пойди, брат, в погребок.

Через полчаса вошел туда и Сабреташ, сел к столу, за которым дожидался его Петард; обтер платком пот с лица и, чокнувшись с товарищем, с наслаждением стал потягивать вино. Петард смотрел на него в умилении:

— Друг ты мой, Сабреташ, как я огорчился, увидев, что ты пилишь дрова! Не то чтобы стыдно было этой работы, считаю это таким же достойным занятием, как и охоту на львов. Но, не находя своего дела, верно, в стесненном ты был положении. И ничего не хотел приятелю сказать, пустился на такую крайность! У меня всегда работы пропасть. Отказываюсь часто. Но я расчетливее, нежели кажется, сто шестьдесят франков уж отложил на черный день. Могу их одолжить другу. Сегодня же, если захочешь, дам тебе эти деньги. Вернешь их когда-нибудь, все равно. Если откажешься, то буду знать, что никогда ты другом моим не был.

Сабреташ дружески пожал руку Петарда:

— Я знал, что ты добрый малый. Твое предложение опять в том меня убеждает.

— Но отвечай, примешь ли его?

— Может быть, не говорю нет.

— Я хочу слышать решительное да.

— Нужно тебе прежде выслушать, что я хотел тебе сообщить. Между честными людьми не должно быть тайны.

— Слушаю. Навострил уши.

— Во-первых, Вишенка не моя племянница.

— Ты не ее дядя?

— Нет! Не мешай говорить. Она именно та девушка из гостиницы близ Немура, про которую я тебе рассказывал. Я случайно встретил ее в Париже… Ох! Как она была несчастна…

— Может быть, покинута любовником?..

— Это ее тайна. Тебя не касается, довольно тебе знать, что Вишенка, не зная своих родителей, согласилась назваться моей племянницей, тем дала мне возможность быть ее опекуном, покровителем. Ты же должен меня считать всегда ее дядей.

— Вечно буду тебя так считать.

— Теперь следует тебе сказать, что Вишенка изменила свое имя, потому что прежнее слишком напоминало о случившемся с ней несчастии. Зовут ее с нынешнего дня Агатой, понимаешь?

— То есть Вишенка-Агата?

— Нет, просто Агата.

— Ах, как я глуп… именно так… Агата.

— Именно, иначе никогда ее ни называй.

— Не беспокойся! Как бы ее не звали, она всегда будет такая же красавица… всегда будет любима…

— Постой, постой, мне надо еще что-то тебе сказать.

Петард остановился, озадаченный, и покраснел.

Сабреташ продолжал:

— Петард, милый мой, об одном ты мне не говорил… но я угадал. Ты любишь Агату.

— Агату… какую Агату?

— Ты уж забыл, что Вишенку теперь зовут Агатой?

— Ах, виноват… я с ума схожу… Я должен тебе признаться, Сабреташ, ты отгадал. Я люблю твою племянницу, хоть она тебе и не племянница, но все равно для меня. Однако у меня в отношении ее честные намерения, я прошу у тебя ее руку…

— Милый мой, мне очень жаль, что не могу тебя обрадовать моим ответом. Надо тебе изгнать эту любовь из сердца.