Владимир Высоцкий без мифов и легенд, стр. 198

—   Самое страшное: чем сильнее человек, тем ужаснее карти­на, которую вы нарисовали... Чем сильнее человек, тем ужаснее си­туация.

Я был абсолютно в нем уверен и назвал фамилию...

—  Ему осталось жить месяца два... Полинаркомания не лечится...

И добавил:

—   Вот мои телефоны, в любое время суток звоните. Сделать уже ничего нельзя, но я всегда готов помочь».

Но Высоцкий осознанно отсекает от себя друзей, перед кото­рыми — стыдно, которые бы не постеснялись принять самые жест­кие меры, дабы не дать ему в это безумие втянуться. Вместо под­линных друзей нужны были податливые, угодливые дружки, перед кем не надо ни в чем отчитываться, с кем можно чувствовать себя свободным в любом виде. Поразительно, вплоть до дня смерти они постоянно чуть ли не насильно возили его выступать на концер­ты, прямо перед сценой накачивая его наркотиками, чтобы он про­держался.

Одни доставали «лекарство», не понимая, что делают, а кому-то нужно было, чтобы Высоцкий вышел на сцену любой ценой. На нем они делали большие деньги...

В.Янклович: «...у него в этот день не было «лекарства». Кое-как достали — что было делать... Я работал тогда администратором «Таганки» — много народу крутилось вокруг, в том числе и врачей. Я спросил, они как-то странно смотрели, но давали... Однажды мы смогли достать большое количество, рассчитывая, что этого хватит на месяц... А Володя сделал все это за неделю...

Я передавал ему ампулы — через командира самолета «Аэро­флота», который летал в Париж. Передавал в пузырьках от сердеч­ных капель...»

Выбор «доверенных лиц», окружавших Высоцкого в последние месяцы и дни его жизни был его собственный, и упрямый характер не принимал никаких советов:

А.Утевский: «В последние годы Володю окружали люди, кото­рые мне откровенно не нравились. Мелкие люди, которые выжима­ли из него все; люди, которые, как мне кажется, его спаивали... И у меня на этой почве были с Володей конфликты. «Володя, ну с кем ты связался?.. Посмотри, кто рядом с тобой!» Он иногда прислуши­вался к моим словам, а чаще — нет».

Аркадий Высоцкий: «К концу жизни рядом с отцом было мало хороших людей. Много — корыстных, которые крутились вокруг, таких, как, например, Янклович, который теперь делает деньги на этом знакомстве».

М.Шемякин, иллюстрируя стихи Высоцкого, в шаржевом ри­сунке к стихотворению

«Мои похорони»

изобразил Янкловича, снаб­див надписью: «Продаю стихи Высоцкого. Цена 50 S за штуку».

Пророческое предвидение в поэзии у Высоцкого сочеталось по­рой с плохой ориентацией в сугубо жизненных вопросах. Будучи бесконечно добрым и преданным к другим, он иногда ошибался в окружающих его людях. Так было при ответе на вопрос «Кто твой друг?» в известной анкете 1970 года и так случилось в последний год жизни в отношении Янкловича.

7 июля 1980 года Высоцкий пишет записку Янкловичу:

«Дорогой мой друг Валерка! Если бы тебя не было на этой зем­ле — нечего бы мне было на ней горло драть. Вдруг улечу сегодня. По­сему целую, а уж про преданность и говорить не стоит. Будь сча­стлив. Высоцкий».

Второй «друг Валерка» — но Золотухин — напишет в своем дневнике 31 января 1982 года: «Наделал ты мне хлопот, Владимир Семенович, назвав когда-то другом».

Для Янкловича же записка Высоцкого станет охранной грамо­той. Записка — бумажка, быстро истрепаться может... Янклович от­ливает медаль, вешает на цепи на шею и с гордостью показывает всем-всем. На медали скромная гравировка с фрагментом записки:

«Дорогой друг Валера! Не было б тебя на этой земле — нечего было бы для них горло драть».

Если бы не проклятая зависимость от наркоты, Высоцкий дав­но бы расстался с некоторыми из этих «друзей». Но они были по­ставщиками «лекарства». Из воспоминаний Михаила Боярского: «Однажды он шел по «Мосфильму», увидел меня и говорит:

«Здо­рово, Миша!»

— хотя нас никто друг другу не представлял. Завя­зался разговор. Он предложил:

«Давай пойдем выпьем! А то у меня дома народа до хрена, а выпить не с кем!»

Но я, идиот, отказался! До меня просто не дошло, что в тот момент надо было мне послать все подальше, уйти с Высоцким. Но кто ж знал! А Володя еще ска­зал:

«Я сейчас собираюсь снимать на Одесской киностудии картину «Зеленый фургон» — давай поработаем вместе!» Я

не верил такому счастью. Мы еще немножко поговорили. Он был подтянут, гладко выбрит, красиво одет. И вовсе не производил впечатления челове­ка, горящего желанием выпить. А вот меня как раз трясло, безум­но хотелось выпить. Но, дурак, сдержал себя!»

«КОГДА Я ОТПОЮ И ОТЫГРАЮ...»

Все ухудшающееся состояние здоровья приводило к мысли о близости конца. Смерть не вообще, а его собственная личная смерть давно уже стала персонажем его песен и стихов. Его представле­ния о своей жизни на грани возможного складываются в метафо­ру мчащейся по бездорожью

(«по-над пропастью

») тройки. Сколь­ко раз, находясь в состоянии «на

краю»,

он надеялся, что и на этот раз выберется. Многочисленные автомобильные аварии, из кото­рых чудом выбирался живым, нервно-физические перегрузки, усу­губленные водкой и наркотиками, наконец — клиническая смерть в июле прошлого года... Смерть постоянно была рядом с ним. Но и остановиться, передохнуть он не мог. Творческая энергия до само­го конца не оставляла его. Свидетельством этому — его многочис­ленные планы.

Периодически — наскоками — шла работа вместе с Б.Акимо­вым и О.Терентьевым над приведением в порядок архива текстов. Вспоминает Б.Акимов: «Уже после правки он мог прийти радостный такой:

«Я тут несколько рукописей нашел — таких, таких...», —

а эти тексты уже мной сделаны. Работа рушится. У меня даже как-то вырвалось: «Опять варианты! Когда же это кончится!» И вдруг слы­шу:

«Подожди. Скоро»

— совершенно мимоходом, не к тому, чтобы я запомнил. А как не запомнить — был 1980 год».

«Надо бы к Олимпиаде несколько расширить репертуар... Что я и собираюсь сделать...»

— говорил он на одном из мартовских кон­цертов, имея в виду репертуар спортивных песен.

Как-то он рассказывал Шевцову, что предполагал сам снимать продолжение «Эры милосердия», говорил о предложении Любимо­ва готовить роль Годунова в пушкинской трагедии, планировал пи­сать прозу... А в начале августа планировались концертные гастро­ли в Алма-Ате.

В начале марта состоялась встреча Высоцкого с И.Хейфицем.

И.Хейфиц: «Однажды я возвращался после какого-то совеща­ния по улице Воровского в Москве. Был пасмурный весенний день, снежная каша на тротуарах. Слышу, догоняет меня мчащаяся маши­на, близко к тротуару. Оглядываюсь и стараюсь, чтобы не обрызга­ла. Резко тормозит заляпанный грязью, что называется «по самые уши», серый «мерседес». Выскакивает Володя. Здоровается, и я ему говорю: «Легок на помине, Володя, я задумал экранизировать бабелевский «Закат» и «Одесские рассказы». И вы у меня будете играть бандита Беню Крика».

Он широко улыбнулся и, не раздумывая, грохнулся на колени прямо в снежную кашу».

Еще в 1975 году Высоцкий и Демидова задумали подготовить камерный спектакль. Это была пьеса Т.Уильямса «Крик». В пьесе драматург рассказал о самом себе, своих детских и взрослых стра­хах, своем понимании театра и мира, разделив все это на два голо­са брата и сестры — Феличе и Клер, двух актеров, играющих свой последний спектакль на самом краю земли.

В театре к этой работе относились скептически, Любимову пье­са не нравилась, и он открыто говорил, что, мол, ее взяли из-за тще­славных соображений — пьеса была написана Уильямсом для двух бродвейских «звезд». Однако пьесу утвердили, а в Министерстве культуры сделали пометку о том, что пьеса специально для Высоц­кого и Демидовой.

А.Демидова: «Мы не торопились с постановкой пьесы — куда спешить? Ведь она и так наша. Да и некогда было. Высоцкий много ездил, выступал с концертами и в Союзе, и за рубежом. Я тоже где-то снималась. А потом все-таки собрались, сделали первый акт, а в пьесе их три, «прогнали» его даже на сцене. Второй акт был слож­ный. И мы, конечно, о него споткнулись и остановились. В это вре­мя у театра были гастроли в Польше. Мы уехали, вернулись в июне, а через полтора месяца Володи не стало. Кстати, когда у нас откры­лась «маленькая сцена», то свои планы мы строили в какой-то сте­пени в связи с ней. Высоцкий захотел поставить там же моноспек­такль. Одним словом, идей было много...»