Владимир Высоцкий без мифов и легенд, стр. 146

Наверно, ошибочно думать, что такое отношение Вознесен­ского было именно только к Высоцкому. Здесь проявился харак­тер, общее миропонимание и ощущение своего собственного мес­та в поэзии. Вот какую характеристику дает Вознесенскому близко знавший его драматург Ю.Эдлис: «Охотник Брошка в «Казаках» Тол­стого говорит об Оленине: «нелюбый». Вознесенский смолоду об­ладал этим труднообъяснимым печальным свойством: он не вызы­вал к себе любви или дружеской симпатии. Не берусь судить, что мешало этому — душевная ли его холодность, равнодушие ли ко всему, что (или кто) не было ему в данную минуту полезным либо нужным».

Исключением было мнение Беллы Ахмадулиной, которая по­нимала высоту и значение поэзии Высоцкого уже при его жизни: «Он считал себя поэтом, и он, безусловно, поэт. Но его амплуа, его жанр — это бывает на свете один раз, это не с чем сравнивать. Он один, он таков. В этом не может быть изъянов — он один».

И еще Николай Рубцов — человек и поэт трагедийного миро­ощущения и столь же трагической судьбы. В книге «Воспоминания о Николае Рубцове» один из его вологодских друзей приводит та­кой многозначительный эпизод: «...Когда я пришел к Николаю ве­чером, он сидел на полу, тут же рядом стоял проигрыватель, зву­чали песни Высоцкого. Одну из них он проигрывал снова и снова, внимательно вслушиваясь в одни и те же слова, а потом спросил: "Ты бы так смог?" — И как бы сам себе ответил: — Я бы, навер­ное, нет...».

Из беседы художника Сергея Бочарова с министром культуры России Юрием Мелентьевым.

С.Б.: «Я сейчас пишу портрет Владимира Семеновича Высоц­кого. Он настолько в моем представлении с детства и с юности ге­ниальный мастер. И так считают по всей России, и в деревнях, и в поселках, где никто не слышал ни про Ахмадулину, ни про Евту­шенко. А вот его мы знаем как гениального певца и поэта. Нельзя ли как-нибудь сделать, чтобы его стихи напечатали?»

Ю.М.: « Я его очень люблю, у меня все его песни есть».

С.Б.: «Мне говорили, что стараются и Белла Ахмадулина, и Ро­берт Рождественский, и Андрей Вознесенский пробить его книгу стихов, и никак не удается».

Ю.М.: «Если бы хотя бы раз по-настоящему захотели издать стихи Высоцкого, у них бы все получилось. Они же вхожи во все кабинеты. Одно их заявление — и стихи Высоцкого вышли бы без проблем. А если бы Юрий Любимов по-настоящему поборолся за присуждение премии или звания (а без борьбы такого не бывает, желающих всегда много), то, думаю, тоже ему бы удалось».

В другой раз С.Бочаров пробует «пробить» стихи Высоцкого в популярный в то время журнал «Юность»: «Я же по наивности, не будучи другом его, но, зная от него о страстном желании напеча­таться, позвал его с собой на открытие выставки художницы, моей хорошей знакомой, в помещении журнала «Юность». Я подвел глав­ного редактора журнала Андрея Дементьева к Владимиру Высоцко­му, а сам держал в руках тетрадку с его стихами, от руки записан­ными самим Высоцким.

Говорю Андрею Дементьеву: «Вы же главный редактор, вы же можете несколько страниц в журнале дать для стихов Высоцкого». И протягиваю ему тетрадку. А он как-то фамильярно так отвечает, похлопывая Высоцкого по плечу: «Пописываешь все...», и эту тет­радку взял у меня. Но так эти стихи и не появились. В них не было ничего запрещенного. Что же мешало всем этим Дементьевым?.. Вот такие были у него друзья».

Это было время повсеместной оглядки «наверх», когда никто не хотел брать ответственность на себя. За разрешение печатать стихи официально не признанного Высоцкого можно было схлопотать вы­говор или вылететь с работы, а за запрет — никогда никого не на­казывали. Особое коварство идеологических начальников состоя­ло в том, что запрет на пластинки, книги, журнальные публикации был негласным. Чиновники боялись попасть впросак, не выказав должной бдительности, и часто, вопреки внутренним ощущениям, кривили душой, лгали и запрещали...

Видеть свои стихи на бумаге хотел не только сам поэт, но и многочисленные его почитатели, понимающие настоящую поэзию. «Одной из основных причин, заставивших меня обратиться к Вам, явилось то, что я не встречал в печати Ваших стихов. Это меня удивляет и волнует. Ведь никакая пластинка и магнитофонная за­пись не в состоянии заменить печатное слово. Более того, аксессуа­ры исполнения: голос певца и музыкальный аккомпанемент (сам по себе очень хороший) — чаще всего затрудняют восприятие смыс­ла текста и подтекста. ...Я не знаю толком всей Вашей творческой кухни — и взаимоотношений с редакциями, издательствами и дру­гими советскими органами, если такие взаимоотношения вообще есть, но то, что Ваше слово до сих пор не стало печатным, трево­жит меня сильно. Мне кажется, этим Вы наносите большой урон не только себе, но и многим людям, жадно желающим прикоснуться к чистому, искреннему, правдивому, узнать, что они не одиноки в своих мыслях и чувствах». Это фрагмент одного из писем Высоцко­му. Писем, которые тысячами он получал от слушателей, но не чи­тателей. А слушатели действительно не знали о настоящей «твор­ческой кухне» поэта.

В прошлом году брежневско-сусловской пропагандой была под­нята шумиха вокруг открытия движения по западному участку Байкало-Амурской магистрали. Великая стройка коммунизма началась еще в 1934 году силами заключенных, предварительно построивших Беломорско-Балтийский канал. Теперь туда поехали эшелоны мо­лодежи, комсомольцев. Писатели, поэты, артисты считали для себя высокой честью побывать на строительстве. Под эту марку Высоц­кий предпринимает попытку официального проведения концертов и гастрольной поездки на БАМ. Для руководства Росконцерта было организовано прослушивание. Был согласован репертуар... Но по­том эти же люди под разными предлогами отказали.

Высоцкий, постоянно боровшийся с цензурой и запретами на концерты, предложил Любимову поставить моноспектакль на ма­териале его песен. Любимов никак не отреагировал. Зато Д.Боров­ский идею подхватил: «Думая о таком спектакле, я из его стихов и песен, в основном песен, вычленил идею, которую довольно легко было осуществить. «Казенный дом и дальняя дорога» — вот основ­ной ее смысл. Казенный дом — тюрьма, зона. Дальняя дорога — по­езд, «столыпинские вагоны». Россияне либо отсидели и возвращают­ся, либо со временем «сядут». Perpetuum mobile. Вечное движение. В дороге встречаются разные типы, характеры, о которых Высоц­кий, как никто, знал и умел о них рассказывать и их показывать. За­мечено, что человек легче раскрывается перед случайными попут­чиками. Значит, в такой сценической ситуации все могло бы про­звучать вполне органично».

По выходным дням, на энтузиазме постановочных цехов по макету Боровского сделали установку — двухэтажные нары, или полки вагона, или полки бани. Высоцкий приступил к репетици­ям. Система ему показалась удобной: прыгая с полки на полку, он переходил от одного своего персонажа к другому. Он полагал, что если удастся сделать этот спектакль, то все его творчество получит «право гражданства».

Проект готовили в 1975 и 1976 годах, но идея осталась нереа­лизованной. А возможно, получилось бы очень интересное пред­ставление, в котором соединилось бы все лучшее, что было на «Та­ганке»: гениальное видение театрального пространства Боровско­го, голос и интонация Высоцкого...

«ВИШНЕВЫЙ САД»

В 75-м году Любимов во второй раз нарушил многолетнюю мо­нополию на режиссуру. В конце 60-х приглашенный режиссер Ми­хаил Левитин поставил спектакль по пьесе немецкого драматурга Петера Вайса «О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился». Но вскоре П.Вайс написал пьесу о Троцком и выступил с протестом по поводу вторжения войск в Чехословакию — спек­такль моментально запретили. На этот раз Любимов надолго уезжа­ет работать в Италию, но необходимо было обновлять репертуар.

Совсем недавно — в 1973 году — А.Эфрос поставил телеви­зионный спектакль «Всего несколько слов в защиту господина де Мольера», пригласив на главную роль Ю.Любимова — история ве­ликого французского драматурга, затравленного королем и его сви­той, была близка и понятна и Эфросу, и Любимову. Теперь Люби­мов, назло властям, пригласил в театр опального Анатолия Эфроса и предложил ему ставить любой спектакль. Тот выбрал «Вишне­вый сад». Сочетание этих вроде бы несовместимых понятий — Че­хов, «Таганка», Эфрос — было интригующим и предвещало если не сенсацию, то, по крайней мере, театральное событие.