Владимир Высоцкий без мифов и легенд, стр. 131
Высоцкому предложили сниматься в роли Соловья-разбойника, но он отказался, мотивируя тем, что, вопреки указаниям министра культуры Е.Фурцевой, будет играть роли только «положительных героев». Роль отдали ленинградскому актеру Николаю Лаврову.
Помимо песен для этого фильма, Высоцкий написал целый цикл песен-сказок. Здесь высветилось глубокое знание им русского фольклора, юмора и напевности. Все возможности разговорной речи он блестяще использовал в своих сказочных песнях.
Второй фильм этого периода — «Одиножды один» — снимал на «Ленфильме» друг Высоцкого Г.Полока. После неудач с фильмами «Интервенция» и «Один из нас» Полоку вообще отстранили от съемок. И тогда в его жизни появился сценарист Виктор Мережко. Он написал бытовую пьесу про полотера, оставшегося к концу жизни одиноким. С этой пьесой сценарист пришел к опальному режиссеру. С помощью И.Хейфица В.Мережко добился для Полоки возможности работать.
«"Одиножды один" для меня, казалось бы, совершенно не характерный материал, — вспоминает Полока. — Но меня заинтересовала фигура главного героя, мне хотелось сделать версию русского Дон Жуана. Ведь есть Дон Жуан французский, английский, немецкий, испанский — это вообще фигура блуждающая. А вот русского Дон Жуана еще не было. Мой Ваня Каретников — стареющий полотер — и стал таким персонажем. Русские ведь любые поступки совершают с высоких моральных позиций. Возомнив себя художником, он решил для себя, что «искусство должно принадлежать народу». Мол, я бы готов жить с одной женщиной, но просто вынужден менять своих партнерш — не пропадать же таланту?»
Фильм снимался под неусыпным надзором руководства. Работать было сложно, потому что контролировался каждый шаг. Очень тщательно отбирались актеры. На главную роль пробовались Юрий Никулин, Евгений Леонов. А потом второй режиссер предложил кандидатуру Анатолия Папанова. И хотя на соблазнителя он вроде как не тянул, но актер был настолько гениальным, что съемочная группа решила рискнуть... На роль мужа дочери героя, который продолжил судьбу Вани Каретникова, пробовался Высоцкий. Его не пропустили, а в этой роли снялся Николай Караченцов.
Для фильма Высоцкий написал восемь песен и частушек. Среди них была и очень жизненная, будто списанная с чьей-то биографии, —
«Я полмира почти через злые бои...».
Но критики посчитали и сценарий, и постановку, и песни в фильме опошлением советской действительности, нарушением этики и безнравственностью.«Помню, как принес он в главную редакцию «Ленфильма» тексты песен на утверждение, — вспоминал Г.Полока. — Редакторы выступали осторожно, но один из них, пользующийся репутацией знатока поэтической технологии, со снисходительным апломбом указав Высоцкому на несовершенство и корявость его стихов, дал несколько конкретных рекомендаций, которые всем показались убедительными. Тогда Высоцкий вынул из папки черновик и сказал:
"Вот посмотрите и убедитесь. С того, что вы мне предлагаете, я начинал — и получились гладкие, хорошо отполированные, никого не задевающие стишата. Корявость и жаргон возникли как результат, как моя собственная интонация, прорыв к моему слушателю...
— и добавил: —По-другому я делать не буду!"»
Из письма Высоцкого к Полоке:
«...Я огорчен только тем, что снова мы не работаем вместе. Я все подстроил под это, но се ля ви. Комитет сильнее нас. Уже я перестроился. Но в следующий раз мы еще повоюем.
Впрочем, песни-то мы успели всобачить. Кстати, про песни... Студенческую песню надо начинать как бравый, хвастливый, верноподданнический марш, а потом переходить на нечто туристское, а в конце и на вагонно-блатное под чистые гитары. Но мелодию не менять. Хорошо бы, если бы они в это время курили, да и выпить не грех, а Ваня чтобы подпел: "Зато нас на равнине не сломаешь..."»
Третий фильм — фильм С.Говорухина «Контрабанда».
Для него Высоцкий пишет две песни:
«Жили-были на море...» и «Сначала было Слово...».
29 марта песни для фильма были записаны в Доме звукозаписи на улице Качалова. Красивое танго о любви двух океанских лайнеров Высоцкий исполняет дуэтом вместе с Н. Шацкой. В фильме на эстраде только Шацкая, голос Высоцкого за кадром.В это время режиссер Георгий Данелия подбирает актера на главную роль в свой фильм «Афоня». Претендентов играть роль — сантехника-выпивохи Афони Борщева — было предостаточно. Афоню «примеряли» В.Проскурин, В.Золотухин, Г.Бурков, Б.Щербаков, В.Меньшов, Н.Караченцов, В.Долгоруков, В.Носик и даже Д.Ольбрыхский...
Высоцкий был приглашен одним из первых. Ему очень понравился сценарий А.Бородянского, и он захотел стать «работником ЖЭКа», но до проб так и не дошел — режиссер посчитал, что из Высоцкого получился бы слишком мощный и серьезный сантехник, а снимать хотели кино с юмором. Когда спросили Данелия, каким он видит Афоню, он ответил: «Он — одуванчик». На роль «одуванчика» Высоцкий явно не подходил.
Г.Данелия: «Остановились на Куравлеве. И не ошиблись! Есть в Куравлеве какой-то секрет. Афоне в его исполнении прощают то, чего никогда бы не простили ни Афоне Ольбрыхского, ни Афоне Высоцкого. А этого мы и добивались. Нам хотелось, чтобы зрители в конце фильма не возненавидели нашего Афоню, а пожалели...»
И еще один фильм этого года вышел без предполагаемого участия Высоцкого. На Одесской киностудии молодой режиссер Самвел Гаспаров выпустил фильм «Рейс первый, рейс последний». Туда планировалась песня
«Я вышел ростом и лицом...»,
но не вошла. Борьбу за песню с заместителем председателя Госкино Б.Павленком режиссер проиграл.Через пять лет при участии тех же действующих лиц в фильм «Забудьте слово "смерть"» не вошла песня Высоцкого
«Пожары над страной...».
Павленок посмотрел смонтированный фрагмент с песней и сказал: «Только через мой труп!» Чиновник от культуры остался жив, и фильм вышел без песни, которая могла бы его украсить...ЗАПИСИ НА «МЕЛОДИИ»
В апреле 1974 года, вскоре после того как на фирме «Мелодия» был создан ансамбль с таким же названием под управлением Г.Гараняна, Высоцкий загорелся идеей сделать записи, приурочив начало работы к приезду Марины. 8 апреля прилетела Марина и согласилась принять партнерское участие. Планировалось сделать два диска: один — целиком песни Высоцкого в собственном исполнении, другой — на первой стороне поет Высоцкий, на второй шесть песен Высоцкого исполняет Влади.
В здании бывшей англиканской церкви на улице Станкевича, приспособленной под звукозаписывающую студию, музыканты ансамбля А.Зубов и И.Кантюков сделали яркие интересные аранжировки, вложив в них всю душу. Так же относились к Высоцкому все, кто сталкивался с ним по работе: требовательный к другим, он был всегда, прежде всего, строг и требователен к себе, и это привлекало к нему людей. «Атмосфера в студии, — вспоминает редактор А.Качалина, — была в те дни серьезной, деловой и в то же время какой-то приподнятой, радостной. Высоцкий, веселый и оживленный, всячески старался ободрить и поддержать Марину, несколько обеспокоенную тем, удастся ли ей раскрыть стилевые особенности его песен. Делал несколько вариантов каждой песни и сам Высоцкий, тщательно отбирая из них наиболее удавшиеся».
В.Высоцкий:
«Иногда меня упрекают, что в своих песнях, записанных на пластинках, я изменил гитаре. Дело в том, что, когда мы начинали записывать первые песни на «Мелодии», даже вопроса не возникало, что я буду петь с гитарой, под собственный аккомпанемент. И мне, в общем, хотелось, чтобы хоть что-то появилось, чтобы хотя бы тексты звучали. Я хотел издания стихов, текстов, хотя сопровождение иногда меня коробило. Но я пошел на это, думая, что смогу превозмочь его своим напором — тем, что, собственно, и отличало мои песни».
Через 12 лет философ В.Толстых в статье «В зеркале творчества» напишет: «Понятно, почему многим поклонникам его творчества он нравится больше с гитарой, а не с оркестром. Оркестровые переложения его песен в большинстве своем удачны, сделаны со вкусом, но в них улетучивается, исчезает нечто такое, что можно назвать эфиром его творчества, что подчеркивает и передает особый эффект его публичности, общительности. С оркестром он, что ни говорите, все-таки
выступает, исполняет,
ас
гитарой —беседует, разговаривает.
Манера общения Высоцкого — исповедальная. И потому в том, что он рассказывает, поверяет тебе, нельзя ничего изменить, «подправить», как нельзя улучшить, сделать другой исповедь. Тут ничего не поделаешь — ее можно принять или не принять...»