Злоключения озорника, стр. 18

А тётенька, в мокром платье, вся облепленная водорослями, хохочет и катается по песку.

— Ой, не могу, — говорит. — У меня уже колики! Нет, подумать только! Ну, кто же ещё мог сперва опрокинуть лодку, потом перепутать все мои лески и в конце концов спасти меня? На это способен только Альфонс Циттербаке!

Тут уж и меня чуть удар не хватил! Откуда она меня знает? И чего смеётся?

— Ведь это же ты, Альфонс! — сказала она и похлопала меня по щеке, чего я вообще терпеть не могу.

— Совершенно правильно! — отвечаю я строго. — Меня зовут Альфонс Циттербаке, и я ваш спаситель.

— Неужели ты не узнаёшь меня? — говорит она, снимая с платья длинную водоросль.

Я взглянул на неё повнимательней и на этот раз, должно быть, даже побледнел. Ну конечно, я её знаю. Это ж товарищ Цвой! Это ей я рассказывал про все свои злоключения. А она взяла да и напечатала их в этой глупой книжке, где все надо мной смеются и никто меня всерьёз не принимает.

— Вот это встреча! — сказала она. — Просто прелесть!

— Гм, — говорю я. — Я, конечно, тоже рад, что встретил вас, товарищ Цвой.

А товарищ Цвой разлохматила волосы, выбрала из них тину и говорит:

— Придётся нам с тобой, Альфонс, немножко посидеть на этом острове. Во-первых, не могу же я в таком виде, — она показала на своё мокрое платье, — в трамвае ехать, а во-вторых, меня может увидеть Рыбнадзор. Я, когда упала из лодки, выронила своё удостоверение. А Рыбнадзор здесь строгий.

— Я могу и один переплыть на тот берег, — предложил я.

— Нет уж, мой дорогой! Ты останешься здесь и будешь меня развлекать.

— А чего мне делать-то? — проворчал я. — Могу, конечно, показать вам два-три приёма вольной борьбы. Или сделать стойку. Я семь минут на голове выдерживаю. У нас в классе ни один так долго не может.

Товарищ Цвой опять рассмеялась:

— Нет, ты просто расскажешь мне что-нибудь новенькое, вот и всё.

И пришлось мне рассказать ей, как мне подарили «Баббл-гам», почему я всё время молчал, как я был космонавтом и как построил утюг с реактивным двигателем.

Тётенька Цвой так и заливалась смехом.

— Вы давно уже высохли, — говорю я ей. Мне неохота было ещё рассказывать.

Но она всё подзуживала:

— Нет, нет, Альфонс, рассказывай! Мы это обязательно сделаем.

Потом уже прохладно стало, солнце спряталось за деревьями, а я всё рассказывал и рассказывал…

Как мы проиграли в игру на местности

Недавно мы ходили в поход. Целых два дня — субботу и воскресенье. Это был мой первый поход с пионерами. Я страшно обрадовался: мы должны были ночевать в деревенской риге и сами варить себе обед.

Но у меня, конечно, сразу начались неприятности. Мама достала огромный чемодан и без конца что-то укладывала в него.

— Это чтоб ты ножки не промочил и не простудился. А это тебе покушать…

А ведь папа ещё накануне вечером сказал:

— Не нагружай мальчика чересчур, ему же придётся всё нести на себе. В поход берут только самое необходимое.

Мне и самому хотелось взять только самое необходимое! Но мама сказала, что такой чемодан в самый раз. Ведь, если вдруг станет холодно, мне понадобятся и тёплые подштанники и толстый свитер… Я очень жалел, что папа был на работе, когда мама паковала.

Едва я показался на школьном дворе, все пионеры давай хохотать!

— Чего гогочете? — крикнул я им.

Но я сразу понял, что смеются они над моим чемоданом. А Эрвин, у которого был маленький рюкзак за плечами, тут же подпустил мне шпильку:

— Альфонзиусу придётся носильщика нанимать. А то как бы он себе животик не надорвал.

— Ещё посмотрим, как вы будете смеяться, если холод завернёт! — отбрил я его. — Мне-то не страшно, возьму да надену толстый свитер.

А они мне:

— В июне холодов не бывает. Тоже мне придумал — свитер!

Я разозлился:

— Вот пускай тогда и сегодня и завтра дождик льёт! Чтобы вы все промокли до нитки! А я достану свой плащ и спрячусь в него, как в палатку.

В общем, я кричал всё громче и громче. Пионеры перестали смеяться. Они подумали, как бы я и впрямь беды не накликал. Что, если в самом деле весь первый поход дождик будет лить!

Тут подошёл Га?рри, наш вожатый. Все сразу притихли. Петер велел нам построиться.

— Р-р-авняйсь! — крикнул он.

Я стал в шеренгу рядом с Бруно, а у ног поставил свой здоровенный чемодан.

Петеру это не понравилось:

— Твой чемодан, Альфонс, всю шеренгу портит.

Тогда я выдвинул чемодан чуть-чуть вперёд. Петер сказал, что теперь хорошо. Но когда, задрав голову, он зашагал отдавать рапорт Гарри, то, конечно, споткнулся о мой чемодан и упал. Вот ведь беда какая! И сразу все стали кричать, что я своим чемоданом разрушаю дисциплину. А ведь мама говорила, что в чемодане только самое необходимое.

Пока мы шли к вокзалу, на ладонях у меня образовались здоровые волдыри.

В поезде мы такие хорошие песни пели! Но потом я стал искать в чемодане, не положила ли мама перчаток. В перчатках я бы не натёр себе руки. Но, должно быть, мама решила, что в июне в перчатках нет необходимости.

До нашей риги нам пришлось шагать три километра. После первого же километра Гарри взял у меня чемодан. Наш Гарри — мировой парень! Но ребят это разозлило.

Петер ворчал:

— Сперва ножку подставил председателю совета отряда, а теперь не несёт ничего!

Рига до самого верху была набита соломой. Мы развели на лугу огромный костёр. Весь вечер мы сидели у огня и пели песни.

А утром у нас была игра на местности. Три группы должны были по компасу искать закопанный клад. Но в нашем отряде не нашлось никакого клада.

Тут Бруно возьми да скажи:

— Давайте закопаем чемодан Альфонса, вот у нас и будет клад.

Все, конечно, согласились: думали досадить мне. Но я тоже согласился. А потом и Гарри. Всё моё барахло мы завернули в одеяло, а Луи?за, По?ли и Си?мон стали шептаться с Гарри. Скоро он их отослал куда-то. Чемодан они забрали с собой. Вот этот клад, значит, нам и надо было отыскать.

Нас разделили на три поисковые группы. Командиром нашей группы сперва хотели сделать Эрвина, но Гарри сказал:

— Вашу поисковую группу пусть ведёт Циттербаке! Ведь это его чемодан, и он сам нам его отдал.

Моя группа поворчала немножко, но всё-таки согласилась.

Так я стал командиром. Каждой группе дали своё направление. Победит та группа, которая найдёт чемодан. Нам приказано было пройти четыреста шагов по шоссе, потом три тысячи шагов на север, оттуда километр на запад, а затем мы должны были искать.

Я построил свою группу, и мы пошли. Идём и шаги считаем. Отсчитали четыреста шагов. Теперь надо было повернуть на север. Я достал компас, который мне дал Гарри, и стал смотреть. Верчу его и так и этак и никак не пойму, где север. Все стоят кругом и смотрят на меня.

Потом стали торопить:

— Эй, давай быстрей, Альфонс! Мы только зря время теряем!

Я махнул рукой направо, но Бруно сказал:

— А мне кажется, север вон где!

По правде говоря, я и сам так думал. Но раз уж я командир, мне нельзя перечить.

Я крикнул:

— Бруно, ты разрушаешь дисциплину!

И он сразу замолчал. Мы долго продирались сквозь кусты, все ноги себе исцарапали. Но я всё повторял:

— Для пионера самое важное — выдержка! — и считал шаги.

Остальные тоже считали. Я приказал всем остановиться.

— Не надо вам считать, — сказал я. — Один командир считает!

И я стал считать один.

— Тысяча сорок восемь… Тысяча сорок девять…

Вдруг Эрвин взвизгнул и шмыг за дерево.

Мы сразу закричали:

— Он клад нашёл!

Но он сказал, что нет, не нашёл, просто он ящерицу увидел. Тогда мы все легли на землю и стали ждать: вдруг она снова здесь проползёт.

Долго мы так лежали, потом я вспомнил про клад и приказал:

— Пошли скорей дальше!

Погоди-погоди… А сколько же я шагов насчитал?.. Восемьсот двенадцать… Или, может быть, две тысячи двести восемьдесят два? Всё-то позабыл я из-за этой глупой ящерицы! Но я никому ничего не сказал. Какой-нибудь лишний десяток шагов не имеет значения.