Ловушка для волшебников, стр. 8

Вот и нижняя площадка, и выход — на задний двор Городского совета, заставленный гигантскими мусорными баками на колесах. Поспешая за Громилой, Говард вдруг с раздражением сообразил: он же напрочь забыл спросить, как именно Арчер (или кто там из этих семерых братьев) вообще вышел на мистера Маунтджоя и заставил его на себя работать. А теперь уже не вернешься и не спросишь — даже думать нечего.

Задний двор вывел их на стоянку, а та — в боковой проулок. На углу с центральной улицей Громила высунул из-за угла голову и опасливо огляделся. С фасада, у парадного входа в Городской совет, мерцали мигалками три полицейские машины с распахнутыми дверцами.

Громила довольно ухмыльнулся:

— Еще чуток — и Диллиан нас накроет! Быстрее шагай.

— Диллиан? — Запыхавшийся Говард едва поспевал за Громилой.

— Окучивает закон и порядок.

— А-а, ясно. Теперь давайте пойдем и повидаем Арчера, — предложил Говард.

Но у Громилы оказались иные планы.

— К папаше твоему. Наведаться насчет слов.

И Говард поспешил за Громилой в сторону дома. Если у Громилы возникали свои планы, он устремлялся к цели неуклонно, как мощное течение. Так что, похоже, Говард тут был бессилен.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Спустя пять минут Говард и Громила подошли к угловому магазинчику по Верхней Парковой. Говард обрадовался родным местам — большим уютным домам и знакомому высокому дереву возле номера восемь. Даже «классики», которые упорно чертила на асфальте Катастрофа с подружками (когда не ссорилась с ними), и те его обрадовали. Но больше всего Говарда обрадовало то, что рядом с их домом номер десять не мерцала мигалками полицейская машина. Уф! Говард выдохнул с облегчением. А ведь мистеру Маунтджою ничего не стоило назвать полиции фамилию Сайкс.

Папа обнаружился в кухне: вместе с Фифи и Катастрофой уплетал бутерброды с ореховым маслом. При виде Громилы всех троих перекосило, а тот как ни в чем не бывало пригнул головенку, чтобы не задеть притолоку, и вдвинулся в кухню вслед за Говардом.

— Только этого нам не хватало! — вырвалось у папы.

А Фифи воскликнула:

— Громила вернулся, мистер Сайкс, он не отстает! Он теперь все время будет нас донимать, словно фамильное привидение?

Катастрофа ощерилась:

— Это все Говард виноват!

— Что за шум? — спросил Громила.

Шумели ударные инструменты — глухо, но отчетливо погромыхивали из-под груды одеял в прихожей.

— Весь день не замолкают, — со вздохом сообщил папа.

— Разберусь, — заверил его Громила и протопал в прихожую.

Говард помедлил, чтобы перехватить бутерброд, поэтому не успел увидеть, что Громила сделал с ударными. Когда Говард пришел, одеяла уже валялись в стороне, а Громила, уперев руки в боки, высился над безмолвной грудой инструментов, из которой во все стороны рассыпались носки и носовые платки.

Громила подмигнул Говарду и сообщил:

— Торкиль.

— Что — Торкиль?

— Подстроил.

И Громила прошагал обратно в кухню. Там он встал подбоченясь и воззрился на папу точно так же, как минуту назад — на ударные.

— Молчите, дайте я сам отгадаю, — произнес папа. — Арчер недоволен, он сосчитал слова, и оказалось, что их всего тысяча девятьсот девяносто девять.

Громила, по обыкновению, осклабился и помотал головой.

— Две тыщи четыре, — ответил он.

— Ну да, я подумал, что последнюю фразу все-таки лучше закончить, — пояснил папа. — Маунтджой никогда не настаивал, чтобы было ровно две тысячи.

— И все? Больше ничего не говорил? — Громила запустил руку за пазуху своей кожаной куртки и извлек четыре сложенные странички машинописи, посеревшие, обтрепанные по краям и на сгибах. И сунул их через стол под нос папе — ручищи у Громилы были длинные. — Гляньте, что не так?

Папа развернул помятые страницы, бегло проглядел одну за другой.

— Вроде бы все в порядке, — подтвердил он. — Обычная моя ерунда. Старушки устроили бунт на Мукомольной улице. Не помню, что было в порции, которую не получил Арчер, но вся соль в том… — Он что-то сообразил и осекся. — Ах да, нельзя повторять прежний текст. Вот проклятье, и как же Арчер об этом узнал?

Папа посмотрел на Громилу, который кивал так, что голова плясала у него на плечах, словно маленький поплавок на больших волнах. И туповато ухмылялся во всю физиономию. Это вывело бы из себя кого хочешь, и Говард нисколечко не удивился, что папа вспылил.

— Пропади оно все пропадом! — Папа швырнул странички прямо на хлеб и банку с ореховым маслом. — Я ведь уже сдал слова за эти три месяца! Если какой-то остолоп из Городского совета их посеял, при чем тут я? Почему я должен забивать себе голову новой порцией чепухи только из-за того, что вы с Арчером изволите быть недовольны и требуете добавки? С какой стати я буду терпеть это безобразие и домогательства в собственном доме?

Папа бушевал долго, он побагровел и взъерошился. Фифи трепетала — закрыла ладошками рот и вжалась в спинку стула, словно хотела стать невидимкой. Громила знай себе ухмылялся — на пару с Катастрофой, которая обожала наблюдать, как папа выходит из себя. Говард вытащил из-под машинописной страницы хлеб и масло и, не дожидаясь, пока папа закончит кипятиться, намазал себе бутерброд.

— И вообще, я больше Арчеру ни слова не напишу! — воскликнул папа. — Все, решено!

— Пап, а поругайся еще! — попросила Катастрофа. — У тебя так смешно живот прыгает, когда ты орешь!

— Я язык проглотил и зубами закусил, — ответил папа. — Возможно, на веки вечные. И живот мой больше прыгать не будет.

Фифи нерешительно хихикнула, а Громила прогудел:

— Арчер хочет другие две тыщи.

— Ну так он их не получит — обойдется! — объявил папа, скрестил руки на груди, точнее, над животом и уставился на Громилу.

Тот ответил столь же пристальным взглядом и предупредил:

— Пока не сделаете — не уйду.

— Тогда советую запастись раскладушкой и сменой одежды, — холодно произнес папа. — Вы тут застрянете надолго. Повторяю, я ни словечка не напишу.

— Почему? — спросил Громила.

Папа скрежетнул зубами, да так, что все услышали. Но ответил спокойно:

— Наверно, вы не уловили суть моих объяснений. Я против того, чтобы мной помыкали. И я занят работой над новой книгой.

Услышав про новую книгу, Говард с Катастрофой хором застонали.

Папа холодно посмотрел на них.

— А как иначе я заработаю всем вам на хлеб и ореховое масло? — поинтересовался он.

— Когда у тебя в работе новая книга, ты нас не замечаешь и чуть что — на шум ругаешься, — проворчал Говард.

— И ворчишь, и спишь наяву, и забываешь купить поесть, — присоединилась Катастрофа.

— Значит, привыкайте! — рявкнул папа. — А заодно привыкайте и к Громиле, потому что я намерен написать эту книгу, сколько бы он мне ни мешал.

И папа смерил Громилу вызывающим взглядом.

В ответ Громила протопал к стулу, на котором сидел в первый раз, и опять уселся, плотно и основательно. Он вытянул длиннющие ноги, обутые в массивные ботинки, и мгновенно заполнил собой всю кухню. Затем вытащил нож и принялся чистить ногти, будто со вчерашнего дня не сходил с места.

— Располагайтесь как дома, — любезно сказал ему папа. — С годами мы, наверно, к вам привыкнем. — Тут его осенило, и он спросил Фифи: — Как вы думаете, за постоянно проживающего Громилу можно скостить налоги?

— Н-не знаю… — беспомощно выдавила Фифи.

Она попятилась в прихожую и поманила за собой Говарда. За ними увязалась и любопытная Катастрофа — затаилась подслушивать в гостиной, но была обнаружена.

— Это ужасно, — прошептала не на шутку расстроенная Фифи. — А все я виновата. Когда ваш папа поручил мне доставить тот текст в Городской совет, я совсем закрутилась с делами и попросила Мейзи Поттер отнести его. Она как раз туда шла.

— Тогда надо ловить Мейзи Поттер, — решительно сказал Говард, — а не то Громила у нас тут корни пустит.