Штурман дальнего плавания, стр. 58

Я пошел ему навстречу.

— А, Микешин! Здорово. Какими судьбами? — удивленно приветствовал меня Сахотин. — Все тянешь лямку на своей «грязнухе»? Матрос?

— Матрос. Только не на «грязнухе», а на пароходе «Гдов». А ты где и какими судьбами? Капитаном, наверное? — съязвил я.

— Аллочка, познакомься! — не отвечая на мой вопрос, обратился Сахотин к своей даме. — Мой бывший соученик Игорь Микешин.

— Алла, — проговорила девушка и подала мне руку пирожком.

— Прости, Аллочка, мне нужно сказать Игорю два слова. Минутку.

Сахотин отвел меня в угол и зашептал в ухо:

— Я ей представился третьим помощником с «Каменец-Подольска». Я там практикантом. Смотри не проговорись. Мировая чудачка! Так смотри!

— Ладно, — засмеялся я, — ты все такой же очковтиратель!

— Ну, Гошка, брось. Встречу нашу надо отпраздновать. Пошли, — примирительно проговорил Сахотин и потащил нас вниз.

Мы уселись за столик в почти пустом ресторанчике. Обычно скуповатый, Сахотин, к моему удивлению, разошелся. Он заказал бутылку шампанского, фрукты и шоколад. Когда вино было разлито по бокалам, Герман торжественно произнес:

— Выпьем за красивую жизнь и любовь, Правда, Аллочка? Тебе здорово не повезло, Микешин. Впрочем, ты сам виноват. Можешь благодарить своего корешка Ромку Сергеева и иже с ним. Плохой он тебе друг оказался. Сам-то он хитрован. Плавает сейчас на Лондонской линии штурманским учеником. Он штурманским, а ты матросом. Ясно?

— Это уже не твое дело. Давно из Ленинграда? — хмуро спросил я, начиная ощущать к Сахотину неприязнь.

— Два месяца.

— Как там наши ребята?

— Никак. Плавают на разных судах практикантами. Только вот Сергеев…

— Дался тебе Сергеев! Молодец. Недаром он одним из первых учеников был. Не чета, брат, тебе… — но я тут же спохватился и добавил: — хотя ты и штурманом плаваешь.

— Можешь со своим Ромкой целоваться, если не понял еще, что он за тип, а я его презираю. Давай замнем.

— Чего замнем?

— Да этот разговор. У нас с тобой разные точки зрения. Был бы со мной, в мореходке бы остался, — хвастливо закончил Сахотин, поднимая бокал. — Ты прости, Аллочка, нас за эти скучные разговоры.

Девушка не произнесла ни слова. Она сидела с таким же застывшим выражением лица, какое у нее было во время танцев, и тупо рассматривала свои блестящие длинные ногти. Она действительно скучала.

А мне уже стало противно сидеть за столом и слушать хвастливую болтовню Сахотиыа. Но он продолжал разглагольствовать, подливая себе и Аллочке шампанского, принимал красивые позы, употреблял английские слова.

Моя рюмка стояла полная. Мне не хотелось пить ни за «красивую жизнь», ни за успехи Сахотина, а он и не настаивал.

— И долго ты будешь матросом? Я на твоем месте давно бы плюнул. Охота концы таскать да гальюны чистить!.. Тоже мне работа, — презрительно смотря на меня, говорил Сахотин.

Ух! Если бы не Аллочка и общественное место, я поговорил бы с ним не так.

— Кстати, барахлишка у тебя заграничного нет под «забой»? — наклонился ко мне Сахотин.

— Какого барахлишка? — недоуменно спросил я. — Рубашки, галстуки, костюмы и т. д. и т. п. Все берем, — засмеялся Сахотин.

Девушка оживилась и в первый раз улыбнулась.

Меня взорвало:

— Я барахлишком не торгую. В купцы не вышел еще. А ты что же, поторговываешь?

— А что ж ты думал, я на свою зарплату такие банкеты буду задавать? — показал рукой на стол Сахотин, зло оглядывая меня. — По-твоему, это тоже плохо? Пару копеек заработать? Плохо?

— Хорошо, — сказал я, вставая со стула. — До свидания, штурман. Мне пора. Когда «Каменец» уходит?

— Дня через четыре. На Ленинград. Ну, пока.

Сахотин небрежно пожал мне руку. Он не задерживал меня. Видно было, что эта встреча не принесла ему удовольствия и тяготила Аллочку.

Я вышел из клуба на залитую электрическим светом улицу. С моря тянуло влажным ветром. Дышалось легко. В бухте блестели огоньки стоявших на якорях судов.

Спустя несколько дней «Каменец-Подольск» ошвартовался бортом к «Гдову».

С парохода сказали, что они простоят недолго, не более суток. Необходимо произвести какие-то сварочные работы, после чего «Каменец» уйдет в рейс.

После нашей последней встречи мне совсем не хотелось видеть Сахотина, но искушение послать матери подарок пересилило.

«Каменец-Подольск», конечно, будет в Ленинграде раньше, чем «Гдов», поэтому я скрепя сердце решил попросить Сахотина передать маме маленький пакет.

В свертке лежали два шелковых платка с напечатанными на них картинками из гавайской жизни. Купил я платки в Гонолулу: один для мамы, один для Жени.

Вахтенный на «Каменец-Подольске», пожилой, горбоносый матрос, с черными с проседью волосами, стоял, облокотившись на фальшборт.

— Где у вас Сахотин живет? — спросил я, поднимаясь на палубу.

— Кто? Сахотин? Этот сачок? Он уже больше здесь не живет, — усмехнулся вахтенный.

— То есть как не живет? А где ж он живет?

— Вот где! — матрос сложил пальцы решеткой. — Попался наконец на спекуляциях. А ты?.. Принес ему что-нибудь?

Он подозрительно оглядел меня с ног до головы, остановившись взглядом на пакете, который я держал в руках.

Я смутился:

— Да нет. Просто так, хотел его повидать. Учились вместе.

— Учились? Удивляюсь, как таких в техникуме держат. Лодырь, хвастун и вдобавок ко всему спекулянт. Хорош штурман из него выйдет!

Видимо, вахтенному хотелось поговорить, но мне было неприятно, что он принимает меня за приятеля и «сподвижника» Сахотина, и я пошел к себе на судно.

Глава одиннадцатая

Бежали месяцы дальнего плавания… Я многое понял. Понял, что китель с блестящими пуговицами, трубка и сдвинутая набекрень фуражка — это совсем не признаки хорошего моряка. Понял, что надо много учиться, чтобы действительно им стать…

Я многое видел… Перед глазами проходили страны, города, люди… Мимо нас проплывали необычные суда: джонки, сампаны, быстрые малайские пироги. На всю жизнь запомнился мне трехмачтовый барк, шедший с блестящими на солнце, как серебро, парусами.

Море бывало то тихое, ласковое, то бурное, ревущее или покрытое на многие мили вокруг белыми просторами льда…

За кормой остались тысячи пройденных миль. Нескончаемо тянулась белая струя кильватера. Сменялись названия городов: Архангельск, Лондон, Одесса, Марсель, Мурманск, Сан-Франциско, Гонолулу, Владивосток…

За время плавания мускулы мои окрепли, солнце покрыло лицо, шею и грудь темно-коричневым загаром. Я возмужал и стал серьезнее.

Как незаметно пролетело время!.. Три года прошло с тех пор, как я сидел в кабинете у Бармина. Как много нового прошло за это время перед моими глазами! Как много предстоит еще увидеть!

Но надо возвращаться в техникум. Хочется учиться, хочется скорее встать на мостик и самому командовать кораблем.

Когда я сошел с борта «Гдова» на ленинградский берег, было уже совсем темно. На судне остались одни вахтенные — несчастливцы, которым пришлось стоять приходную вахту. Все остальные — выбритые, в своих лучших костюмах — с подарками спешили домой.

Какое-то особенное, непередаваемое чувство охватывает вас, когда вы вступаете на набережную родного порта после длительного пребывания в плаваниях. Мне кажется, что только моряк может это понять, только моряк, сошедший с качающейся палубы на твердую, всегда гостеприимную и такую желанную землю Родины. Сколько раз мечтал он о ней — и в бурные ночи, и в жаркие безветренные штилевые дни…

Я стоял на набережной и смотрел на огоньки «Гдова». Расчет был получен. В кармане лежала характеристика от капитана, общественных организаций и направление на учебу в морской техникум.

Теперь я должен вернуться на пароход уже штурманом. До свидания, «Гдов»! Ты был мне другом.

Время не было потеряно даром. Море научило меня многому. Все это пригодится мне в дальнейшей жизни.