Одинокий голубь, стр. 105
49
Лорена не заметила, как появился этот человек. Она не спала, даже не думала о сне. А думала она о том, что пора уже Джейку вернуться, потому что, как ни любит он играть в карты, упражняться со своей морковкой он любит больше. Так что должен вскоре быть здесь.
И вдруг, без звука, безо всякого предупреждения, перед ней возник Синий Селезень с ружьем в руке, которое он держал как игрушечное. Подняв глаза, она увидела его ноги и ружье. Луну на минуту заволокло облаком, и сначала лица его она в темноте разглядеть не сумела.
Ее охватил холодный ужас. Она поняла, что напрасно не поехала в ковбойский лагерь. Даже мальчишку прогнала. Ей нужно было уехать, но она имела глупость думать, что Джейк вернется и защитит ее от бандита.
— Вставай, — велел Синий Селезень.
Он уже поймал ее лошадь, она ничего и не услышала. Лорена вся дрожала от страха и боялась, что не сможет идти. Она не хотела смотреть на индейца: от страха она может рвануться бежать, и тогда он убьет ее. Такого жуткого голоса, как у него, ей никогда не приходилось слышать. Он был низким, напоминая рев того быка, что она слышала ночами, и в нем звучала смертельная угроза.
Она на секунду взглянула вниз на постель: она только что расчесывала волосы, и ее маленькая коробка с гребенкой стояла там. Но индеец подтолкнул ее к лошади.
— Ну уж нет, путешествуем налегке, — сказал он.
Ей удалось сесть на лошадь, но ноги у нее дрожали. Она почувствовала его руку у себя на лодыжке. Он взял ремешок из сыромятной кожи и привязал ее ногу к стремени. Затем обошел лошадь и сделал то же с другой ее ногой.
— Думаю, это тебя удержит, — проговорил он и поймал вьючного мула.
И они двинулись, причем он вел ее лошадь за собой на короткой веревке. С западной стороны, где находился лагерь, послышались крики и топот бегущего скота. Синий Селезень поехал прямо на этот звук. Через ми нуту они находились среди бегущего скота. Лорена так перепугалась, что закрыла глаза, но все равно чувство вала жар, исходящий от коровьих тел. Но вот стадо промчалось. Она оглянулась, надеясь увидеть Гаса или кого-нибудь из ковбоев, но никого не было видно.
Когда топот смолк, Лорена потеряла всякую надежду на спасение. Ее украл человек, которого Гас назвал очень плохим. Индеец пустил лошадей в галоп, и Лорене стало казаться, что они так будут мчаться вечно. Синий Селезень не оглядывался и не разговаривал. Сначала она испытывала только дикий страх, но потом почувствовала гнев на Джейка за то, что тот позволил этому случиться. Она понимала, что сама виновата не меньше Джейка, но скоро ей стало безразлично, чья это вина. Она понимала, что может считать себя мертвой и что она никогда не попадет в Сан-Франциско, — единственное, что светило ей впереди. Но вскоре она устала так, что и эта потеря, и перспектива смерти уже не волновали ее. Ей никогда не приходилось ездить так быстро. Еще не рассвело, а она думала только о том, чтобы остановиться, хотя понимала, что, стоит им остановиться, случится что-то ужасное. Но вскоре ей все стало безразлично.
Остановились они в предрассветных сумерках всего только на пять минут. Индеец решил дать лошадям напиться в небольшом ручейке не больше пяти футов шириной. Он отвязал щиколотки Лорены и кивком головы велел ей спешиться. Она послушалась и едва не упала, настолько онемели ее конечности. Внизу, на уровне ручья, было еще темно, но небо над ним уже светлело. Пока она стояла около лошади, держась за стремя, в надежде, что к ногам вернется чувствительность, индеец расстегнул штаны и помочился в ручей, из которого пили лошади.
— Давай тоже, если надо, — сказал он, едва взглянув на нее.
Лорена не могла, слишком была напугана. И ей не пришло в голову выпить воды, о чем она вскоре горько пожалела. Синий Селезень напился и кивком велел ей садиться на лошадь. Он быстро снова привязал ее за лодыжки. Солнце еще только поднималось, а они уже снова пустились в путь. Сначала свет внушал ей надежду. Должен же Джейк или кто-нибудь погнаться за ними. Они могут проезжать мимо фермы, кто-нибудь может заметить, что ее украли.
Но местность, по которой они ехали, была абсолют но пустынной. Каменистые холмы, гребни и жаркое, безоблачное небо. В голове место глупой надежды заняла пустота. Индеец ни разу не оглянулся. Он гнал лошадей через суровый край, ни на минуту не снижая темпа.
День становился все жарче, и ей так захотелось пить, что было больно вспоминать, как она стояла у ручья и не напилась. Она помнила, как журчала по камням вода. Этот звук временами преследовал ее; по большей части она чувствовала себя настолько измотанной, что не помнила ничего. Ей казалось, лошади падут, если они будут ехать целый день. Они ехали ровным аллюром. Скоро она пожалела, что не оправилась. Шли часы, они пересекали ручей за ручьем, но индеец ни разу не остановился. Ехал и ехал. Она уже не могла терпеть, да плюс еще жажда и усталость — трудно сказать, что хуже. Потом она ощутила, что штаны у нее мокрые, а бедра жжет, — она не удержалась, пока дремала. Скоро натертые о седло бедра не выносимо жгло от мочи. Но по сравнению с жаждой боль была незначительной. Днем, когда раскаленные солнечные лучи немилосердно жгли ее и рубашка промокла от пота настолько, что, казалось, она плавала в реке, ей думалось, что она вот-вот сломается и будет умолять индейца позволить ей напиться. Губы потрескались, пот, стекающий с лица, попадал в трещины, жег слизистую губ, и она их постоянно облизывала. По крайней мере, то была хоть какая-нибудь влага, и она приносила ей облегчение на короткое мгновение. Она никогда в жизни не испытывала такой жажды, даже не представляла себе, что могут быть такие мучения. Больше всего она мучилась, когда они пересекали ручьи. А они попадались постоянно. Она смотрела вниз, на воду, и ей хотелось взмолиться. Один раз она наклонилась пониже, стараясь набрать воды в ладонь, но не смогла дотянуться до поверхности, хотя вода плескалась под самым животом лошади. Тогда она заплакала. Слезы мешались с потом. Голова трещала от беспощадного солнца, и она стала на мгновения терять сознание. Ей казалось, что она умирает. Вот будет забавно, когда индеец привезет ее туда, куда он ее тащит, а окажется, что она мертва. За мертвую ему много не получить.
Но она не умерла, вот только пить хотелось еще сильнее. Язык начал ее беспокоить. Создавалось впечатление, что он заполнил весь рот, и, когда она слизывала капли пота, он казался ей величиной с ладонь.
Затем она задремала и видела во сне воду. Когда открыла глаза, то оказалось, что они остановились у довольно большого ручья, и Синий Селезень отвязывал ей лодыжки.
— А ты в штаны наделала, — заметил он. Лорене было безразлично, что он говорит. Ноги ее не держали, но ей настолько хотелось пить, что она поползла к ручью, испачкав руки и штаны. Она никак не могла напиться, вода даже попала в нос. Пока она пила, подошел индеец и приподнял ее, схватив за волосы.
— Не пей так быстро, — сказал он. — Свалишься с лошади.
Затем он опустил ее голову под воду и подержал там. Лорена решила, что он хочет ее утопить, и попробовала ухватить его за ноги, чтобы выбраться. Но, очевидно, он просто решил ее искупать, потому что вскоре ее отпустил и вернулся к лошадям. Лорена сидела в воде в мокрой одежде, не обращая ни на что внимания. Она пила, пока больше в нее уже не лезло. Синий Селезень расседлал лошадей, и они тоже пили, стоя в воде.
Когда она, шатаясь, вышла из воды, индеец сидел под деревом и жевал кусок сушеного мяса. Он порылся в седельной сумке и протянул ей кусок. Лорене есть не хотелось, но она вовремя вспомнила, что ей утром и пить не хотелось. Она взяла мясо.
— Отдохнем, пока не стемнеет, — сообщил он. Она взглянула на солнце, которое уже стояло не так высоко. Недолго же им придется отдыхать. Она попробовала погрызть мясо, которое оказалось таким твердым, что не поддавалось ее зубам. Она отошла и села в тени небольшого дерева на берегу ручья.