Ключ к волшебной горе, стр. 60
И только позже Полина поняла, что настоящая боль еще и не начиналась.
Довольно быстро она пришла в себя и вернулась к размеренному ритму жизни. Но это было все внешне, внутри же ее терзал призрачный адский огонь, который пожирал разум. Макс удивлялся тому, как быстро она сумела оправиться.
Она сумела оправиться? О нет, она медленно умирала, и яд растекался по ее жилам, и она знала об этом...
В кладовой лежал футбольный мяч, в гостиной неубранными остались блестки конфетти и блестящие полоски серпантина. Андре убивался по Володе, кляня себя.
Она засыпала и просыпалась, и оставался только один вопрос: «Ну почему?»
Близилось Рождество. Макс, как и хотел, не афишируя, подписал договор с американским продюсером, согласно которому ему требовалось переселиться на территорию США. Его могущественного покровителя ликвидировали после еврейских погромов, и Макса никто более не удерживал в Германии.
– Ты поедешь с нами, не пытайся и спорить, Полина!
Она и не спорила. Америка так Америка. Ей было все равно.
Макс, желая поднять ей настроение, взял ее на свое последнее выступление, которое проходило на вилле богатого фабриканта еврейского происхождения. Его самого во время «Хрустальной ночи» едва не убили, но он решил во что бы то ни стало отпраздновать день рождения жены, пытаясь повернуть время вспять.
Полина не хотела идти, но Макс уговорил ее. Так надо, что поделаешь...
– Это мое последнее выступление в Германии, – говорил Макс, когда они ехали в автомобиле. – Проблем с въездом в США не будет, нам дадут визы, но для этого мы сначала переберемся во Францию.
Гостей на вилле еврейского фабриканта почти не было: многих арестовали, иные побоялись принять приглашение. Хозяин проводил Макса в музыкальный салон. Обычно весть о том, что сам Макс Триссарди дает сольное выступление, вызывало ажиотаж. Но те времена прошли. Газеты печатали злобные пасквили, усердно напоминая читателям, что Макс – полукровка, у него немецкая мать и отец-еврей.
CXIII
Полина была в салоне вместе с Андре, когда двери внезапно распахнулись – на пороге стояли ухмыляющиеся молодчики. Один из них подошел к встревоженному хозяину и заявил:
– Значит, еврей, празднуешь? Жаль, что тебя недобили! И кого к себе пригласили – этого ублюдка Триссарди? Ну что же, мы тоже послушаем!
Фашиствующие юнцы (их было около трех десятков) бесцеремонно расположились на креслах. Хозяин приема побледнел, понимая, что добром этот вечер не закончится.
Публика была настроена по-боевому. Полина слышала пьяный хохот, пошлые анекдоты, то и дело руки взметались ввысь, когда кто-то упоминал имя фюрера. Безумие и страх – вот что царило в доме.
Макс, одетый, как всегда, безукоризненно, показался у рояля. Молодые краснолицые мужчины закричали и завизжали:
– Еврейская свинья, убирайся! Мы не желаем тебя слышать! Пошел вон!
Гости, которые не побоялись прийти, дабы насладиться музыкой в исполнении Макса, испуганно потянулись к выходу, но им преградили путь. Триссарди скупо поклонился и уселся за рояль.
– Вы только посмотрите на этого ублюдка! И почему его не прикончили во время «Хрустальной ночи»? Мы не желаем тебя видеть и слышать! Прочь, жид!
Первые аккорды «Итальянской симфонии № 4 ля-мажор» Мендельсона потонули в диком шуме. Молодчики затопали ногами и захохотали. Макс делал вид, что ничего не замечает. Он играл для себя.
Так длилось долгих десять минут. Андре вцепился в руку Полины и скулил:
– Дорогая моя, они же сейчас нападут на него. И зачем он только вышел на сцену! Ах, я не выдержу этого гвалта!
В Макса полетели пивные бутылки. Одна из них ударилась о ножку рояля, другая попала ему в висок. Триссарди прекратил игру и, поклонившись хозяину и его супруге, покинул зал.
Зрители загоготали:
– Свалил! Не надо нам таких, как ты! Всех перебьем! Прочь, иудины дети!
Полина с Андре устремились в соседнюю комнату. Она никогда не видела Макса плачущим, даже на похоронах Володи. Теперь же он сидел перед зеркалом, и на глазах у него блестели слезы.
– Пятнадцать лет, – шептал он. – Пятнадцать долгих лет оказались перечеркнуты. Я им больше не нужен! Мы уезжаем! Завтра! Нет, сегодня!
Они покинули виллу через черный вход, где их должен был ждать автомобиль. Полина была в его салоне, когда услышала голоса. Несколько горланящих молодых людей приблизились к Максу и Андре.
– Макс, быстрее в машину! – крикнул Андре, встревоженный не на шутку. – Милый, прошу тебя!
– Ой, милый, прошу тебя! – просюсюкал, передразнивая Андре, один из молодчиков. – Вы только посмотрите на этих тварей – вот они, выкресты и извращенцы!
Вороньи тени обступили Макса и Андре. Полина попыталась открыть дверцу автомобиля, но ей не давали, кто-то навалился снаружи.
– Милый, подари мне поцелуй! Или я тебе не нравлюсь? Ну что, задумали драпать? Вам не место в нашей Германии. Ну что, маэстро Триссарди, скажи, кто был твой папаша? За сколько он продал Христа? Под кого легла твоя мать-шлюха? Правда, что твоя бабка резала детишек и варила из них холодец?
Полина дергала ручку, чувствуя ужас. Боже, не допусти! Почему...
CXIV
Раздался приглушенный выстрел, затем тонкий крик и еще один выстрел. Тени схлынули, молодчики побежали прочь, как бездомные бешеные псы. Полина рванула дверцу, выскочила на улицу.
Андре наклонился над Максом, который лежал на тротуаре. Полина подняла голову Макса – и увидела, что белая манишка пропитана кровью.
– Они выстрелили в него два раза, – пролепетал Андре и закашлялся. – Полина, нам нужен врач. Макс, скажи мне, что ты не умрешь! Прошу тебя, Макс!
Андре бережно поднял голову друга, и Полина увидела, что ладонь его вся в крови.
– Они ударили меня ножом, – произнес Андре с удивлением. – Но мне ничуточки не больно. Макс! Полина, он должен жить...
Полина закричала и бросилась из проулка на улицу. К ней уже спешил толстый полицейский. Но убийц не было. Никого не было. Прохожие спешили мимо, отводя взгляды.
– Плохо дело, – потирая шею, сказал полицейский. – Кто может вести автомобиль? Им обоим срочно надо в больницу!
Макс попытался что-то сказать, но на губах у него запузырилась кровавая пена. Андре что-то говорил, но Макс уже не слышал. Глаза его дрогнули. Полина поняла, что Макс умер.
Андре забился в истерике. Карета «Скорой помощи» приехала только двадцать минут спустя. Врач констатировал неизбежное – два ранения оказались фатальными. Маэстро Максимилиан Триссарди скончался.
Полина снова очутилась в больнице. Андре пырнули в живот, но рана оказалась поверхностной.
И опять были похороны. Андре словно сошел с ума. На следующее после похорон Макса утро Полина спустилась в музыкальный салон. Андре, облаченный в любимый Максом шелковый халат с золотыми кистями, сидел за «Стенвеем». Он навалился на крышку рояля, рядом стоял бокал с шампанским, не допитый до конца, и флакон из-под снотворного.
Полина тронула Андре за плечо, и он, сидевший на пуфике, покачнулся и осел. Из рук мертвеца выпала фотография улыбающегося Макса.
Полина закричала. Андре покончил с собой. Все, кого она любила и кто был ей дорог, ушли в небытие.
Осталась только она одна. И боль.
CXV
Адвокат Макса ознакомил ее с содержанием завещания.
– Господин Триссарди оставил все свое имущество трем лицам: господину Андре Тукэ, вам, госпожа Трбоевич, и вашему сыну.
Законник помолчал, поправил очки и продолжил:
– В связи с трагическими событиями единственной наследницей становитесь вы, госпожа Трбоевич. Господин Триссарди был обеспеченным человеком, у него имелись крупные счета в немецких и зарубежных банках, недвижимость и ценные бумаги. Однако вы знаете... Вы же знаете, что, согласно новым законам, лицам еврейского происхождения запрещено иметь акции в Германии. Ваш муж был евреем, согласно законам вы также подпадаете под эту категорию. Не думаю, что получить деньги со счетов господина Триссарди в немецких банках вам будет легко. И вилла... Выгодно продать ее вы все равно не сможете... У меня есть крайне заинтересованный в покупке этого особняка клиент. Он хотел бы осмотреть дом как можно скорее.