День рождения мира, стр. 80

— Что они там говорили о твоем здоровье? — спросила Синь. — И что-то про сердечные клапаны?

— У меня врожденный порок сердца, — объяснил Хироси. — Это записано в моем личдосье.

У каждого было свое личдосье: генетическая карта, история здоровья, школьные табели и отзывы с работы. Код доступа к досье имел только владелец; никто без его разрешения не мог заглянуть в твое личдосье без разрешения, пока ты не умрешь, и досье не переедет из отдела кадров в архив. Эти личные файлы покрывал полог тайны. Никто, кроме сородителя или врача, не попросит заглянуть в твое личдосье. Невозможно было помыслить, будто кто-то может украсть или взломать код, чтобы получить доступ к данным. Синь не заглядывала в личдосье Хироси, и даже не спрашивала о нем — ребенка они пока заводить не собирались. Почему он упомянул о своем досье, она не поняла.

— Работники отдела кадров — на девяносто процентов ангелы, — пояснил Рамон, заметив недоумение на ее лице.

Синь возмущало то, как он подталкивает ее к ненавистному пониманию, она ненавидела Рамона — его слишком тихий голос, суровое лицо. И рядом с Рамоном Хироси тоже суровел, замыкался в себе, обуянный этим бредовым заговором против ангельских козней. А теперь Рамон и над ней получил власть, втянул в сговор, заставил выслушать эту запись, полученную ценой преданного доверия.

К своему ужасу она поняла, что сейчас расплачется. Она уже много лет не плакала — из-за чего?

Сочувственный взгляд Чаттерджи Умы прожигал ее.

— Синь, — негромко проговорила старшая женщина, когда остальные заспорили о чем-то, — когда Рамон показал мне свои заметки, я его выставила. А потом блевала всю ночь.

— Но… — выдавила Синь. — Но. Но зачем им это все ?!

Голос ее прозвучал громко и гулко. Все обернулись к ней.

Ответили одновременно Рамон и Хироси. «Власть», сказал один, а другой: «Контроль».

Синь не глядела на них. Она смотрела только на советницу — женщину — в поисках осмысленного ответа.

— Потому что — если я правильно поняла, — объяснила Ума, — Патель Воблаге учит ангелов, что наша цель — это не конечная остановка, это вообще не место в физическом пространстве.

Синь уставилась ей в глаза.

— Они думают, что Синдичу не существует?

— Вне корабля не существует ничто. Есть только Путь.

Душа, ответь, что есть смерть

— Возрадуйтесь в пути жизни, от жизни к жизни

Жизни вечной во благе вечном.

Мы летим, о ангелы мои, и полетим!

В сладостном восторге хор отзвенел последнею строкой, и Роза с улыбкой обернулась к Луису. Они сидели рядком — Луис, потом Роза со своей малышкой Джелликой, и ее муж Руис Йен со своим двухлетним сыном Радом на коленях. Ангелы делали большой упор на том, что называли «цельными семьями» и «истинным братством» — парах, которые обоих своих детей растили совместно. «Мама нас наставит, Папа поведет, Братик и сестричка Встретят новый Год». В голове Луиса шуршали лозунги, речевки, поговорки. Последние четыре десятидневки он не читал ничего, кроме ангельской литературы. Он дважды осилил «Вестника к ангелам» и трижды — «Новые комментарии» Пателя Воблаге, не считая всего остального; он беседовал с друзьями и знакомыми-ангелами, и слушал куда больше, чем говорил. Он попросил у Розы разрешения сходить с ней на увеселение, и та, конечно, с благостной улыбкой ответила, что будет в полном восторге.

— Я иду не для того, чтобы стать ангелом, Рози, — предупредил он, мне не это нужно, — Но она только рассмеялась и взяла его за руку: — Ты уже ангел, Луис. Не волнуйся. Я только рада буду привести тебя к благодати!

После хорового пения наступал черед уроков мира, когда празднующие сидели в молчании, покуда один из них не мог более сдерживать слов. Луис решил, что уроки ему нравятся. Никто не выступал долго — кто-то делился радостью, кто-то горем или страхом, искренне ожидая сочувствия. Когда он впервые посетил увеселение с Розой, та встала и заявила: «Я так рада, что мой дорогой друг Луис пришел к нам!», и люди с улыбками поглядывали на них. Бывали, конечно, заранее подготовленные речи о благодарности и обязательной радости, но чаще люди говорили от чистого сердца. На последнем собрании старик, чья жена недавно умерла, сказал: «Я знаю, что Ада летит во благодати, но мне одиноко, когда я бреду по коридорам без нее. Научите меня не скорбеть по ее радости, если знаете, как».

Сегодня выступающих было немного, а те, что находились, несли банальщину — наверное, потому, что собрание посетил архангел. Те порой заглядывали на домашние или квартальные увеселения, чтобы прочитать короткую проповедь. Иной раз это бывали певцы, исполнявшие, как это называлось, «благочестия», и тогда слушатели замирали, точно завороженные. Луис и сам находил эти песни интересными и сложными как музыкально, так и поэтически. Вот и сейчас он приготовился слушать, когда представили певца — 5-Ван Виня.

— Я исполню новую песню, — промолвил Винь с ангельской простотой и, выдержав паузу, начал.

Аккомпанемента ему не требовалось — его тенор и так был силен и уверен. Этого благочестия Луис прежде не слыхивал. Мелодия лилась свободно, восторженно — судя по всему, то была импровизация на основе нескольких сходных музыкальных фраз. Но слова контрастировали с музыкой — краткие, загадочные, притягательные.

— Око, что видишь ты?

Бездну и тьму.

Ухо, что слышишь ты?

Молчание и тишину.

Душа, ответь, что есть смерть?

Тишь, и тьма, и вовне.

Да очистится жизнь!

Лети к вечной радости,

О сосуд благодати!

Три последних строки взмывали ввысь привычными торжественными нотами, но песня вставала за их спиной черной тенью, повторяемая снова и снова. Голос певца трепетал от того же ужаса, который вселяли его слова в души слушателей, не исключая и Луиса.

Исключительной силы представление, подумал он. А Ван Винь — настоящий мастер.

И тут же Луис понял — он защищается от этой песни, пытаясь обуднить тот эффект, какой произвели на него краткие строки:

Душа, ответь, что есть смерть?

Тишь, и тьма, и вовне.

Возвращаясь переполненными коридорами в свое жилпространство в четвертой чети, он прокручивал мрачную песню в голове снова и снова. Но только проснувшись на другое утро, понял, что она значит для него.

Не вставая, он потянулся к блокноту, который подарила ему Синь на шестнадцатилетие. Хотя Луис редко пользовался им, за годы большая часть страниц оказалась сверху донизу и от края до края исписана его мелким четким почерком. Остались лишь считаные листы. На обложке было начертано: «Коробочка для мыслей Луиса. Сделана с любовью Синь», где имя было обозначено древним иероглифом. Всякий раз, открывая блокнот, Луис перечитывал заголовок.

Вот что он написал: «Жизнь/корабль/сосуд/путь: способ смертных достичь бессмертия (истинной благодати). Цель есть метафора — вместо „назначение“ читай „значение“. Все значение — внутри. Вовне ничего нет. Вовне суть нигде. Отрицание, пустота, без-дна: смерть. Жизнь внутри. Выйти вовне — жизнеотрицание, богохульство». На последнем слове он запнулся, потом нагнулся к экрану корабельной сети и вызвал из библиотеки большой толковый словарь. Довольно долго он изучал определение и этимологию слова «богохульство», потом поискал «ересь, еретический, еретик», потом «ортодоксия», на котором прервался внезапно, чтобы записать в блокнот: «Хомо сап. крайне ПРИСПОСОБЛЯЕМ! Благодать как псих/метаорг. адаптация к существованию в пути — квази-идеальный гомеостаз. Следуй закону, живи внутри, живи вечно. Антиадаптация к прибытию . Прибытие равняется физич./духовной ГИБЕЛИ». Он приостановился снова, потом добавил: «Как противодействовать, вызывая минимум споров, раздоров, свар?»