Белые ночи (СИ), стр. 52
Боялась где-то глубоко внутри, где-то в глубине души, на самом дне. Не знала, чего от него ждать и как расценивать такое странное поведение. Что ему нужно? Зачем? Почему? Я так долго жила одна, что, кажется, совсем разучилась быть рядом с кем-то. Меня даже присутствие Зиты настораживало и вызывало внутренний протест, не говоря уж обо всех остальных. А теперь еще и оборотень объявился… и я совершенно не понимала, что происходит. Зачем он преследует меня столько времени? Что хочет этим сказать? Чего добивается? Именно это и пугало: я не понимала причин. Терялась в догадках, сомневалась и металась от одного предположения к другому, но никак не могла обрести опору. Не могла определиться. Не видела выхода.
Однако при этом твердо знала, что никогда и ни под каким предлогом я не стану есть принесенное им мясо. Лучше малины или грибов каких поищу по лесу, лучше поголодаю денек, но все равно не стану. И показывать свою злость тоже не буду. Пусть не надеется, что услышит от меня хоть одно слово. Пусть идет, если так сильно хочет. Пусть делает, что хочет — раз уж у меня нет никакой возможности этому помешать, придется просто смириться и терпеть его рядом с собой. Недолго. Пару недель, пока караван не завернет в город или пока ему с нами по пути. В конце концов, пока я не уйду своей дорогой, хотя и в таком случае никакой гарантии для меня не будет. Что ж, так и быть… но пусть не надеется, что я забуду тот день, когда он собирался меня убить.
13
Воронца мы похоронили здесь же, неподалеку от берега, в тихом и спокойном березняке, под пение соловьев и бодрый перестук невидимых дятлов. Он тихо умер ночью, никого не потревожив ни криком, ни стоном, ни шевелением. Просто перестал дышать и все, а нашла его я, потру, когда собралась заново перевязать и напоить. Жаль мальчишку… действительно жаль.
Мужчины, как водится, скорбно помолчали над свежевырытой могилой. Зита всплакнула. Купец тяжело вздохнул, пуская по кругу скорбную чарку. А я, будучи лишней, терпеливо ждала возле потухшего костра и старательно делала вид, что в упор не замечаю громадную черную тушу, небрежно развалившуюся под дальними кустами, потому что треклятый оборотень, разумеется, никуда не ушел. Едва стемнело, он ненадолго растворился в лесу, где-то побродил серым призраком, пугая местную живность и непривычных к такому соседству птах. Но под утро снова вернулся, перепугав караульного до полусмерти, и бесшумно улегся в облюбованном месте. Нисколько не боясь ни огня, ни нацеленного в морду арбалета, ни сдавленных проклятий Яжека, слишком поздно сообразившего, кого он чуть не подстрелил. Просто явился и по-хозяйски улегся, ничуть не усомнившись в своем праве на это.
Обнаружив его в подозрительной близости, я предпочла сменить диспозицию. Сон, знаете ли, вдруг пропал рядом с таким чудовищем. Среди себе подобных оно как-то спокойнее. А едва народ занялся нелегкими похоронными хлопотами, вообще перебралась поближе к Леху. Во избежание, так сказать недоразумений. Тот изрядно удивился, однако возражать не стал. Тем более что для прогулок вместе со всеми все еще был довольно слаб — нога по-прежнему выглядела скверно, сгибаться, как положено, не хотела, а при малейшем неловком движении начинала нещадно ныть и пропитывать повязки свежей кровью. Вот и сидели мы с ним на пару, исподтишка поглядывая то на оборотня, то друг на друга, и молчали, как заправские заговорщики.
Подметив неладное, я нахмурилась, внимательно оглядела не понравившуюся мне ногу и требовательно уставилась на якобы прикорнувшего воина. Ага, так я и поверила, что он спит! Щас! — как любил говорить Рум. Оставил бы он без присмотра громадного тигра у себя под носом! Не смешите бабушку! Вон, как меч свой положил — только пальцы сожми, и рукоять у тебя в ладони!
— Ну? И долго ты будешь изображать тут умирающего героя?
Лех удивленно приоткрыл один глаз и воззрился снизу вверх.
— Ногу, говорю, сохранить хочешь? Или предпочитаешь остаться калекой?
— Ты о чем? — хрипло прокашлялся он.
— О тебе, болван. И о том, что если не затянуть рану, как следует, ты и через месяц не поднимешься.
— С раной все в порядке, — нахмурился воин.
— Да? — ядовито улыбнулась я. — А не твоей ли кровью тут пахнет? Не твоя повязка сползла, предоставив возможность всевозможной заразе безнаказанно копаться у тебя внутрях? Или, может, это не твоя морда кривиться от каждого движения?
— Тебя это не касается, — сухо проинформировали меня, ожегши ледяным взглядом.
— Конечно, нет. Зато твоих друзей, которым предстоит по десять раз на дню волочь тебя на себе в кусты, еще как касается. И отца твоего тоже. И брата, которому на фиг не нужно брать на себя пожизненное содержание хромого придурка, у которого в свое время не хватило мозгов, чтобы нормально о себе позаботиться. Зато хватило гордыни и ложной скромности, чтобы не попросить о помощи!
Лех ошеломленно кашлянул.
— Кхе… ты в своем уме, девка?!
— Я-то в своем, — отпарировала я, сверля его негодующим взглядом. — А вот у некоторых зреет недостойное зрелого мужа желание выглядеть умнее, чем они есть. И по-дурацки молчать, когда нужно говорить. Особенно тогда, когда еще можно помочь и отделаться малой кровью.
— Ого! Раз ты такая умная, может, объяснишь мне, дураку, что тут можно сделать? — с издевкой отозвался он, растягивая губы в резиновой усмешке. — Может, научишь, как надо парой слов сращивать сломанную кость или заживлять глубокие раны, которым всего сутки? Может, ты у нас скрытая магичка, о которой мой амулет ничего не сообщил?
— Кости тебе сращивать никто не собирается, — так же сухо проинформировала я, мысленно отметив существование нехорошего «амулета», теоретически способного почуять мою жемчужину. — А вот с раной можно попробовать что-нибудь сделать.
— Неужели? И каким же это образом, позволь спросить?
— С помощью эльфийского «эликсира». Еще вопросы?
Лех странно замер.
— У тебя что… есть?!
Я молча кивнула.
— Но откуда?!!!
— А вот это как раз не твое дело, — холодно процедила я, невольно покосившись на неподвижного тигра, чья шкура в свое время прекрасно обошлась без целительного снадобья эльфов, на которое я потратила в Тирилоне целое состояние. — Ну, так как? Будешь и дальше изображать уязвленную гордость или предпочитаешь разумное сотрудничество?
— «Эликсир» стоит бешеных денег, — задумчиво пожевал губами Лех, внимательно изучая меня с земли. — Зачем тебе тратиться? В чем смысл?
— Значит, отказываешься?
— Нет, — медленно покачал он головой. — Просто хочу понять.
— Ну, так понимай быстрее, пока я не передумала!
Лех смерил меня странным взглядом с ног до головы, неопределенно хмыкнул, пошевелил пальцами сломанной руки и, наконец, пожал плечами.
— Хорошо, я согласен.
Я насмешливо фыркнула и отошла за вещами.
— Согласен он… можно подумать, делать мне больше нечего, как уговаривать полечиться всяких недоумков, только и умеющих, что задирать длинный нос выше собственной головы!
— Он не длинный, — немедленно отозвался Лех.
— Зато слишком гордый. Такой же, как у некоторых… — я замолчала и опустилась на траву рядом с ним. — Давай уж, открывай и показывай, что там есть. А я посмотрю, имеет ли смысл тратить на тебя такое богатство.
С непроницаемым лицом он сдвинул плащ в сторону, открывая изуродованную ногу, здоровой рукой осторожно размотал окровавленные тряпицы, на которых действительно выступила свежая кровь. Слегка скривившись, отодрал присохшую по краям повязку и вопросительно приподнял брови. А я на мгновение замерла, запоздало сообразив, почему он ТАК не хотел, чтобы я ему помогала. Ни вчера, ни сегодня. Просто… рана оказалась не скверной, а ОЧЕНЬ скверной. Более того, она тянулась рваными краями от самого колена, по внутренней поверхности бедра и почти достигала паха, чуть не касаясь дорогого для любого мужчины органа.
«Орган» Лех, конечно, прикрыл плащом, потому как ничего другого на нем надето не было — повязки промокали так быстро, что нечего и думать натянуть на него штаны. Единственное, что он себе позволил, так это обмотать чресла куском чистой ткани и тем самым скрыть от внимательного женского взгляда едва не оттяпанное «достоинство». А сейчас еще и прикрыл ладонью, чтобы оттуда, не дай Двуединой, ничего ненароком не вывалилось.