Беспризорный князь, стр. 42
Вук кивнул.
– Пастухом был?
– С малых лет. Жил со скотами в хлеву.
– Понятно! – сказал князь. – Летать хочешь?
– Да! – крикнул Вук.
Князь с воином засмеялись.
– Это нелегко, – сказал князь, посерьезнев. – Большого смока тебе не дадут. А вот такого, – князь развел ладони на локоть. – Будешь кормить его жеваной рыбой, причем жевать ее надо сырой, спать рядом со змеем, ходить за ним.
– Как за теленком? – спросил Вук.
– Вроде того, – подтвердил князь. – У нас с этого начинают. Станешь смоку вместо родителя, он тебя полюбит и будет слушаться. Згода?
– Да! – заверил отрок.
– Тогда бегом за пожитками!
Вук метнулся наружу и помчался к себе. В избе скоренько побросал в суму запасную рубаху с портами, онучи и утиральник – вот и все его добро. Бросив суму на плечо, выбежал во двор. Князь с воином ждали его верхами, одного коня держали на поводу. Догадавшись, что это для него, Вук прыгнул в седло. Но тут же натянул поводья.
– Что еще? – спросил князь.
– Друзья… Попрощаться.
– Не стоит, – покачал головой князь. – Им не следует знать, куда едешь. Отныне никому, даже близкому человеку ты не смеешь сказать, чем занят. Проболтаешься – накажу, и строго. Такие у нас правила. Если не по нраву, оставайся.
– Едем! – сказал Вук…
17
К Рождеству наступил черед выполнять обещание, данное Ефросинье. Княгиня явилась ко мне с Олегом, оба пали в ноги и повинились, попросив заступиться перед Ярославом. Выглядела парочка встревоженной, причем Олег – куда больше возлюбленной. Он тяжко вздыхал, вспоминая об отце, и не просил – умолял помочь. Было видно, что княжич по-настоящему влюблен. Он не выпускал из руки ладошку Ефросиньи и бросал на нее такие взгляды, что заставил усовеститься князя, по малодушию решившего от щекотливого дела слинять.
Причину тревоги Олега я понял по приезде Ярослава. Узнав новость, князь побагровел и набычился.
– Ефросинья – женка добрая! – поспешил я. – Роду хорошего, пригожая, разумная…
– А себя не блюла! – прервал князь. – Не смердка ведь – княгиня!
– Это Олег виноват! – перевел я стрелки. – Гожий он у тебя. Улестил бабу.
– У Олега ветер в голове! – не согласился Ярослав. – А она старше и замужем была. Или не разумела, чем кончится? Знала, что делала! Хитрая! Как хочешь, брате, но нет на это моего согласия.
Ситуацию следовало спасать.
– Приданое дам… – начал я, но князь не дослушал.
– Не нужно мне ее приданого! – Он врезал кулаком по столу. – И невестка такая не нужна!
Тут уж разозлился я. О морали, понимаешь ли, вспомнил! За уделы братьев режете, на любое предательство готовы, а тут пальцы веером. Ну, погоди!
– Ладно, брате, – сказал я, стараясь придать голосу примиряющий тон. – Не хочешь, принуждать не буду. Обещал, что коли провинится Олег, то женю силком, но ты ведь родич мне. Так?
Ярослав довольно улыбнулся и расправил плечи. Это он зря.
– Но, как сам понимаешь, Ефросинью обидеть я не могу. Раз такое дело, замуж выдам.
Ярослав с удовольствием кивнул: правильно молвит князь. Баба – с возу, коню – легче.
– Хочу совета у тебя спросить: за кого? Просил тебя посадников поискать среди княжичей. Нашел?
– Да!
Ярослав полез в кошель и вытащил узкую полоску пергамента.
– Вот! У Игоря Изяславского пятеро сыновей, Улеба и Всеволода можно брать. Улебу девятнадцать, Всеволоду – осьмнадцать. Уноши добрые, разумные, отец с радостью в посадники благословит. У Ингваря Городейского трое сыновей, и никому, кроме старшего, удела не видать. Святослав, второй сын, у него хорош. Приезжал во Владимир, так наглядеться не мог. Высокий, ликом гож, а уж разум!.. Была бы дочка, не медля, сосватал бы!
– Женаты? – спросил я. – Улеб и Святослав?
– Нет, княже. Куда жениться, коли уделов нет? Кто дочек им отдаст?
– Вот и славно. Кого Ефросинье в мужья определим? Святослава или Улеба?
– Не согласятся, – снисходительно усмехнулся Ярослав. – Посадниками пойдут, но брать за это женку брюхатую? Они же княжичи, а не смерды, коим порченых девок за ногату сбывают!
«Ах, так! – разозлился я. – Гордые, значит? Ногаты вам мало?»
– Не согласятся – других найдем, – вымолвил лениво. – Уделы на Руси на дорогах не валяются.
Пришел черед удивляться Ярославу.
– Какие уделы?
– В приданое за Ефросиньей Любачев даю. Был в кормлении, станет уделом. Женке, конечно, невместно уделом владеть, а вот мужу ее… А то неправильно выходит: тебя во Владимире посадил, сына твоего – в Теребовле, а ей ничего? Родня ведь! Так что даю Любачев, а коли муж добре послужит – отпишу в вотчину. Сыщутся женихи!
Ярослав вперился в меня взглядом, пытаясь понять: шутит ли князь? Князь всем своим видом показывал, что к шуткам не расположен. Ему крестную мать сына надо пристроить. Осударственное дело! Беда с княгиней случилась, и в беде той сын Ярослава повинен; ну да ладно, люди мы не чужие, попрекать не станем.
Ярослав нахмурился и засопел.
– Это что ж получается, брате, – сказал с нескрываемой обидой в голосе, – как чужому князю, так удел, а как родне своей – так ничего?
– Так ты ж отказался! Сказал, что Ефросинья не надобна, как и приданое ее.
На Ярослава было жалко смотреть. Почему родительская любовь слепа? Раздают детям уделы, дербаня княжества на клочки. Отпрыски режут братьев, исправляя несправедливый, на их взгляд, дележ, – получается худо. Нет, чтоб как некогда в Англии! Закрытая школа с казарменным режимом, учеба с утра до вечера, непритязательная еда и неотапливаемая спальня. А потом – мичманом на парусник или лейтенантом в глухую колонию. Тяни жилы, служи! Себе чин и богатство добудешь, стране пользу принесешь. Коли и сгинешь, так не в братоубийственной войне. Родные поплачут, но будут гордиться: за Родину пал!
– Прости, брате! – сокрушенно вымолвил Ярослав. – Виноват! Я ведь почему осерчал? Сговорил я Олега! У родителей невесты побывал, саму посмотрел. Добрая девка, гожая. Только…
«Удела в приданое за ней не дают!» – дополнил я мысленно.
– Ты, брате, годами меня моложе, да мудрей. Разглядел, чего отец не видел. Олегу моему женка нужна, чтоб в руках держала! – князь показал кулак. – Не то баловать начнет. Ефросинья как раз такая – Господь разумом не обидел. Вот ведь! – делано удивился Ярослав. – Ветер у сына в голове, а невесту добрую нашел!
«Изящно прогнулся!» – оценил я.
– Так берешь Ефросинью в невестки?
– Беру, – склонил голову Ярослав. – Сам к алтарю поведу.
Я кликнул гридня и велел позвать парочку. Она явились почти сразу: видимо, болталась неподалеку в ожидании вестей. Переступив порог, Ефросинья вперилась в меня тревожным взглядом, я подмигнул, и она робко улыбнулась в ответ.
– Целуйте руки князю! – Я указал на Ярослава.
Молодые немедленно последовали совету, приложившись каждый к своей ручке. Ярослав стоял горделиво: роль милостивца ему явно нравилась.
– Благословляю вас! – сказал, после того как княжич с невестой разогнулись. – Буду рад видеть тебя дочкой, княгиня. – Ярослав обнял и расцеловал Ефросинью. – А ты! – он показал Олегу кулак. – Чтоб не смел баловать более! Не то не погляжу, что удельный князь, а сниму пояс и отхожу! Приглядывай за ним, дочка!
– Пригляжу! – пообещала Ефросинья. Искренне.
– А теперь сказывай, как на Волыни! – велел я, когда парочка удалилась.
Рассказ Ярослава затянулся, чему, впрочем, я был рад. С посадником мы не ошиблись. Князь приструнил волынских бояр, навел порядок в дружине и казне. Наладил отношения и с Доброславой. Вспомнив о княгине, Ярослав расправил усы и горделиво улыбнулся, из чего я сделал вывод, что соображения о взаимной симпатии были правильными. В подробности отношений с матушкой князь вдаваться не стал, а я не решился спрашивать: еще услышишь, чего не надо. Я попросил передать матери, что рад буду видеть ее в Звенигороде. Ярослав пообещал, не уловив подвоха. А с чего его ловить? Матушка приедет повидать сына, внука понянчить. Что она при этом Ивану о владимирских делах поведает, дело двоих. «Доверяй, но проверяй!» – как говорил в мое время один президент.