На руинах Мальрока, стр. 91
И сразу перекат в сторону: вскинуть тело, одним рывком вскочить на ноги.
Зрители, наверное, ничего не успели понять: только что страж был почти мертв — и вдруг стоит как ни в чем не бывало; Альрик больше не торжествует, а с воем катается по земле. Позвоночник, к сожалению, не поломал, но чувствует себя нехорошо.
Он больше не хохочет. И глупых вопросов не задает.
Я не стою на месте — у меня нет на это времени. Шум над головой нарастает, «водосточная труба» вибрирует, гремит жестью — шар-убийца приближается.
Альрик быстр — успевает вскочить, встречает меня мечом. Сверху вниз бьет — такими ударами он мой щит на щепки пустил. Но я не безоружен — ведь в бой пошел с двумя мечами, вот и пригодился запасной. Старый испытанный матийский свинорез: узкое, причудливо изогнутое лезвие с обратной заточкой. Лучшая сталь, увиденная в этом мире. Бакайцы к таким клинкам относятся пренебрежительно, и даже бой с поганью, где я неплохо себя проявил, их не убедил. Да, против закованного в броню противника он вряд ли поможет, но ведь на Альрике нет доспехов.
Прикрыться «матийцем» от бастарда? Зачем? Я уже знаю, что Альрик силен, и не уверен, что мой клинок выдержит такое надругательство — сталь, конечно, отличная, вот только тонкий он сильно, да и повредило его слегка в бою у брода. Просто вскидываю руку, встречаю кончиком свинореза меч Альрика, аккуратно, плавно, скорее даже нежно отвожу его в сторону, будто веером по нему проведя. Позволяю пролететь рядом с кожей, не задев меня.
Сила вражеского удара не растрачена о жесткий блок, и Альрик, вместо того чтобы разрубить меня от макушки до паха, бьет мимо, после чего, увлекаемый инерцией клинка, поневоле склоняется вперед, горлом встречая разогнавшийся изгиб «матийца». Тонкий клинок не завязнет, если его не останавливать, — я и не останавливаю, уверенно переводя рубящий удар в режущий, подшагиваю темному за спину.
И завершающий рывок на себя.
Матийский меч хорош как раз для режущих ударов. Сегодня он мой серп, а шея Альрика — пучок ржаных колосьев.
Предупреждал ведь, что без башки оставлю… не верил…
Я позволил ему атаковать первым. Он раскрылся. Действительно не боец — звериная сила и скорость при нулевой технике. Сила ему боком вышла: против него же обернулась.
Он ударил один раз, и я ударил один раз — я попал, а он нет… Это был хороший бой.
Хронически не везет твари со мной — опять голова покатилась. Отрезать голову на живом человеке непросто. Лишь мастер точно знает, как попасть лезвием в ту уязвимую щель, которую природа оставила между позвонками.
Глаза его еще живут. Похоже, он изумлен. И ему страшно. Может, умирает и не навсегда, но сам признавался, что при каждой смерти чего-то лишается.
Если я вдруг выживу, то, возможно, рано или поздно он лишится всего.
Поднимаю взгляд. Безмолвные, окаменевшие зрители; солнце, уходящее за очередную тучу; Тук бежит, размахивает руками, что-то возбужденно кричит, радостно скалится.
Я не слышу слов. Немного мне дали времени, но я успел. Чистая победа. Пора уходить.
Грохот в «водосточной трубе» резко стих. Шар вырвался на свободу. Упал. Упал на меня. Расколол тело на миллион осколков.
Только что я стоял возле черного алтаря, а в следующий миг перестал существовать.
Глава 23
РОЯЛИ БЫВАЮТ ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛЫМИ
Серая парусина в пятнах подозрительного происхождения. Добротно натянута, время от времени вибрирует от порывов ветра. Еще в поле зрения видна верхушка центрального шеста. Там, между поперечинами и оттяжками, толстый паук сплел роскошную паутину.
Это весь мой мир — больше я ничего не могу увидеть… При попытке не то что пошевелиться, а просто скосить взгляд удар чудовищной боли вышвыривает меня из реальности.
Снаружи слышен характерный шум — народ завтракает. Значит, наступило утро. Скоро, наверное, придет толстуха Трея, и если повезет, будет заливать в меня бульон из рябчиков. Если не повезет, то рыбный. После первой же ложки опять отключусь.
Я не могу долго находиться в сознании — любое, даже самое пустячное, событие выбрасывает меня обратно. В том числе и кормежка.
Да и без событий надолго не задерживаюсь. Стоит поднять веки — и мне остается несколько мгновений… Я успеваю увидеть парусину шатра, паутину, шест с поперечинами и оттяжками. И все — назад, в нирвану… до следующего пробуждения.
Мне не снятся сны. Иногда я пытаюсь думать, не открывая глаз. Так можно пролежать долго, вот только резона нет — мысли не идут. Я не знаю, кто я или что, но и это уже не волнует. В моей голове причудливая мешанина из обрывков знаний сотен, если не тысяч людей. Некоторые из этих знаний бесполезны, некоторые опасны, а некоторые смертельно опасны. Но я не копаюсь в них: мозг напрягать даже не лень — просто бессмысленно…
Ну вот… Сейчас опять набросится боль — в мой скудный мирок вторглось очередное яркое событие. Порвав крылом паутину, на поперечину уселся зеленый попугай, гордо подбоченился, скрежещущим, полным сарказмам голосом выдал пошлость:
— И кто же это тебя так отделал, мальчик? Со слоном любовь крутил, что ли?
В шатре на миг светлеет — кто-то зашел. Трея? Рано для нее… обычно она приходит после завтрака.
— Зелененький, не желаешь с утра тяпнуть, раз уж заглянул к нам?
Голос знакомый — Тук. Жизнерадостный горбун. Бабник-террорист. Даже при сухом законе где-то ухитряется находить алкоголь. Не удивлен…
Или, пока я валялся, законы поменялись?
Реакция попугая тоже не удивляет — спикировав вниз, он исчез из поля зрения и заорал:
— Н-н-наливай, красотка!
— Ну спасибо — как только меня не обзывали, но бабой еще ни разу! Могу ведь и обидеться!
— Н-н-наливай, сказано! И веселую песню хочу!
— С утра петь? Нас народ неправильно поймет. Да и попадемся по-глупому. Сюда, конечно, никто не заглянет в такую пору, но это если тихо такие дела проворачивать. А так только Трея может зайти, но она с бульоном еще возится. Время у нас есть. Плохо, что погреб под замком, да еще и охрану Арисат поставил. Но умный человек от жажды никогда не умрет…
Журчание. Нетерпеливое посвистывание попугая. Наконец знакомые булькающие звуки — и почти сразу голос Тука:
— Ну все! А то мне не останется! Вот смотрю я на тебя — и диву даюсь: куда ж в тебя столько влезает?!
Хлопанье крыльев, попугай возвращается на перекладину. Тут же Тук вскрикивает:
— Ну вот зачем ты мне на голову нагадил?!
— Молчи, смерд грязный!
— Правильно Дан говорил, что суп из тебя сварить следует. И вообще, раз такие дела, то больше ничего не получишь… свинья неблагодарная.
Свербит что-то в голове, покоя не дает… будто мысль какая-то наружу просится.
Твою мать! Да я уже сто раз должен был отключиться, но все еще в сознании!
Рискую скосить взгляд. Получается. И боли нет. Глаза, правда, чуть ли не со скрипом поворачиваются, но это уже мелочи.
Приоткрыл рот, разлепив спекшиеся губы. И тоже обошлось без последствий в виде болевого удара и шока.
А жизнь-то налаживается!
От такой мысли в голове начинается революция. Апатию как взрывом смело: мозг закипел. Столько всего в нем, что не знаю, за что хвататься. Старые, полузабытые планы, до которых руки не доходили; мысли по поводу всего произошедшего; рыхлые, еще чуждые для меня чужие знания, жестоко выдранные из неведомого банка данных и еще более жестоко переписанные в мою многострадальную информационную матрицу.
Господи! Время идет, а я валяюсь на лежанке! Еще и отупел в этом параличе! Давно я тут бревно изображаю?! Судя по паутине, не меньше ста лет! Хотя кто знает местных членистоногих… может, все двести…
— Эй! Тук! Дай хлебнуть… что там у тебя…
Голос хриплый, совсем не мой, и кажется таким пропитым, что обладателю наливать уже не рекомендуется.
Тук, вскочив с чурбачка, спиной врезался в опорный шест, отчего шатер заходил ходуном. Попугай, естественно, сорвался с поперечины, начал носиться кругами, истошно крича. Поддакивая ему, горбун охнул, затем невнятно выругался и ошеломленно спросил: