Журнал «Если», 1998 № 03, стр. 39
— Брат, наш долг — найти принца Маркуса…
— Убить, — холодно перебил чужой паладин.
— Ты говоришь ересь. Преемник сказал…
— Пасынок Божий безмерно добр. Он на себя готов принять этот грех. Но наш долг — взять его на себя.
— Во имя Сестры — пропустите нас! — рявкнул Рууд.
Отступил на шаг, руку чужого паладина сбрасывая, плащ скинул, выхватил меч. Умело достал, клинок прямо ожил в его руках.
— Во имя Искупителя…
Меча у чужого паладина не было. Он тоже сбросил плащ и выхватил что-то вроде цепа — две дубинки, связанные крепкой веревкой. Такое оружие я видел в Китае, понял, что дело плохо. Крови-то проливать служитель Искупителя не будет. А вот убьет запросто.
Но и Рууд понял опасность невзрачного оружия. Закружил, чертя клинком в темноте быстрые и смертоносные письмена. В руках чужого паладина закрутился китайский цеп.
Остальные братья к ним приближаться не стали. Может, боялись под удар попасть, а может, не рисковал никто поднять руку на паладина. И четверка чужих священников бросилась на двоих наших.
Грянули выстрелы. Возницы-то, оказалось, тоже с пулевиками были! Один из чужаков упал, второй схватился за плечо и, пошатываясь, отступил к карете. Зато два других успели добежать до кучеров. Взлетели в воздух дубинки — и огласил лес страшный крик умирающего.
Ох, беда…
Били святые братья друг друга умело и жестоко. Прежде чем погибнуть, второй наш кучер успел еще один пулевик выхватить и в живот врагу разрядить. Кровь брызнула — даже в темноте видно было. Но тут и на его голову обрушилась дубинка. Сложил на миг чужак руки столбом — да и пошел на меня.
— Тебе же убивать — грех! — закричал я нелепо.
А он все шел, и когда вступил в круг света фонаря — увидел я лицо. Глаза стеклянные, безумные, верой наполненные.
Достал я пулевик, нацелился в лоб священнику, взвел курок. Прошептал:
— Стой, брат, стой…
— Умри с миром, — ответил он, будто был уверен, что я покорно голову под дубину подставлю.
Зря он так думал.
— Прости, Сестра, — прошептал я да и нажал на спуск. Пулевик грянул, руку толкнул. Во лбу священника дырочка появилась. Глаза пожухли. Постоял он миг да и упал навзничь.
Не хотел я убивать святого брата, да только что же делать, когда тебя самого призывают умереть?
А чужой паладин наконец-то исхитрился и достал брата Рууда. Так угостил цепом по ногам, что Рууд рухнул на колени.
— Во имя Искупителя! — крикнул чужой паладин, воздев руки к небу. Размахнулся еще раз цепом, подался вперед…
Прямо на клинок, что брат Рууд выставил. Пронзила сталь плоть человеческую, но и замах уже не остановить было. Из последних сил брат Рууд попытался уклониться — но ударил его цеп по груди, по ребрам, выбив жалобный крик.
Вся схватка и минуты не длилась. А вот — закончилась. Сидел у кареты раненый священник Искупителя, дыру огромную в плече тщетно зажимая. Видно, наши кучера не пулями стреляли, а картечью. Подошел я к нему, глянул, но помочь не решился — уж слишком много ненависти в угасающих глазах было.
— Умри с миром, — сказал я, вспомнив, что и у меня есть сан.
Чужой лежал в такой луже крови, будто свинью зарезали. А брат Рууд еще дышал. Оттащил я его в сторону, стараясь грудь не тревожить. Что-то там хрипело, булькало, на губах кровь пузырилась. И на груди мокро было — видно, обломок ребра кожу порвал.
— Брат Ильма… — прошептал Рууд, открыв глаза. — Беги…
— Не бойся, брат, — сказал я. — Все. Кончен бой. Победили мы…
— Ильмар… в Рим… в Урбис… пасынку Божьему скажи, что я… смиренный Рууд… тебя спас и к нему…
Взял я его за руку, кивнул.
— Темно… ничего нет… темно… — я едва слова-то разбирал, кровь У Рууда в горле булькала. — Ильмар…
— Я все сделаю, — сказал я. — Доведется попасть к пасынку Божьему — о твоем геройстве поведаю…
Брат Рууд дернул головой, выплюнул кровь. Сказал почти отчетливо, с безмерным удивлением:
— Как так может быть… я же паладин святой… должен подвиг совершить…
Я молчал. Ну как сказать умирающему, что никакой сан, никакой титул от смерти не спасают? И не защитят от нее долг, обязанности, любовь, вера. Все ей едино, старухе. Кончается для брата Рууда земная жизнь, начинается небесная.
— Холодно… — жалобно сказал Рууд. — Тут… холод… брат!
В последнем порыве сил он попытался поднять руку:
— Я Слово знаю… слабое, но Слово… возьми, дарю…
— Говори, — я приник к лицу паладина. — Говори, брат! Говори!
— А….
Он попытался вдохнуть воздуха — и забился в конвульсиях.
— Да скажи, тебе ведь без надобности! — завопил я, тряся Рууда за плечи. — Говори!
Никому и ничего он уже не скажет. Ушел — вместе со своим Словом слабеньким, на котором что-то держал. Интересно — что?
Поднялся я от безжизненного тела, еще раз всех обошел. Ни один признака жизни не подавал. Тот, что раненый был, перед смертью из кармана тонкую шелковую удавку достал да и прополз по направлению ко мне метров пять, пока я с Руудом разговаривал. Но не дополз.
Тоже ведь хотел подвиг совершить. И понять не мог, почему на это сил не хватает.
— Что же вы наделали, братья святые? — спросил я. На душе так гадко было — словно лучше бы погиб под дубинками. — Как же так — одному Богу служим, добра хотим, а ради того, чтобы мальчишку и каторжника убить — готовы против веры пойти?
Некому уже было мне ответить. А то ведь нашли бы слова, братья. Уговорили бы голову в петельку засунуть.
Трупы все я в нашу карету сложил, потому что зарывать их времени не было, а оставлять зверям на съедение — не по-людски. В карманах не рылся, в чужой карете тоже — лишь заглянул, проверил, что и там никого нет. Пусть я и вор, но на то, что Богу принадлежит, не позарюсь. Лишь немного еды и бутылку коньяка взял, это не грех…
— Что же все это значит, а, Сестра? — вопрошал я, таская изувеченные тела. — Искупитель, ответь? Сам Бог не знает, что со мной делать? Или он на нас и не глядит, зря мы, злодеи, верой тешимся?
Нет ответа. Нет. Холодно и темно.
Коней я распряг и отпустил, всех, кроме одного. В чужой карете была клетка с почтовыми голубями — их я тоже выпустил на волю.
Напослед коснулся руки брата Рууда и сказал:
— Ты уж прости, святой паладин, но не пойду я в Урбис, к Преемнику. Нечего мне там делать. Вором жил, вором и умру. Как смогу — Сестру восславлю. Но голову под дубину не подставлю.
Нечего было ответить Рууду. После смерти не поспоришь.
Сел я на лошадь — та тревожилась, да и седла не было, но мне прибилось по-всякому ездить. Потрепал ее по гриве, шепнул:
— Ты уж только до города какого довези, родная. А там я тебя в хорошие руки пристрою. Или на волю выпущу. Лучше на волю, верно?
Лошадь со мной не спорила. И я поехал сквозь ночь — прочь от того места, где восемь святых братьев убили друг друга, причем всем теперь уготованы райские кущи, ибо каждый служил Богу.
Как они там, в этих самых садах заоблачных, не передерутся? Или обнимутся и восславят Сестру с Искупителем? Или все беды на меня свалят — и ждать примутся?
Может, и хорошо, что мне теперь никакого рая не видать — только адские льды…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Галлия
Глава первая,
где я рассказываю про моря и океаны, а мне дают хороший совет.
Весь день жарило немилосердно, а к вечеру тучи дождевые наползли. Отшагав с рассвета сорок километров, чувствовал себя разбитым. И до города мне точно не успеть, значит, снова ночевать в чистом поле.
Три дня прошло, как погиб Рууд и прочие святые братья. На мне уже давно не было одежды священника — вместо того я щеголял в парадном костюме моряка, купленном за немалые деньги. Зато и Стража особо не приглядывалась, и народ смотрел по-доброму. Моряков державных все уважают. Лошадь я отпустил близ первого же городка, как обещал, и сейчас двигался по галлийским землям налегке, лишь иногда, если предлагали, подсаживаясь на попутные повозки и дилижансы.