Журнал «Если», 1997 № 09, стр. 67

А то, что Виндж ищет решения нетривиальные, доказывает и его последний и самый изощренный роман — «Огонь из бездны» (1992), остающийся пока венцом литературной карьеры профессора-математика. И не только потому, что принес автору долгожданную премию «Хьюго». «Одной из самых прекрасных «космических опер», которые были созданы со времен Эдварда «Дока» Смита, назвал роман Джон Клют и добавил: «Но во времена Смита и Вселенная, конечно же, была куда проще»…

Древние греки считали, что в центре мира — иначе говоря, на Земле — Вселенная необычайно плотна и «материальна»; и чем дальше вы удаляетесь от центра, тем более свободными и богоподобными становитесь. Вот и в романе Винджа наша галактика настолько сложна и запутанна, что в центре ее даже человеческая мысль работает медленнее, словно задавленная тяжестью «материи», не говоря о законах физических. Выжить в такой системе смогут только те цивилизации, которым удастся выбраться на периферию. Там их ждет свобода, обеспечиваемая «информационными супермагистралями» (сети своего рода галактического Интернета, опутавшие миллиарды миров), короче, жизнь, полная действия… Все перемешано — но виртуозно, с толком и блеском! — в этом перенасыщенном решительно всем романе: люди, инопланетяне, циклопические «искусственные интеллекты». Пространство-время действительно бездонно, а приключения закручены, как и не снилось записным мастерам этого дела.

Сказать, что сюжет составляют поиски загадочного «контризмерения», которое единственное способно противостоять смертоносной Силе (кивок в сторону лукасовских «Звездных войн»?), значит, ничего не сказать. Потому что главное в романе — масштабы: Сила пребывала в латентном состоянии («спала») всего ничего — пять миллиардов лет, а внезапно проснувшись, сразу же порушила миллионы разумных цивилизаций. А мастерство, с каким жонглирует всеми этими числами со множеством нулей автор! Одно слово — математик.

Кажется, мир научной фантастики его все-таки отыскал. В середине 1980-х годов американский критик Патрик Мак-Гуйар, заканчивая биографическую статью о Верноре Винд-же, пророчески предрек тому большое будущее: «Вернор Виндж имеет на сегодняшний день один из самых завидных послужных списков в научной фантастике. Любое подписанное им произведение всегда может рассматриваться как серьезный кандидат в списки номинаций на высшие премии. И, в основном, не из-за имени (которое не так широко известно — слишком мало он написал), но из-за постоянно не снижаемой планки качества. Было бы здорово, если бы Виндж смог писать быстрее, но, даже если это ему окажется не под силу, медленное, но верное накопление достойных работ все равно обеспечит ему признание уже совсем скоро». Как в воду глядел.

БИБЛИОГРАФИЯ ВЕРНОРА ВИНДЖА

(Научно-фантастические книги)

----------------

1. «Мир Гримм» («Grimm’s World», 1966). Выходил также под названием «Мир Татжа Гримм» («Tatja Grimm’s World»).

2. «Полуумок» («The Witling», 1976).

3. «Истинные имена» («True Names», 1981).

4. «Война — миру» («The Peace War», 1984). См. также n.6.

5. «Затерянные в реальном времени» («Marooned in Realtime», 1986). См. также п.6.

6. Сб. «Сквозь реальное время» («Across Realtime», 1986). Объединение пп.4 и 5.

7. Сб. «Истинные имена и другие опасности» («True Names and Other Dangers», 1987).

8. Сб. «Угрозы… и другие обещания» («Threats… and Other Promises», 1988).

9. «Огонь из бездны» («А Fire Upon the Deep», 1992).

10. С соавт. — «Истинные имена и открытие киберпространственного фронтира» (1996). Не НФ.

Джек Финней

УДИВИТЕЛЬНАЯ ЛОВУШКА ДЛЯ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ

Кузен Лэн откопал свою ловушку для прилагательных в лавке ростовщика. Он взял за правило шляться по этим пыльным лавочкам на Второй авеню, потому что, как он заверяет, они составляют такой чудесный контраст с матерью-природой. Кузен Лэн не слишком жалует природу. Когда его нет дома, он скорее всего собирает материал для журнальчика «Лес: соблазны и точные знания». Лэн пишет для этого журнальчика статейки, хотя уж лучше бы, по его собственным словам, он стал водопроводчиком.

Вот он и тратит свободное время на ростовщиков и тащит домой то стереоскоп, воспроизводящий Всемирную выставку 1893 года в Чикаго, то часы с боем, то фарфоровых коней, из пастей которых веером торчат зубочистки. Нам с женой такие вещицы нравятся. Мы поселились у кузена Лэна, когда я вернулся из армии, на время, пока не подыщем себе собственное жилье.

Ловушка для прилагательных нам тоже понравилась. Изяществом она походила, пожалуй, на пожарный гидрант, но была поменьше, из какого-то оловянного сплава. Мы подумали, что перед нами солонка. А то, что это ловушка для прилагательных, выяснилось, когда на следующий день кузен Лэн принялся за очередную статейку.

Получалось у него что-то вроде:

«Ветви сказочного леса, убранные алмазным снегом, хранили похоронное молчание. Ледяная, стальной крепости хватка зимы смирила их зеленый летний шепот. Смолкли серебристые нежные трели бесчисленных птиц, окрашенных во все цвета радуги».

На этом месте он, ясное дело, решил передохнуть. И принялся разглядывать новую «солонку». Перевернул ее в поисках фабричного клейма — и верх оказался в каком-то дюйме от исписанного листа бумаги. Тут он внезапно обнаружил, что текст изменился.

«Ветви леса хранили молчание. Хватка зимы смирила их шепот. Смолкли трели птиц».

Ну что ж, кузен Лэн не дурак и способен оценить толковую правку. Он вернулся к статье, продолжая в своем обычном стиле, но стараясь писать вдвое длиннее, чем заказано. А затем прибегнул к ловушке для прилагательных, водя ею над текстом, как магнитом, не пропуская ни одной строки. И прилагательные вместе с наречиями выдувало со страницы — слышалось лишь слабое шипение, словно пылесос втягивал мусор. Когда дело подошло к концу, получилось ровно столько строк, сколько надо, и это были самые тугие, ясные строки, какие можно себе представить. Впервые в жизни кузену показалось, что его писанина имеет какой-то смысл. Луиза, моя жена, заявила, что ей почти захотелось самой побродить по лесу, но кузен посчитал столь высокую оценку преувеличенной.

С того дня кузен Лэн пользовался ловушкой для прилагательных всякий раз, как садился писать. Экспериментально он установил, что если держать ловушку в дюйме над бумагой, она всасывает все прилагательные, даже самые многосложные. С расстояния в полтора дюйма она справляется с прилагательными средней длины, а если увеличить дистанцию до двух дюймов, то только с коротенькими — несколько букв, не больше. Тщательно регулируя процесс, кузен добился того, что число его поклонников-читателей стало расти день ото дня. «Нет ничего интереснее, — написала ему одна старушка, — чем то, что печатается рядом с некрологами». По мнению кузена, она имела в виду, что его статьи о природе, публикуемые рядом с извещениями о смертях, читаются увлекательнее, чем любые другие страницы журнала.

Прежде чем опорожнить ловушку для прилагательных, кузен Лэн обязательно дожидается, чтобы мы вернулись домой: нас это очень забавляет. Емкости хватает примерно на неделю — затем кузен отвинчивает крышку и трясет ловушку, как бутылку с кетчупом, опорожняя ее за окно прямо над Второй авеню. Прилагательные и наречия сыплются вниз, на мостовую и тротуар, их подхватывает ветерок, и они дрейфуют над улицей почти невидимым облачком, будто конфетти. Пожалуй, они напоминают азбуку в миниатюре, только буквы связаны в цепочки и вырезаны из тончайшего целлофана. Их и разглядеть-то удается, только если свет падает под определенным углом. К тому же в большинстве своем они бесцветны, хотя иные окрашены в неброские тона. Слово «очень», например, бледно-розовое, прилагательное «пышный» — зелененькое, а «бесспорный» — грязносерое. А есть одно словечко, к которому кузен прибегает, когда природа внушает ему максимальное отвращение, — оно похоже на ярко-красную целлофановую полоску, за какие тянут, открывая сигаретную пачку. Воспроизвести это словечко не решаюсь: вдруг еще попадется на глаза детям.