Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной, стр. 62

Чирилло подошел к столу, где лежали бумага, перо и чернила, и стал писать, в то время как Сальвато завладел рукою Луизы, которую она, краснея, не отнимала у него.

Написав рецепт, Чирилло отдал его Нине, и та сразу же отправилась за лекарством.

Затем доктор подозвал молодую женщину и сказал ей тихо, чтобы больной не услышал:

— Ухаживайте за ним как стала бы ухаживать сестра за братом, больше того — как мать за своим ребенком. Пусть никто, даже Сан Феличе, не знает, что он здесь. Провидение избрало ваши ласковые, целомудренные руки, чтобы доверить им жизнь одного из своих избранников. Вам придется отвечать за него Провидению.

Луиза вздохнула, потупившись. Совет этот, увы, был излишен, ибо голос ее собственного сердца звучал не менее проникновенно, чем голос Чирилло, как бы убедителен тот ни был.

— Я приду послезавтра, — продолжал врач. — Если не случится ничего особенного, не посылайте за мною, потому что после событий минувшей ночи полиция, несомненно, приставит ко мне самых зорких шпионов. Я сделал все необходимое. Позаботьтесь, чтобы у больного не было никаких потрясений — ни физических, ни душевных. Для всех, даже для Сан Феличе, больны одна только вы, ради вас я и прихожу.

— А если муж все-таки узнает?.. — прошептала молодая женщина.

— Тогда я все беру на себя, — отвечал Чирилло.

Полная благодарности, Луиза подняла глаза к небу: на душе у нее стало спокойнее.

Тем временем Нина возвратилась с лекарством.

С помощью девушки Чирилло наложил на рану больного свежеистолченные травы, забинтовал его, посоветовал отдохнуть и, почти уверенный в его выздоровлении, попрощался с Луизой, пообещав прийти через день.

Когда Нина затворяла за ним дверь, с Позиллипо как раз спускалась carrozzella [34].

Чирилло зна?ком подозвал возницу и сел в карету.

— Куда прикажете, ваше превосходительство?

— В Портичи, друг мой. И получишь пиастр, если мы доберемся туда за час…

Он показал кучеру монету, но не отдал ее.

— Viva San Gennaro! [35] — воскликнул возница.

Он подстегнул лошадь, и та понеслась галопом.

При такой езде Чирилло домчался бы до места назначения менее чем за час; но, доехав до улицы Нуова Марина, он увидел огромную толпу, совершенно преградившую дорогу.

XXVII

ФРА ПАЧИФИКО

Микеле не ошибся: на Старом рынке действительно была сумятица, но причина ее оказалась не совсем та, о которой подумал молочный брат Луизы, или, во всяком случае, причина эта была не единственная.

Попробуем рассказать, что же произошло в этом шумном уголке старого Неаполя, своего рода Дворе Чудес, где между лаццарони, каморристами и гуаппи ведется нескончаемый спор о том, кто здесь главный, где Мазаньелло начал свое восстание, где в течение пяти веков зарождались все бунты, потрясавшие столицу Обеих Сицилии, подобно тому как в Везувии зарождались все землетрясения, разорявшие Резину, Портичи и Торре дель Греко.

Часов в шесть утра соседи монастыря святого Ефрема, расположенного на подъеме Капуцинов, могли видеть, как, по обыкновению, из монастырских ворот вышел брат-сборщик, заботящийся о пропитании братии; он гнал перед собою осла, направляясь вниз по длинной улице, ведущей от ворот святой обители к улице Инфраската.

Этим двум персонажам — двуногому и четвероногому — суждено играть роль в нашем повествовании, а потому они, особенно двуногий, заслуживают подробного описания.

Монах был в коричневой сутане капуцина с откинутым на спину капюшоном и в сандалиях (согласно уставу, на босу ногу) с деревянными подошвами, что держались на двух желтых кожаных ремнях и не только стучали по мостовой, но и били по его пяткам. На бритой голове капуцина сохранился лишь венчик из волос, напоминающий о терновом венце Христа; стан его был перехвачен чудо-веревкой святого Франциска, внушающей верующим глубокое уважение к этому ордену, ибо три символических узла на ней напоминают об обетах, которые монахи приносят, отрекаясь от мира, а именно: обеты бедности, целомудрия и послушания.

Сборщика пожертвований, которого мы сейчас вывели на сцену, звали фра Пачифико, что в переводе означает «брат Миротворец». Облачившись в рясу святого Франциска, он, похоже, принял имя, наименее подходящее для его нрава и внешнего облика.

Брат Пачифико был мужчина лет сорока, роста пять футов восемь дюймов, с мощными, мускулистыми руками, геркулесовой грудью, крепкими ногами. У него была черная густая борода, прямой широкий нос, белые, как слоновая кость, зубы, темное от загара лицо и глаза с ужасным взглядом, который во Франции встречается лишь у уроженцев Авиньона и Нима, а в Италии — только у абруццских горцев, потомков самнитов, которых римлянам было так трудно одолеть, или у марсов, которых они и вовсе не одолели.

Что касается нрава, то он у этого монаха был желчный, склонный к беспричинным ссорам. Поэтому, когда брат Миротворец был моряком — а он вначале служил на флоте, и мы вскоре скажем, какие причины побудили его служение королю поменять на служение Богу, — итак, в те давние дни брат Миротворец, звавшийся тогда Франческо Эспозито, ибо отец забыл признать его своим детищем, а мать решила, что не обязана его кормить [36], — поэтому, повторяем, редко случалось, чтобы брат Миротворец не затевал драки то на борту своего корабля с кем-нибудь из товарищей, то на площади Мола, то на улице Пильеро, то на Санта Лючии с каким-нибудь каморристом или гуаппо, воображавшими, будто имеют такие же права на землю, какие, как считал Франческо Эспозито, он имеет на океан и на Средиземное море.

В качестве матроса на фрегате «Минерва», которым командовал адмирал Караччоло, Франческо Эспозито участвовал в Тулонской экспедиции как преданный союзник французских роялистов и изо всех сил помогал им, когда Тулон был отдан англичанам и роялисты стали расправляться с якобинцами. Правда, за это Франческо был сурова наказан адмиралом Караччоло, не допускавшим, чтобы благие намерения толкали на убийство; но наказание это, вместо того чтобы излечить Франческо от ненависти к «санкюлотам», только усилило ее: теперь одного лишь вида человека, который, следуя новейшей моде, принес в жертву на алтарь отечества косичку и кюлоты и стал носить прическу на манер Тита и панталоны, достаточно было, чтобы вызвать у Франческо такие судороги, что, будь то средние века, пришлось бы прибегнуть к изгнанию из него нечистой силы.

Однако Франческо Эспозито оставался примерным христианином; каждый день, утром и вечером, он исправно молился. На груди он носил образок Богоматери, который надела на него родительница, прежде чем сдать мальчика в приют; при этом она постаралась не оставить ни малейшего признака, дававшего маленькому Эспозито надежду, что в один прекрасный день его востребуют родители. По воскресеньям, когда ему разрешали съездить в Тулон, он с примерным благоговением выслушивал мессу и ни за какие блага в мире не вышел бы из храма, прежде чем священник не удалится в ризницу, и до этого ни за что не отправился бы с приятелями в кабак, чтобы опорожнить бутылочку красного вина с Ламальга или белого из Касиса. Впрочем, столь похвальное благочестие не мешало тому, чтобы распитие бутылочки красной или белой жидкости постоянно не сопровождалось появлением в перечне дружеских шрамов какого-нибудь более или менее широкого пореза или более или менее глубокого прокола — следствия поединка на ножах, столь обычного в той темной среде, где жил Франческо Эспозито и где убийства воспринимаются как самое обычное дело.

Все знают, как окончилась осада: это произошло совсем неожиданно. Однажды ночью Бонапарт захватил Малый Гибралтар; на другой день были взяты форты Эгийетт и Балагер и имевшиеся там орудия были тотчас же обращены против английских, португальских и неаполитанских кораблей. Нечего было и думать о сопротивлении. Караччоло, владевший фрегатом, как всадник своим конем, приказал поднять на «Минерве» все паруса, начиная с нижних и кончая бом-брамселями. Чтобы развернуть парус на брам-стеньге, наверх был послан Франческо Эспозито, как один из самых крепких и ловких матросов. Несмотря на сильную качку, ему, к великой радости своего капитана, удалось справиться с этой задачей, как вдруг на расстоянии полуметра от мачты французское ядро сорвало рею, на которой стоял матрос. От толчка он потерял равновесие, однако успел ухватиться за развевающийся парус и крепко держался за него. Положение создалось опасное; Франческо чувствовал, что парус постепенно рвется. Смельчаку оставалось только броситься в море, выбрав момент, когда качка позволит сделать это, — в таком случае у него было на спасение пятьдесят шансов из ста. Если же мешкать и дотянуть до момента, когда парус окончательно разорвется, можно упасть на палубу и тут уж из ста шансов девяносто девять будет за то, что свернешь себе шею. Франческо выбрал первый вариант, суливший пятьдесят шансов на благополучный исход, а чтобы заручиться благосклонностью Провидения, он дал обет своему заступнику, святому Франциску, что если останется жив, то снимет с себя матросскую куртку и облачится в монашескую рясу. Тем временем капитан, очень ценивший Эспозито, несмотря на его буйный нрав, и считавший этого храбреца одним из лучших своих матросов, дал знак находившейся неподалеку шлюпке, чтобы она подошла к фрегату и готова была прийти ему на помощь. Смельчак, бросившись с высоты шестидесяти футов, упал в трех метрах от шлюпки, так что, когда он вынырнул из воды, несколько ошеломленный падением, ему оставалось только сделать выбор между протянутыми к нему руками и веслами. Решив, что руки надежнее, матрос ухватился за те, что оказались ближе; его вытащили из воды и водворили на палубу, где Караччоло не замедлил поздравить бравого моряка с успешным полетом. Однако Эспозито выслушал похвалы капитана весьма равнодушно, а на вопрос Караччоло о причинах такого безразличия поведал о данном им обете, причем твердил, что теперь в нашем ли, в другом ли мире с ним неминуемо случится беда, если он нарушит клятву даже в обстоятельствах, независимых от его воли. Караччоло, не желавший брать на себя ответственность за гибель души столь славного христианина, пообещал Эспозито, что тотчас же по возвращении в Неаполь уволит его по всей форме, но с условием, что на другой же день после пострижения и, следовательно, вступления в тот или иной монашеский орден Эспозито явится к нему на борт «Минервы» и повторит в рясе прыжок, который он совершил будучи в матросской форме. Само собою разумеется, что та же шлюпка, с теми же людьми будет наготове, чтобы прийти к нему на помощь, как и в первый раз. Эспозито был полон веры; он ответил, что убежден в помощи своего святого заступника и, не колеблясь, готов повторить испытание. Затем Караччоло приказал подать ему двойную порцию водки и отослал его отдохнуть, освободив на сутки от всякой работы. Эспозито поблагодарил капитана, спустился в люк, выпил двойную порцию водки и крепко заснул, несмотря на адский грохот, исходивший из трех французских фортов: они палили и по городу, и по трем союзническим эскадрам, торопившимся выйти из порта; все вокруг было освещено заревом пожара — то горел арсенал, подожженный отступавшими англичанами.