Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной, стр. 36

Она взяла туда с собою одну из своих приятельниц — Элеонору Фонсека Пиментель, также скомпрометированную, причем Элеонору обвиняли не только в том, что она сказала что-то неугодное двору, но и написала об этом.

Срок изгнания герцогини Фуско не был определен: о разрешении возвратиться в Неаполь ей должен был сообщить тот же министр.

Она уехала в Базиликату, где находилось ее имение, оставив ключи от дома Луизе, чтобы та позаботилась о всех мелочах, связанных с содержанием роскошной обстановки.

Луиза оказалась в одиночестве.

Принц Франческо очень привязался к своему библиотекарю, обнаружив у него, под внешностью светского человека, столь же глубокие, сколь и обширные познания; он уже не мог обходиться без его общества, предпочитая его обществу своих придворных. Принц действительно обладал мягким и робким характером, ставшим впоследствии, под влиянием страха, глубоко скрытным. Напуганный политическими крайностями своей матери, чувствуя, что она все более теряет в общественном мнении и трон уже колеблется под ее ногами, он хотел сохранить популярность, которой лишалась Мария Каролина, и ради этого подчеркивал, что совершенно чужд, даже враждебен политике, проводимой неаполитанским правительством. Наука служила ему убежищем; библиотекарь стал для него как бы щитом, и принц казался всецело поглощенным своими археологическими, геологическими и филологическими занятиями, но вместе с тем зорко следил за повседневными событиями, которые, по его мнению, близились к катастрофе.

Итак, принц Франческо придерживался той ловкой подспудной либеральной позиции, к какой при деспотическом образе правления всегда бывают склонны наследники престола.

Между тем Франческо тоже женился и весьма торжественно привез в Неаполь юную эрцгерцогиню Марию Клементину, чьи постоянная грусть и бледность производили среди этого двора такое же впечатление, как ночной цветок в саду, всегда готовый закрыться при ярких солнечных лучах.

Принц настойчиво просил Сан Феличе привозить свою жену на балы, которые давались по случаю их бракосочетания, но Луиза, знавшая от герцогини Фуско немало подробностей о разврате, царившем при дворе, просила мужа избавить ее от посещения королевского дворца. Сан Феличе, очень довольный тем, что жена всему предпочитает свои целомудренные покои, всячески старался оправдать ее. Принимались ли эти отговорки всерьез? Важно было, чтобы они казались достойными внимания и были благосклонно приняты.

Но, как мы уже сказали, герцогиня Фуско отсутствовала уже почти год, и ее юная приятельница оставалась в одиночестве. Одиночество порождает мечтательность, и Луиза, чей муж постоянно задерживался во дворце, а подруга находилась в изгнании, стала предаваться мечтам.

О чем? Она и сама не знала. Грезы ее были неопределенны, никаких призраков в них не появлялось — то было нежное, упоительное томление, смутное, сладостное влечение к неведомому. У нее не было ни в чем недостатка, ничего она не желала, и, тем не менее, она ощущала странную пустоту если не в самом сердце, так вокруг него.

Она говорила себе, что муж ее, знающий все на свете, несомненно мог бы разъяснить ей это состояние, такое непривычное для нее самой. Но она не понимала, почему предпочла бы умереть, чем просить у него объяснений на этот счет.

Именно в таком настроении она находилась в тот день, когда к ней пришел ее молочный брат Микеле и стал ей рассказывать о колдунье-албанке. Поколебавшись, Луиза попросила его привести к ней старуху на другой день, вечером, когда муж ее, вероятно, задержится во дворце на ночном празднестве, которое устроят в честь Нельсона и в ознаменование победы, одержанной им над французами. Мы видели, что происходило в ту ночь в трех разных местах — в английском посольстве, во дворце королевы Джованны, в Доме-под-пальмой, — и помним, как колдунья то ли случайно, то ли по своей проницательности, то ли благодаря действительному знанию таинственной науки, дошедшей до нас из средневековья под названием кабалы, разгадала сердце молодой женщины и предрекла ей перемену, которую вызовут в ее сердце, еще таком целомудренном и чистом, зарождающиеся страсти.

По прихоти ли случая или по велению рока за предсказанием этим тотчас последовало и его осуществление. Увлекаемая непреодолимым чувством к юноше, которому ее внезапное появление, по-видимому, спасло жизнь, впервые затаив в сердце тайну от мужа, она уклонилась от встречи с ним, притворившись спящей, приняла, объятая волнением, спокойный супружеский поцелуй, а когда Сан Феличе вышел из спальни, поспешно встала с постели и босиком, полная беспокойства, бросилась к раненому, над которым уже витала смерть.

Оставим Луизу, трепещущую от пробуждающейся в ее сердце любви, терзаемую тревогой, у изголовья умирающего и посмотрим, что происходило на совете короля Фердинанда на другой день после того, как французский посол бросил гостям сэра Уильяма Гамильтона грозные прощальные слова.

XVII

КОРОЛЬ

Если бы мы задумали вместо рассказа об исторических событиях, на которые истина накладывает свою глубоко трагическую печать и которые заняли неизгладимое место в анналах всего мира, если бы мы задумали сочинить просто роман в двести — триста страниц с пошлой целью развлечь легкомысленную читательницу или пресыщенного читателя описанием более или менее красочных приключений, более или менее захватывающих событий, рожденных нашей фантазией, — мы последовали бы примеру древнеримского поэта и, спеша к развязке, сразу же познакомили бы читателей с ходом Государственного совета, на котором присутствовал король Фердинанд, а председательствовала королева Каролина, и не стали бы ближе знакомить их с этими двумя монархами, чьи силуэты были намечены нами в первой главе. Но в таком случае наше повествование, выиграв в стремительности, утратило бы в занимательности.

По нашему мнению, чем лучше знаешь героев, тем интереснее становятся их добрые или дурные поступки. Да и характеры двух коронованных особ, чьи действия нам предстоит описать, столь причудливы, что некоторые страницы нашего повествования показались бы невероятными и непостижимыми, если бы мы не прервали на время рассказ, чтобы превратить беглые наброски углем в портреты, (писанные маслом и тщательно отделанные, вовсе не похожие — обещаем это заранее — на шаблонные изображения королей и королев, рассылаемых министром внутренних дел в главные города провинций и департаментов для украшения префектур и мэрий.

Присмотримся же внимательно к событиям или, вернее, к личностям, о которых идет речь.

Кончина Фердинанда VI в 1759 году призвала на испанский трон его младшего брата, короля Неаполитанского, наследовавшего ему под именем Карла III.

У Карла III было три сына; старший, Филипп, с восшествием его отца на престол должен был стать принцем Астурийским и наследником испанского трона, если бы не сошел с ума или, вернее, не впал в слабоумие из-за дурного обращения с ним матери; второй, Карл, заняв место, освободившееся вследствие болезни старшего брата, правил под именем Карла IV; наконец, третий сын, Фердинанд, получил от отца неаполитанскую корону, которую тот завоевал своей шпагой и от которой был вынужден отказаться.

Принцу Фердинанду ко времени отъезда отца в Испанию было всего семь лет, и он попал под двойную опеку — политическую и моральную. Политическим его опекуном стал Тануччи, регент королевства, моральным — его воспитатель князь Сан Никандро.

Тануччи был проницательный и хитрый флорентиец, обязанный видным положением, которое он занимает в истории, не великим личным заслугам, а малым заслугам министров, его преемников: казавшийся незаурядным оттого, что рядом с ним не было крупных деятелей, он сразу стал бы посредственностью, если бы пришлось сравнивать его с Кольбером или даже с Лувуа.

Что же касается князя Сан Никандро, как уверяют, он купил у матери Фердинанда, королевы Марии Амелии [24], той самой, что дурным обращением довела старшего сына до полного умственного расстройства, разрешение сделать из младшего если не слабоумного, так невежду. За это разрешение он заплатил, опять-таки если верить молве, тридцать тысяч дукатов. Он был самым богатым, самым бездарным, самым развращенным из придворных, кишевших в середине минувшего века вокруг трона Обеих Сицилии.