Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной, стр. 244
— А каковы эти обстоятельства?
— Серьезные, мой генерал. Представьте себе, что, сам того не желая, я услышал рассказ со всеми подробностями об одном заговоре, который предполагает уничтожить в Неаполе тридцать тысяч человек — кто бы они ни были, патриоты или роялисты, — скажите, что должен я сделать?
— Помешать совершиться этому замыслу, тут нет никакого сомнения, и, обезвредив заговорщиков, спасти жизнь тридцати тысячам человек.
— Даже если этот заговор угрожал бы нашим врагам?
— Особенно, если бы он угрожал нашим врагам.
— Если вы думаете так, мой генерал, то как же вы ведете войну?
— Я веду войну, сражаясь при свете дня, а не убивая ночью. Сражаться — это почетно; убивать — низко.
— Но я могу разрушить заговор, только если я его разоблачу.
— Так разоблачи.
— Но тогда я становлюсь…
— Кем?
— Доносчиком.
— Доносчик тот, кто раскрывает доверенную ему тайну и, надеясь на награду, предает своих соучастников. Ты же не из их числа?
— Нет, мой генерал.
— И разоблачаешь ты не в надежде на выгоду?
— Нет, мой генерал.
— Тогда ты не доносчик, а честный человек, который, не желая, чтобы свершилось зло, подсекает это зло в корне.
— Но если, вместо того чтобы угрожать роялистам, этот заговор угрожает вам, именно вам, мой генерал, угрожает французским солдатам, патриотам, — как тогда должен я поступить?
— Я указал тебе твой долг в отношении врагов. Он останется тем же в отношении наших друзей. Спасая врагов, ты окажешь важную услугу человечеству, спасая друзей, окажешь важную услугу родине.
— И вы будете по-прежнему подавать мне руку?
— Вот тебе моя рука.
— Хорошо, тогда слушайте, генерал. Сейчас я расскажу вам то, что известно мне. Все остальное оставлю досказать другому лицу.
— Я слушаю тебя.
— В ночь с пятницы на субботу должен вспыхнуть мятеж. Десять тысяч дезертиров Макка и Назелли, соединившись с двадцатью тысячами лаццарони, должны перерезать французов и всех патриотов; двери домов, жители которых обречены на смерть, будут помечены крестом, и в полночь начнется резня.
— Ты в этом уверен?
— Как в том, что живу на белом свете.
— Но ведь они рискуют вместе с якобинцами убить и роялистов?
— Нет; роялистам надо только показать охранную карточку и сделать условный знак — и они будут спасены.
— Знаешь ли ты этот знак? Известно тебе, что это за охранная карточка?
— На карточке изображена королевская лилия, а знак состоит в том, что надо укусить первую фалангу своего большого пальца.
— А как можно помешать этому заговору?
— Арестовав его руководителей.
— Ты их знаешь?
— Да.
— Кто же они?
— Ах, вот тут-то…
— Что ты хочешь сказать этим «вот тут-то»? Тебя что-то смущает?
— Я хочу сказать, что вот тут-то мои сомнения не только начинаются, но и удваиваются.
— О-о!
— Что сделают с главарями заговора?
— Их подвергнут суду.
— И если они будут виновны?..
— Их приговорят.
— К чему?
— К смерти.
— Не знаю, правильно это или нет, но совесть меня мучит. Меня зовут Микеле-дурачок, но я никогда не причинил никакого зла ни человеку, ни собаке, ни кошке, ни даже птице. Я не хотел бы быть причиной ничьей смерти. Я согласен, чтобы меня продолжали называть Микеле-дурачок, но очень хотел бы, чтобы меня никогда не называли ни Микеле-доносчик, ни Микеле-предатель, ни Микеле-душегуб.
Шампионне посмотрел на лаццароне с чувством невольного уважения.
— А если я тебя окрещу «Микеле-честный», ты согласился бы на такое имя?
— О! Я никогда не пожелаю себе другого, я скорее забуду о своем первом, данном при крещении, лишь бы всегда помнить о втором.
— Хорошо, тогда именем Французской республики и республики Неаполитанской я нарекаю тебя «Микеле-честный».
Микеле схватил руку генерала и хотел прижать ее к губам.
— А ты забыл, — остановил его Шампионне, — что я отменил целование руки у мужчин?
— Что же тогда делать? — спросил Микеле, почесывая себе ухо. — Мне все-таки страсть как хотелось бы выразить вам свою благодарность!
— Тогда обними меня! — сказал Шампионне, открывая ему объятия.
Микеле обнял генерала, рыдая от радости.
— Теперь, — сказал ему тот, — поговорим о деле, ragazzo.
— Я большего и не хочу, мой генерал.
— Ты знаешь вожаков заговора?
— Да, мой генерал.
— Что ж, предположи на минуту, будто разоблачение пришло не от тебя, а от другого человека.
— Допустим.
— Что этот другой сказал бы мне: «Прикажите арестовать Микеле: он знает имена вожаков заговора».
— Хорошо.
— Что я велел бы тебя арестовать.
— Очень хорошо.
— И что я говорю: «Микеле, ты знаешь имена вожаков заговора, ты их мне сейчас назовешь, или я прикажу тебя расстрелять». Что бы ты сделал?
— Я сказал бы: «Прикажите расстрелять меня, мой генерал, я предпочитаю умереть, чем быть причиной смерти другого человека».
— Поскольку ты понадеялся бы, что я не дам такого приказа?
— Нет. Просто я бы понадеялся, что Провидение, которое уже спасло меня однажды, спасет меня и во второй раз.
— Черт возьми! Так вот кто становится нам помехой! — сказал Шампионне, смеясь. — Однако я действительно не могу расстрелять тебя: ведь мне надо знать, правду ли ты говоришь.
Микеле с минуту размышлял.
— Значит, вам и в самом деле так необходимо знать имя вожака или вожаков этого заговора?
— Абсолютно необходимо. Разве ты не знаешь, что избавиться от цепня можно, только оторвав ему голову?
— Можете вы обещать мне, что их не расстреляют?
— Пока я буду в Неаполе, да.
— А если вы покинете Неаполь?
— Тогда я больше ни за что не отвечаю.
— Мадонна! Что делать?
— Подумай! Не найдешь ли какое-нибудь средство, чтобы вывести нас обоих из затруднения?
— Да, мой генерал, одно я знаю.
— Говори.
— Значит, покуда вы в Неаполе, никто не будет казнен из-за того, что я открыл вам этот заговор?
— Никто.
— Ну, так, кроме меня, есть еще одно лицо, которому известно имя вождя заговора; только о самом заговоре она ничего не знает.
— Кто это «она»?
— Горничная моей молочной сестры синьоры Сан Феличе.
— А как зовут эту горничную?
— Джованнина.
— Где она живет?
— В Мерджеллине, в Доме-под-пальмой.
— А как мы узнаем от нее что-либо, если ей ничего не известно о заговоре?
— Заставьте ее явиться к начальнику полиции, гражданину Никола Фазуло, и пусть гражданин Фазуло пригрозит ей тюрьмой, если она не скажет, кто ожидал ее госпожу прошлой ночью у нее в доме до двух часов ночи и ушел от нее только в три.
— И человек, которого она назовет, — глава заговора?
— В особенности, если его имя начинается на букву А и фамилия на букву Б. А сейчас, мой генерал, верьте Микеле-честному: я вам сказал не все, что должен был, но больше я вам сказать ничего не могу.
— И ты не просишь у меня ничего за услугу, которую только что оказал Неаполю?
— Я прошу, чтобы вы никогда не забывали, что вы мой крестный.
И, на этот раз насильно поцеловав протянутую руку, Микеле бросился вон, предоставив генералу свободу действий.
CXVI
АРЕСТ
Было два часа пополудни, когда Микеле вышел от генерала Шампионне.
Он прыгнул в первую подошедшую коляску и тем же путем, как прибыл, меняя лошадей в Портичи и Кастелламмаре, оказался в Салерно около пяти вечера.
В ста шагах от гостиницы он расплатился с последним возницей и вошел в нее спокойно и не торопясь, как если бы только что вернулся с прогулки в Эболи или в Монтеллу.
Луиза еще не вернулась.
В шесть часов послышался шум кареты. Микеле подбежал к двери: это были его молочная сестра и Сальвато, возвратившиеся из Пестума.
Микеле не был в Пестуме, но, восхищенный сияющими лицами молодых влюбленных, должно быть, подумал, что они видели там много прекрасного.