Оборотень, стр. 82

— Что за новое подношение? — мрачно спросил Турецкий. — Опять детский дом?

— Нет, — просто ответила Ирина, — обычный афишный вечер. Но в зале опять сидел Алексей.

— Знаешь, — со злостью сказал Турецкий, — ты бы записала, когда следующий концерт, а?

— Зачем же? — ответила Ирина. — В последнее время ты что-то не очень интересовался моими концертами.

Ирина поставила букет в вазу и водрузила его на пианино — напротив того, старого.

— Ну как Феодосия? Сильно изменилась? — машинально спросила она, разливая по чашкам чай.

— Что? — переспросил Турецкий. — А, Феодосия? Да нет, не очень. Вот я черешни оттуда привез. Палаток коммерческих повсюду наставили. Наперсточники всякие там.

Знала бы Ирина, какую проблему сейчас решал ее муж! Муж ее в эту минуту обдумывал, стоит ли воспользоваться следующим концертом Ирины, чтобы взять там Скунса или, по крайней мере, установить за ним наблюдение.

Конечно, второе появление на концерте, как и первое, не могло быть случайностью. Тоже меломан выискался! Но после той дурацкой ночи, когда он, Турецкий, оказался прикованным наручниками к дверце машины, его знаки внимания к Ирине нельзя было назвать никак, кроме вызывающей наглости. Мало того, что это чужая жена! Мало того, что все службы МУРа и прокуратуры поставлены из-за него на ноги, так он еще является на концерты, дарит чужой жене эти вшивые розы: вот, мол, я туточки, растяпы вы ментовские!

Во время концерта в гуще публики взять его трудно. Он может такого шороху наделать, что потом не расхлебаешь (Турецкий слишком хорошо помнил, что наделал Скунс в поезде). Наблюдение тоже установить будет непросто. Может быть, устроить маскарад? Переодеть человек тридцать омоновцев в цивильную одежду, они во время антракта изобразят толпу зрителей, постепенно оттеснят от Скунса публику и возьмут его в плотное кольцо.

Турецкий представил тридцать этаких Миш Завгородних в цивильном платье, которые рядами входят в Концертный зал имени Чайковского, и ему самому стало смешно. Нет, Скунса на мякине не проведешь.

Ирина молча пила свой чай, о чем-то задумавшись.

Турецкий снова, как в прошлый раз, когда она явилась с букетом, почувствовал ощутимый укол ревности.

— Можешь себе представить, — сказал он, делая вид, что ничего не происходит, — был в Феодосии, а моря так и не видел, не то чтобы купаться. Общался с самыми что ни на есть старушками. Одна, можно сказать, подруга самого Айвазовского!

— Ну ты скажешь! — рассмеялась Ирина, оторвавшись от своих мыслей. — Айвазовский умер в начале века.

— Ну вот тогда она с ним и дружила.

— Ну что ты там накопал, если серьезно?

— Если честно — абсолютно ничего, а если серьезно — у тебя есть тысяч тридцать? — спросил Турецкий, поскольку приобретения в дом Лоры несколько подорвали его бюджет.

— Господи! Неужели все промотал? У меня бумажки по пятьдесят, две остались, последние. А Нине надо бы купить летнее платьице и сандалики.

— Через три дня получка, — успокоил ее Турецкий.

17 ИЮНЯ

Утром Турецкий снова поехал в «Останкино».

Лора обещала ему устроить неформальную встречу с тем самым техником. «Он тебе все расскажет», — уверяла она.

Была суббота, и к окошку пропусков очередь была небольшая. Когда Турецкий подошел к окошку, выяснилось, что на этот раз пропуск ему не заказан. Это казалось нелепой случайностью, и Турецкий протянул женщине, сидевшей за стеклом, свое служебное удостоверение.

— Я же вам повторяю, на вас пропуск не заказан! — отрезала женщина.

— Но у меня договоренность, — растерялся Турецкий. Обычно удостоверение действовало, как «Сезам, откройся!». Но только не в «Останкине».

— Если на вас нет заказа, я не могу вам выписать пропуск! А без пропуска вас никто не пропустит, будь вы хоть сам… — женщина не уточнила, кто именно.

— Позвоните Ларисе Игнатовой.

— А кто такая Игнатова, откуда я знаю?

— Лариса Игнатова, координатор с канала «3x3». Убедитесь сами, зачем мне выдумывать.

— Что вы мне суете свои документы! Зачем они мне нужны! Я же вам повторяю, на вас пропуск не выписан.

— Ну так позвоните Игнатовой, я вас только об этом и прошу!

— А я вам повторяю, что у нас здесь сотни людей, и я вашей Игнатовой знать не обязана!

Этот разговор был бесконечен. Все кругом нервничали, стоявшие сзади требовали, чтобы Турецкий немедленно освободил место у окошка.

Тут дверь в бюро пропусков открылась и вбежала Лора. Она запыхалась от бега, а ее тяжелая грудь мерно колыхалась под обтягивающим свитерком.

— Ты почему не идешь? — налетела она на Турецкого. — Он должен уже уезжать на съемку!

— На меня пропуск не выписан.

— То есть как? — Лора в недоумении уставилась на него. — Я своей рукой сегодня утром внесла тебя в список.

— Тем не менее, — развел руками Турецкий.

— Бред какой-то… — покачала головой Лора. — Ну ладно. Паспорт у вас с собой? — быстро спросила она Турецкого, который успел прийти в состояние полного отчаяния. Дело в том, что старший следователь по особо важным делам, не боявшийся никого и ничего, пасовал перед тупоголовой российской бюрократией. — Пойдемте быстрее, я скажу, чтобы вас пропустили так.

Наблюдавший эту сцену полноватый мужчина, стоявший за Турецким, сказал:

— Никогда порядка не будет! Ни тут, ни в стране. С нашим менталитетом.

В редакционной комнате было все так же тесно от столов, также работали люди, только на одной из стен, напротив окон, висел большой фотопортрет Алены Ветлугиной.

— Пойдемте, Александр Борисович. — Лора сразу повела его дальше и уже в коридоре добавила: — Саша, только чтобы никому ни полслова! Я ему обещала.

— Я же сказал, — подтвердил Турецкий. — Могила.

В конце коридора у подоконника их ждал молодой человек с длинными русыми волосами, перевязанными сзади лентой. Волосы доходили ему до середины спины.

— Это Глеб, — чинно представила его Лора. — Глеб, это Александр Борисович, следователь по особо важным делам и мой друг. Он ведет дело Алены.

Глеб посмотрел на Турецкого светлыми печальными глазами и кивнул.

— Как вам лучше — вдвоем говорить или я рядом побуду? — спросила Лора.

Турецкий взглянул на Глеба, как бы спрашивая его. Лоре явно не хотелось их оставлять, но разговор, если что сообщать, лучше бы пошел наедине.

— Как хочешь, — ответил Глеб. — Времени все равно почти не осталось. Мне надо на съемку, — объяснил он Турецкому.

— Ты понимаешь, какая чушь. Ему пропуск не давали. А я сама его в список вносила. Дурдом, одним словом. У нас в последнее время прямо чудеса какие-то творятся. Вот и пленки пропадают, — затараторила Лора, а затем, повернувшись к Глебу, сказала: — Ты подтверди Александру Борисовичу, что поставил пленку на место.

— Ну да, поставил. Переписал у себя и поставил. Тут ведь вся штука в том, что дома не переписать. А то звук будет, а изображения нет. Поэтому я переписываю на работе. Переписал и сразу назад поставил.

— А в журнале записи не было? — уточнил Турецкий.

— Да как я буду в журнал записывать? Тогда придется иметь специальное разрешение на получение записи из архива. А его никто не даст. У нас тут ведь и уникальные записи, — он помолчал. — Эта тоже…

— Но по договоренности можно брать…

— В России все делается по договоренности, — улыбнулся Глеб. — Мы с вами сейчас тоже тут по договоренности. Стал бы я официально признаваться. Да меня бы сразу поперли!

— Я вот что хотел спросить — «по договоренности» люди часто берут записи?

— Да, Господи, конечно, берут. Не часто, правда, но бывает. Из Штатов, например, привозят видеокопии новых фильмов, и случается, что там их еще никто не знает, а у нас уже смотрят вовсю. Сами подумайте, как это могло случиться. Я-то этим видеопиратством не занимаюсь, а есть такие специалисты!

Тема была интересная, и, веди Турецкий дело о расхищении эстетического и интеллектуального богатства России, разговор он бы продолжил обязательно. Но он приехал в «Останкино» уточнить другие детали.