Пират Её Величества, стр. 39

Кастельянос прочитал письмо и объявил парламентеру, что предложение очень серьезное, так сразу и не решишь, надобно обдумать, посоветоваться — на что ему потребуется два часа.

Подождали. По истечении срока дон Мигель согласился нарушить королевский указ и поторговать с еретиками. Драгоценности, собранные в частных домах и церквях во время дневного грабежа, вернули, к неудовольствию Дрейка и большей части матросов. Рабов, искренне радующихся солнцу, свежему воздуху и простору, после темноты, духоты, отвратительной вони и теснотищи трюмов, в которых они два месяца провели, не имея возможности распрямиться, быстро продали.

Ну, а большая часть экипажей — те, что были недовольны возвращением хозяевам награбленного, — под руководством Фрэнсиса развлекались во время торжища экзотической охотой. В тростниковых зарослях вдоль реки, давшей имя городку, моряки обнаружили громадного каймана, который мирно ужинал — доедал чьего-то не в меру любознательного барана. Моряки дали «крокодилу» доесть — известно же, что хищник, потревоженный во время еды, страшен (кто сомневается — пусть попробует отобрать косточку у самого обыкновенного пса!), а сами за это время рассыпались цепочкой, отрезая пресмыкающееся от моря. Обнажив тесаки и сжав топоры, моряки Дрейка начали шумом гнать животное в город. Кайман грозно щелкал острыми треугольными зубами, которых, казалось, в его рту были многие сотни, хлопал тяжелым хвостищем и разевал узкую длинную пасть. В его темно-красных глазках полыхала дикая, первобытная злоба. Раненых во время охоты не было, а вот хвостом он-таки двоих достал серьезно.

Улочки города были еще совершенно безлюдны, так что никто и ничто охотникам не мешало и они не опасались, что чудище сожрет чужого ребенка. Наконец Дрейк спохватился:

— Ребятки, а ведь этак мы его на рыночную площадь выгоним — а там он на просторе непременно кого-нибудь искалечит. Давайте лучше в какую-нибудь узкость его загоним!

Так и сделали. Нашелся подходящий уступчик глухих испанских глинобитных заборов — видимо, на стыке двух домовладений, там каймана и повязали.

Сначала четыре смельчака жердями прижали к земле его туловище так, чтобы он не мог изогнуться и куснуть тех, кто на него сзади насел, — и чтоб хвостом не мог мотать куда захочет. Чудище оплели веревками, привязали к жердине, подняли и с песнями понесли к причалу. Там уложили на землю и измерили боцманской рулеткой. В каймане оказалось двадцать три фута!

И при этом он проворно бегал по суше — хотя принайтованные к бокам мясистые ножки каймана казались коротенькими и беспомощными. Опасная образина — и до чего же мерзкая!

Связанный надежно, он глядел на людей с такой лютой, такой древней тоской, что не по себе делалось и самым отчаянным — тем, что отбросили тесаки и с жердями первые набросились на зверя.

…На корабли загрузили припасы, в том числе живой скот, пресную воду. Но главное — промыли и проветрили трюмы после негров, которые два месяца безвылазно провели в этих темных душных помещениях: ели, спали, болели, умирали, испражнялись…

Англичане ушли, а дон Мигель — непревзойденный мастер сочинять казенные бумаги — уселся сочинять новую реляцию в далекий Мадрид:

«Невольники, которых еретики побросали на берегу, отступая от моих солдат и доблестных ополченцев города Рио-де-ла-Ача, — в основном старики, женщины и дети, продать которых было, видимо, трудно или даже вообще невозможно. Получилось так, что пираты оставили их нам как бы задаром».

Дон Мигель за годы административной деятельности даже не то чтобы привык иногда привирать, а начисто отвык писать правду в метрополию. Ибо прекрасно знал, что там хотят не правду знать, а получать «из достоверных источников» приятные новости. Сообщишь неприятную правду — и виноват будешь ты лично, а не тот, из-за кого произошла неприятность…

(Дон Мигель не знал слова «бюрократизм» и вынужден был поэтому обзывать государственный строй своей страны куда менее точными, зато более красочными непечатными просторечиями родной Кастильи-ла-Вьехи…)

На самом-то деле дон Мигель самолично приобрел у проклятых еретиков ровно двадцать отборных, молодых, высоких, здоровенных негров, уплатив по сотне песо за каждого. И еще двадцать за ту же цену, но с оплатой за казенный счет — деньги были списаны как «затраты на организацию обороны города от английских пиратов». Позже, поразмыслив, дон Мигель списал дополнительно по этой статье еще две тысячи песо. Таким образом он мог чистосердечно писать, что «…негры достались задаром». В расшифровке статьи значились: «жалованье ополченцам» (на деле ни один из этих мордастых бездельников и не предполагал, что им за оборону самих себя что-то еще и причитается), «оплата услуг лазутчиков из туземного населения» (и опять брехня: последний представитель туземного населения отдал богу душу на индиговой плантации дона Мигеля еще три года тому назад). Прочее соответственно. Зато не фигурировал в реляции плащ рытого пурпурного бархата, подаренный лично адмиралом Хоукинзом, — равно как и одеяние, шитое отборным жемчугом, которым губернатор отдарил предводителя еретиков. Но об этих мелочах в столице и знать незачем. Это же всего-навсего житейская проза, быт. А там, в Мадриде, люди по горло заняты великими государственными делами — к чему же загружать их еще и такими пустяками?

Негра, показавшего, где спрятана городская казна Рио-де-ла-Ачи, по настоянию Дрейка взяли с собой. Хоукинз повел свою флотилию вокруг западной оконечности Кубы, через Юкатанский пролив. Хоукинз хотел поймать главную струю Гольфстрима, чтобы он принес корабли в Англию быстрее. И вот уж голубая полоса показалась среди зеленоватого моря. Он, Гольфстрим! Теперь уже, можно сказать, экспедиция дома. Увы…

Глава 11

КАТАСТРОФА В САН-ХУАН-ДЕ-УЛЬОА

Всю справедливость общеизвестной поговорки «Человек предполагает, а Господь располагает» Джон Хоукинз познал в Вест-Индии, возвращаясь из этого рейса. Нет, поначалу все шло нормально: тяжело нагруженные добычей (нетерпеливые матросы накупили всякой заморской чепухи, от сушеных крокодильчиков в пол-ярда длины до индейских ножей из черного прозрачного камня) суда обогнули Кубу и теперь предстояла самая легкая часть плавания: попав в главную струю светло-синего Гольфстрима, спокойно плыть до родины, зная, что ты не погиб в сражениях или от лихорадки, а теперь твоя доля добычи лежит в трюме — и можно прикидывать, что купить и сколько месяцев можно теперь прожить до следующего выхода в гибельное море…

Но 12 августа, когда, казалось, все невзгоды были позади, обрушился страшный четырехдневный шторм. Добро бы шквал, пусть и небывало сильный. Но четыре дня шторма «Иисус из Любека» не пережил. Матросы, посланные в трюм, доложили, что вода бежит в десятках мест тонкими струйками, как вино у опытного кабатчика в кружку, и струек таких на глазах делается все больше и больше!

Хоукинз повернул с северо-восточного курса на чистый север. Вместо того, чтобы двигаться к дому, пришлось задержаться во вражьих водах: поискать во Флориде, испанской по названию, но испанцами ни в малейшей степени не освоенной, тихую бухточку и там починить «Иисуса». Сказать по чести, Хоукинзу, да и любому юнге, было ясно, что самое умное решение — не возясь с ремонтом, перегрузить с «Иисуса» весь груз на остальные корабли, затопить его и идти в Англию. Но! Но Хоукинз не мог вообразить, как явится к Ее Величеству и объявит ей: «Все хорошо, вернулись благополучно, только Ваш корабль погиб!» Нет уж! Он сам впряжется — ведь придется эту семисоттонную махину вытягивать на берег для ремонта! Он себе и остальным жилы порвет, но «Иисуса из Любека» сбережет…

Увы! Раньше, чем англичане отыскали подходящее укрытие, разразился новый шторм. После него «Иисус» едва держался на воде — или, если уж честно, медленно тонул. Возможно, что Хоукинз все ж таки принял бы решение, к которому его настойчиво склоняли капитаны всех кораблей экспедиции — от Хэмптона до ни в чем с ним прежде не согласного Дрейка, — расстаться с «колоссом на глиняных ногах» и уходить, не дожидаясь очередного урагана — ведь их сезон уже начинался!