Я — вор в законе: Мафия и власть, стр. 50

Наблюдавшие с чердака за особняком в бинокли разведчики издали приглушенные досадливые возгласы.

— Ну что же он не стреляет?! — со стоном пробормотал Лебедев.

— Объект все время движется, вот он и боится рисковать, — уныло пояснил Абрамов. От раскаленной крыши на чердаке стояла ужасная духота, и голые торсы раздевшихся до пояса разведчиков блестели от пота, а от непрерывного воркованья голубей, запаха голубиного помета и гудения лифта мутилось в голове. «Еще, не дай Бог, лифт сломается и монтеры придут, — думал Абрамов. — Как-то неохота поддельные ментовские ксивы доставать». Мало-помалу стало темнеть, а Сержант все лежал в той же позе на матрасе и смотрел в сторону особняка то в прицел винтовки, то в бинокль. Наконец стемнело настолько, что взгляд уже не мог отчетливо различать человеческие фигуры возле особняка. Прицелы ночного видения не могли обеспечить точной стрельбы на таком расстоянии, и потому Сержант разобрал ружье, сложил его части в чемоданчик, накрылся одеялом и вновь затих. С матраса он так и не вставал.

— Понятно, почему он такой плотненький, — саркастически заметил Лебедев. — Уж больно у него малоподвижный образ жизни.

Однако когда на рассвете разведчики, зевая, выглянули в слуховое окошко, они обнаружили, что Сержант вновь лежит на матрасе с винтовкой наизготовку и наблюдает в прицел за происходящим вокруг особняка. Когда в фильме «Семнадцать мгновений весны» закадровый голос напыщенно объявил об умении Штирлица просыпаться без будильника в заранее намеченное время, зрители посмеивались над этой способностью русского разведчика. Однако на самом деле такое умение в рядах специалистов тайных операций является настолько необходимой и заурядной вещью, что о нем даже не принято говорить. Поэтому разведчики не удивились, обнаружив, что Сержант проснулся раньше них, а лишь задались вопросом, сколько времени им еще предстоит пропариться на чердаке, прежде чем этот любитель действовать наверняка наконец выстрелит. В течение дня Сержант вновь не раз заставил разведчиков поволноваться: объект вновь трижды появлялся в поле зрения, и оба майора, словно футбольные болельщики, замирали, напрягшись и бормоча: «Давай… Ну давай же!» Однако и этот день прошел безрезультатно — Сержант так и не стал стрелять. Лебедев ворчал:

— Он, может, способен так месяц пролежать, а у меня уже нервы не выдерживают. И потом, здесь же натуральная душегубка!

— Да ладно, — урезонивал его Абрамов, — Фариду вон, в машине на людной улице, еще хуже.

— Фарид — младший по званию. — ухмыльнувшись, ответил Лебедев, расстилая спальный мешок среди всякого чердачного хлама, загаженного голубями. — Слышь, Сань, надо бы перекусить на сон грядущий, а то с этим наблюдением целый день ничего не ели. Так и язву недолго заработать.

— А я бы и стаканчик пропустил, — заявил Абрамов.

— Горячей водки? — съязвил Лебедев.

— Обижаешь, — возразил Абрамов. — Я коньячку с собой прихватил.

— Ну, горячий коньяк — это можно, — согласился Лебедев. Оба отставных майора расположились на деревянных балках, пересекавших чердак поперек, и приготовились к ужину: Абрамов достал бутылку недешевого армянского коньяка, хлеб и банку тушенки, а Лебедев — десантный нож, огурцы и яблоки. Взяв из рук товарища банку, Лебедев проткнул ее ножом с такой легкостью, словно она была из бумаги, и вскрыл одним круговым движением. Абрамов с хрустом открыл винтовую пробку бутылки, словно свернул шею цыпленку, и вытащил из кармашка стоявшей тут же сумки складной стаканчик — гак называемый «шоферский». От обычных стаканчиков такого рода этот отличался тем, что был сделан из чистого серебра.

— А я свой такой же потерял, — взглянув на стаканчик, с сожалением сообщил Лебедев. — И где? В этом гребаном Таджикистане, черт меня туда занес!

Лучи закатного солнца били в слуховое окно, розовыми отсветами ложась на балки, стропила и всякий хлам. Друзья настроились на неспешную философскую беседу. Лебедев открыл рот, готовясь осушить стаканчик. И в этот миг на смотровой площадке прозвучал раскатистый щелчок, словно пастух бичом подгонял бредущих с выгона коров. Лебедев закрыл рот, рука его дрогнула, и несколько капель коньяка пролилось на брюки. После паузы раздалось еще пять или шесть щелчков, следовавших через равномерные краткие промежутки и почти сжившихся в очередь. Лебедев быстро опрокинул коньяк в рот, и оба майора бросились к окну.

На двор особняка уже легла вечерняя тень, но тем не менее в бинокль еще было хорошо видно все, что там происходило. Охранники с рациями и телефонами в руках, пригибаясь, метались по двору и озирались по сторонам, стараясь определить, откуда стреляли. Какие-то люди в модных костюмах, прятавшиеся за машинами, один за другим опрометью бежали обратно в особняк. Черный БМВ, судорожно маневрируя, на глазах у разведчиков врезался задом в бетонную кадку с декоративной елочкой, а потом дернулся вперед и чуть не задавил охранника, пробиравшегося в свою будку. Разведчикам казалось, что даже на таком расстоянии они слышат раздающиеся у особняка истерические крики.

А виновник всего этого переполоха, Герасим Савельевич Заботин, отставной полковник ФСБ и крупный московский бизнесмен, лежал посреди двора на спине в медленно расстекающейся под ним луже крови. Белая рубашка на его груди тоже вся пропиталась кровью — видимо, Сержант очередью из нескольких выстрелов, последовавших вслед за первым, добивал уже лежавшую жертву. К раненому никто не подходил, никто не пытался оказать ему помощь, опасаясь попасть под обстрел. Окруженный при жизни угодливыми льстецами и покорными слугами, большой человек был теперь брошен на произвол судьбы — никто из его окружения, кормившегося из его рук, не желал теперь рисковать ради своего босса. Впрочем, их опасения были уже напрасны — Сержант молниеносно собрал все свое хозяйство, включая стреляные гильзы, спустился к двери на чердак и открыл замок своим ключом. Разведчики тем временем уже пришли в себя и тоже принялись лихорадочно собираться.

— Ребята, уходим, — сообщил Сержант, стоя в дверном проеме. — Думаю, менты не скоро догадаются, откуда стреляли, но все равно тянуть не надо.

— А мы и не тянем, — проворчал Абрамов. Разведчики собрались за минуту, и Абрамов вызвал по рации Усманова. Тот отозвался немедленно.

— Фарид, где ты? Подъезжай к подъезду, — распорядился майор.

— Я уже тут, — ответил Усманов. — Вроде бы стреляли, так я решил, что надо подъезжать.

— Прямо Сайд из «Белого солнца пустыни», — усмехнулся Абрамов, выключая рацию. — Ты точно стер нашего клиента? — обратился он к Сержанту.

— Ну, пульс у него пощупать я не мог, извини, — ответил Сержант. — Точно знаю, что попал в голову и в грудь. Ты видел, как падают убитые наповал? Ну так этот после первого выстрела падал так же.

— Ладно, будем считать, что противник выведен из строя, а завтра разведка точнее доложит, — заключил Абрамов. — Вы ребята, в темпе вниз, карета подана к подъезду.

ГЛАВА 27

— Да… Ты, я вижу, человек неробкий, — одобрительно произнес Колян, оглядывая своего собеседника. — Думаю, ты слыхал, что обо мне базарят, а вот поди ж ты — подвалил на стрелку один, без охраны…

— А чего мне бояться, Коля, — с подкупающей детской улыбкой произнес Витя Тульский. — Какой у тебя зуб на меня может быть? Ты же сам наехал на фирму, которая нам платит, значит, это мы на тебя должны осерчать.

— А вы, похоже, не серчаете, — заметил Колян. — Это мне и странно. Неужели хотите мне свои бабки уступить? Не очень это в духе московских законных.

Витя Тульский потер на щеке белое пятно размером с пятирублевую монету — след от сведенной татуировки, которую ему, мертвецки пьяному пацану, сделали как-то давным-давно на одной хате взрослые бандиты-беспределыцики. За это и прочие подобные художества одного из них потом порезали воры, а второго — сам Витя, хотя и не до смерти. Религиозный, как большинство воров в законе, Витя говорил по этому поводу: «Бог отвел, не попустил взять греха на душу».