Журнал «Если», 1995 № 11-12, стр. 8

То и дело кто-нибудь из землян кричал, показывая на кочующий по поляне холмик.

Послушный «Урал» переползал в указанном направлении, и скоро новая яма добавляла пейзажу дополнительную глубину и симметрию.

Все бы хорошо, только вот холмик норовил играть в свои прятки все ближе и ближе к ракете. И экскаватор в роли водящего соответственно тоже.

Не известно, кто заметил первый, да и неважно, но солнце вдруг словно проснулось, и тень от корабля, до того дремавшая в неподвижности, поползла, поползла, словно кто ей хвост прижигал.

Собственно говоря, заметили движение не солнца, а тени, потому что смотрели не вверх, а вниз, в терзаемую машиной землю. А когда посмотрели вверх, ахнули. Корабль превратился в легендарную башню из Пизы. Он стоял, страшно кренясь, и крен на глазах увеличивался. Ракета заваливалась на сторону.

— Ай, — закричал лейтенант как-то по-детски обиженно и с досадой, но тут же себя осадил, и его бессильное «ай» превратилось в громкое командное «Эй!».

— Эй, там, на борту! Спите вы, что ли? Ракета падает! «Ногу» давай, «ногу»!

Наверху, видно, не поняли, потому что из люка вместо опоры показалась обутая в сапог нога.

— Да не ногу, а «ногу»! Не ту ногу, дурак! Кто там, на двигателе? Цедриков, твою так! Табань вторым боковым. Ракета заваливается! И «ногу», дополнительную опору по четвертому сектору!

Из борта полезла «нога». Это была гладкая полированная телескопическая конструкция с ребристой платформой вместо стопы. Одновременно затянул свою волчью песню боковой двигатель, и струя газа, выбивая из почвы пыль, сдобрила воздух поляны новыми ароматами.

Ракета перестала заваливаться и быстро пошла обратно.

— Не спят, черти. Работают, — похвалил лейтенант. Потом повторил громче, чтобы услышали на борту:

— Работают, черти. Тянут.

Он хотел похвалить еще, но, видно, и того, что сказал, хватило — перехвалил. Двигатель продолжал реветь, а ракета, быстренько миновав вертикаль, уже заваливалась на другую сторону.

Как ни орал Давыденко, как ни размахивал кулаками, как ни крутил палец у набухшего от крика виска — все зря. Будто огромный бидон, полный звонких и хрупких стекляшек, ракета упала на кустарник и низкие деревца, росшие по краю поляны. Тень ее, верный слуга, бросилась к ракете на помощь, но сдержать удар не смогла…

Команда понуро стояла за спиной своего командира.

Лишь экскаватор послушно кряхтел на поле, как будто ничего не случилось, как будто не он, а дядя довел дело до беды.

Первым пришел в себя лейтенант. Ему по званию полагалось прийти в себя первым. Вот он и пришел.

— Не унывай, хлопцы, — сказал Давыденко бодро. — За мной.

Лейтенант впереди, за ним остальные двинулись к поверженному кораблю.

Корабль молчал. Мертвая телескопическая «нога», как вражеское копье, торчала из его большого бездыханного тела.

Тогда Давыденко стал осторожно выстукивать рупором по корпусу сигналы азбуки Морзе. Стучать громко, тем более помогать стуку голосом, он не хотел.

Внутри корабля что-то охнуло. Или кто-то. Потом они услышали скрежет и поняли, что изнутри открывают люк.

Из отверстия показалось круглое лицо Цедрикова, оператора.

— Связи с флагманом нет. Связисту Бражнину отшибло слух. Начисто. А без связиста аппарат — что электроутюг без тока.

— Утюг, — согласился Давыденко.

— Мое дело маленькое, — продолжал оператор, — ответственным за операцию назначили тебя, вот ты и думай, как нам отсюда выбираться.

— Утюг… без тока. — Давыденко все никак не мог переварить образ, нарисованный оператором.

— Вот именно. — Цедриков от досады стукнул кулаком по обшивке.

— Знаю! — Лейтенанта внезапно осенило. — Знаю, как передать на орбиту сообщение. Черт с ним, с утюгом. Рябый, когда здесь темнеет?

— Через четыре часа по земному времени, товарищ старший лейтенант.

— Отлично. Будем жечь лес.

— Как? — это сказал оператор.

— Будем выжигать лес в виде сигнала SOS, чтобы увидали с орбиты. Слушай мою команду! Рябый, Сенюшкин, Ибрагимов. Ты, Цедриков, и давай сюда Бражнина. Это ничего, что оглох. Не ушами будем работать. Все на прорубку просек! Лопаты отставить, всем взять топоры. И быстренько, пока не стемнело.

Когда утром следующего дня аварийный подъемник поднимал их всех на орбиту — невыспавшихся, перемазанных сажей и пеплом, из-за нехватки места перемешанных не по рангам в одну плотную кучу — кто-то (кажется, бортинженер) вспомнил аборигена.

Повздыхали в темноте кабины, и вдруг кто-то сказал:

— С этими геоморфами вообще трудно. Сейчас они люди, а через час — земля, глина или песок. И, главное, в таком состоянии они будут оставаться лет сто, если не двести. Ты уже помер, а он встанет себе, и дальше пахать.

Лейтенант от этих слов чуть об потолок не ударился. Хорошо, уберегла теснота кабины, а так бы наверняка подскочил.

— Что ж… что ж… — Он запнулся, не зная, что говорить дальше. От злости и досады на этого чертова умника, который разглагольствовал в темноте. — Что ж ты… — Он не видел, кто, но догадывался. — Зоотехник, что же ты раньше молчал?

Давыденко вдохнул и выдохнул.

— Планета геоморфов. Надо же! А с виду такой приличный старик. С бородой. И вел себя мирно.

Лейтенант представил широкий генеральский лампас, в который скоро упрется его виноватый взгляд, и сказал тихо и уже безо всякой злости:.

— Утюг. Без тока. Эх ты, зоотехник…

Александр Никонов,

академик

АТЛАНТА НОРОВИТ ОБИДЕТЬ КАЖДЫЙ…

Александр Александрович, в наше нестабильное, смутное времечко даже самые неисправимые оптимисты нет-нет, да и задумываются: а может, и вправду грядет беда, коль отечественного съестного нет на прилавках продмагов. А ну как заграница перекроет «кран»? Так возможен ли на рубеже веков в России голод?

— Конечно, нет. В любом случае производство сельхозпродукции у нас не прекратится. Несколько лет назад более 70 процентов продуктов питания производили колхозы-совхозы и 24 процента съестного «выдавали на-гора» частники. Сейчас на селе произошли крупные структурные изменения. Падает производство в хозяйствах, зато личный подсобный сектор чуть ли не удвоил свои усилия. На долю частника уже приходится 38 процентов продовольствия. Правда, личное подсобное хозяйство — скорее средство выживания людей, уповающих ныне больше на себя, нежели на государство.

Есть и другое обстоятельство. Наконец-то начался процесс создания крупного сектора хозяйств, работающих на кооперативной основе. Они вышли из колхозно-совхозной среды, но имеют большое будущее. Я всегда верил в кооперацию. Для того чтобы наладить полный цикл воспроизводства (от прикладной генетики до еды на прилавке) нужна система, работающая безотказно — в юридическом, экономическом, социальном плане. У нас же в условиях превратно понимаемого рынка части неделимого целого оказались обособленными. Крестьянин абсолютно не заинтересован что-либо производить, ибо за свой товар получает унизительные гроши. Между закупочными и розничными ценами на продукты питания образовался колоссальнейший разрыв, который бьет по карману и пахаря, и горожанина-едока. Зато кормится здесь несметная армия посредников и торгашей. Несколько лет назад у нас был брошен клич: «Даешь скорую и повальную фермеризацию страны!» А на главный опыт Запада чиновники закрыли глаза. Фермер без кооперации — пустое место. Именно в кооперативах платят по труду, там нет богатых и нищих. «Верхи» отчитываются перед «низами», а не наоборот. Кооперация не подвержена коррупции. Более того, она и нашими предками замысливалась как единственно верное средство борьбы с ростовщиками. Те когда-то сильно мордовали некооперированного русского крестьянина.