Только голуби летают бесплатно, стр. 16

Стас вышел из машины, не дожидаясь, пока ему откроют дверь, и поднялся в дом. Он помог Ане снять пальто и бросил его под вешалку, потому что пальто было все грязное и мокрое после того, как собровец подставил ей подножку.

Телевизор в гостиной был приглушен, но не выключен, и на его экране картинки беззвучно сменяли друг друга. В баре Стас отыскал бутылку, плеснул коньяку в два стакана и подал один Ане. Он был выше Ани на полторы головы, и у него были сильные гладкие руки с плоскими набитыми костяшками, и чуть выше запястий эти руки были покрыты белым волосом.

– Выпей.

Аня отрицательно мотнула головой.

– Я не пью.

– Выпей. Ты вся дрожишь.

Аня отрицательно покачала головой.

Стас раздраженно пожал плечами и пригубил свой стакан.

– А если бы это был настоящий киллер? – спросил Стас, – и он бы грохнул тебя в конце разговора?

Аня опустила голову.

– Тебе сколько лет? – заорал Стас, – твоего отца завалили, тебе звонит человек, обзывается киллером, просит сорок штук, и ты бежишь к нему, оставив охрану, оставив всех! Почему ты меня не предупредила?!

Аня упрямо вздернула подбородок.

– А если бы это был настоящий киллер, и его послал ты?!

– Ты что, думаешь, что я убил твоего отца?

Аня молчала.

– А если бы это был не тупой следак, который хотел срубить бабла на стороне, а чекисты?

– Какие чекисты?

– Которые к тебе приходили. Ты думаешь, я не в курсе? Ты думаешь, им было бы сложно все красиво развести? Ты бы тоже не дала мне шанса оправдаться?

– Ты… ты знаешь…

– Твой отец действительно пришел к чекистам. Потому что, извини, Аня, я не хотел этого говорить, но твой отец в своей жизни кинул всех, с кем его сводила судьба. И Никитина он кинул один раз и хотел кинуть второй: он получил деньги за товар и потом хотел забрать товар обратно. И с этим он пришел к отморозкам с погонами.

– А к тебе он почему не пришел?

– Потому что я не чекист, а сейчас – не 91-й. Извини, да, я не хотел больше работать с простуженным коммерсантом. Мне надоело за него каждый день разбираться, когда он кинет кого-нибудь на очередные пол-лимона. Да, я хотел, чтобы он продал бизнес Никитину.

– Вашему Никитину.

– Да Никитин в свой бизнес бандитов на дух не пускает! Ему бандиты по жизни не нужны. Он людей выжимает, он их не кидает. Где мне место в бизнесе Никитина? За компьютером сидеть, оптимизировать пассажиропотоки? Стюардесс проверять – на предмет, чтобы они обеды не потрошили? В этом бизнес Никитина, у него нет бизнеса – взять сто тонн керосина и два года тянуть с оплатой.

– Так что же вы хотели?

– Выйти из этого бизнеса. Все. Получили бабки, я получил свои двадцать пять, разбежались.

– Тогда тем более, – сказала Аня, – если отец получил деньги и хотел забрать еще и самолеты, кто его мог убить, как не вы?

Стас встряхнул Аню, и, когда он ее схватил, ей показалось, что ее придавило стальной балкой.

– Слушай, если я убил твоего отца, на кой я сделал тебя директором компании?

– Я – наследница.

– Ты наследница через шесть месяцев! Ну и получила бы ты ее через шесть месяцев, то, что останется! Они все мне в тот вечер телефон оборвали: «Маленькая Собинова хочет быть директором», – ну хочет, пусть будет. Да я бы тебя отправил в Лондон, и все.

– И почему ж вы меня не отправили в Лондон?

Стас отвернулся к окну.

– Так почему ж вы меня не отправили в Лондон?

Стас молчал.

– Ты знаешь, – сказал тихо Стас, – я понял, что… Семен же с баблом собирался сбежать, Аня, понимаешь? И мои поэтому прихватил. Морочил голову, что сейчас переведет. Поэтому никто и не знает, где деньги. Это он чекистов разводил, что они вместе самолеты вернут, у него же не один план был, а два. Он не Никитина кинуть хотел, он чекистов кидал. Он бы пропал с деньгами, а чекисты бы со мной разбирались на предмет, куда я его убил.

Стас повернулся к Ане. На фоне белых занавесок окна его черный свитер и черные брюки были как черный заголовок на белой бумаге.

– Ты пойми. Вот – компания-банкрот, никто не знает, где деньги, отец мертв, тебя я услал в Англию. Потом приехал и сказал: «Извини, девочка, ты мне должна двадцать пять лимонов, я, так и быть, тебя прощаю». Ты бы всю жизнь думала, что я убил твоего отца и украл твои деньги. Ты бы всю жизнь была влюблена в отца.

– Станислав Андреевич, разве вас заботит, что о вас думают люди?

– В данном случае почему-то заботит, – сказал Стас.

Вскинул на нее коричневые безжалостные глаза и прибавил:

– Мне пора идти.

Они замолчали. Стас повернулся. Все в доме уже спали. Не спали только человечки в телевизоре да охранник у ворот. За стеклянными стенами гостиной были снег и ночь, и нигде – ни в пустом ноябрьском саду, ни на ночной Рублевке, ни в огромной Москве, ни в родном Лондоне у Ани не было человека, который был бы ей дорог и которому она была бы дорога.

– Станислав Андреевич, – внезапно сказала Аня, – мне… мне страшно… сегодня… в этом доме. Может быть, вы останетесь… переночевать?

– Где? – спросил Стас.

– Ну… не знаю… здесь столько комнат…

Стас улыбнулся одними уголками глаз.

– Хорошо, – сказал он, – я переночую… в соседней комнате.

Аня заснула необыкновенно быстро, но проснулась часов в шесть утра от чьего-то неясного присутствия. Она открыла глаза – в комнате кто-то был. Аня перекатилась на широкой кровати, мгновенно подтянув одеяло к подбородку. В комнате было очень темно, как только бывает темно в загородных домах, стоящих в лесу, и сквозь плотную челку шторы едва пробивался луч дальнего фонаря.

Возле этой шторы стоял небольшой пуфик, а у пуфика, привалившись к нему головой, спал Стас, подогнув в колене длинную босую ногу в черных, спортивного покроя брюках. Если не считать босых ног, он был совершенно одет. Видимо, зашел ненадолго посмотреть на Аню, присел у пуфика и заснул.

Когда Аня проснулась к одиннадцати утра, Стаса в спальне уже не было. Он уехал около девяти.

Глава четвертая

Михаил Аркадьевич из Федерального авиационного комитета позвонил около десяти утра, и они договорились, что Аня подъедет к нему через час.

Комитет располагался на Старой площади, напротив Политехнического музея, в глубине каких-то односторонних переулков с «кирпичами» и милиционерами.

Михаил Зваркович сидел в просторном кабинете со столом красного дерева и трехцветным флагом с золотыми кистями. При виде Ани он вскочил с места и пошел ей навстречу, отражаясь в полу, затянутом в сверкающий паркет. Лицо у него было гладкое и белое, как комната после евроремонта, с пухлыми красными губами и участливым взглядом.

– Приношу глубочайшие соболезнования, – сказал Михаил Аркадьевич, ласково завладевая ладошкой Ани, – мы все в комитете потрясены! Шокированы! Чай, кофе?

– Чай, – сказала Аня.

Чай явился в тонких фарфоровых чашечках, вместе с хрустальной горкой сахарного песка, и был расставлен изысканной секретаршей на столике для бесед. Михаил Аркадьевич усадил Аню в глубокое кресло, сам устроился напротив, доверительно кашлянул и начал:

– Мы тут с вашим отцом, Анна Семеновна, последнее время плотно общались. Государственный был человек. И была у него правильная идея, создать единый холдинг из государственных аэропортов. Федеральный авиационный узел.

Про Федеральный авиационный узел Аня слышала впервые.

– Какой узел? – спросила Аня.

– Ах, Анна Семеновна, вы представляете себе, что такое аэропорт? Это же коррупция, в неприкрытом виде. Вот – аэропорт «Международный». Топливозаправочный комплекс. Тридцать процентов принадлежит государству. Еще тридцать процентов – «Аэрофлоту», а остальное черт знает кому. Заправляет самолеты, в месяц уходит сто двадцать тысяч тонн керосина. Цена керосина в России – двести долларов, а он заправляет по триста. Всех, кроме «Аэрофлота», «Аэрофлот» заправляют по двести. Пятьдесят тысяч тонн, сто лишних долларов с тонны, – это пять миллионов в месяц! Куда? Неизвестно. Или вот, летит рейс. Чтобы он летел в удобное время, с него взятку берут. А дьюти-фри? А медицинское освидетельствование перед рейсом? Во всем мире семьдесят процентов доходов аэропорт получает от сопутствующего бизнеса: от всех этих ресторанчиков да бутиков. А «Международный» получает от них двадцать процентов доходов. Что это значит? Это значит, что разницу воруют! И ваш отец все это знал! И готов был с этим бороться!