Дай-сан, стр. 61
Натянув поводья, он соскочил на землю. Погрузившись почти по колено в густую склизкую жижу, он поднял маленькое тельце на руки.
– О друг мой, что он с тобой сделал?
Ответа он не получил. Сердце бешено билось в груди, разрываясь от боли. Раньше ему казалось, что его больше ничто не коснется. Но теперь он понял, что это не так. Когда он был Ронином, он сознательно оградил себя от всякой боли после того, как убил К'рин. И именно поэтому он не увидел, что Мацу любила его. Больше того: он не сумел распознать и своей любви к ней, пока не стало уже слишком поздно. Жить – это значит чувствовать. Вот почему он заплакал над Боннедюком Последним.
Маленький человечек открыл глаза. Он знал, что жизнь покидает его, но все равно был безумно рад увидеть над собой это чужое, свирепое, устрашающее лицо. Он ощутил необыкновенную силу крепко державших его рук, и на него снизошел покой. И только тогда он почувствовал, что на его лицо падают слезы, смешиваясь с колючим снегом.
– Не оплакивай меня, друг, на это сейчас нет времени.
Он прикрыл глаза, прислушиваясь к резким звукам своего дыхания. Легкие начинали отекать.
– Мне многое нужно сказать тебе перед смертью, так что слушай внимательно. Я знаю твоего старого недруга, Саламандру: когда мне дали Риаланн и отправили в долгое странствие по векам и эпохам, я был уверен, что моего народа больше не существует. Что я остался один…
Он закашлялся, и Воин Заката вытер розовую слюну с его пересохших губ.
– Это Токаге, мой господин, чья ненасытная жажда власти и послужила причиной создания Дольмена. Да. Это правда.
Его голос звучал резко и настойчиво.
– Все эти века я считал его погибшим, уничтоженным тем существом, рождению которого он способствовал. Но я ошибался. Он был слишком умен для того, чтобы умереть. Он заключил соглашение с Дольменом, который стал его хозяином, сделал его бессмертным, дал ему огромную силу.
Голова Боннедюка повисла, а веки затрепетали, словно он изо всех сил боролся со смертью за еще несколько мгновений жизни. «Время, – подумал он, – ты всегда было моим врагом».
– Друг мой, у тебя есть шанс. Я знаю. Ему не сказали, кем ты теперь стал. Дольмен скрыл это от него. Он все еще называет тебя Ронином. Он считает, что сможет справиться с этим кошмаром, но пока еще не понял, что он выпустил на свободу. Он не в состоянии этого понять.
Он закашлялся и подумал: «Надо продержаться еще немного».
Он приник к Воину Заката, словно дитя к материнской груди.
– Рик… риккагин Эрант… Ты его видел?
– Нет.
– Токаге сбил его с лошади где-то неподалеку. Разыщи его. Я не думаю, что он умер. Он пытался убить Токаге. Такой герой.
– Я найду его.
– А Моэру?
– Где-то сражается.
– Нет-нет, она должна быть рядом с тобой…
Боннедюк разволновался.
– Успокойся, дружище.
– Токаге мне сказал. Дольмен напал на дор-Сефрита, когда он был чем-то занят. Он так объяснил…
– Это значит…
– Что Дольмен напал на него в процессе видоизменения…
– Моего.
– Да.
– Я все понимаю, но…
Тело Боннедюка Последнего содрогнулось в конвульсиях и затрепетало, словно в нем происходила какая-то титаническая борьба. Изможденное, смертельно бледное лицо. Воин Заката был весь в крови – в крови своего старого друга. Боннедюк сказал почти все. Осталось сказать лишь одно.
– Токаге – отец дор-Сефрита.
Его голос звучал сухим хрипом.
– Дольмен убил его сына. К.. как пожелал Токаге.
Воин Заката стоял на коленях в стылой трясине, держа на руках мертвое тело. Он очень медленно поднялся на ноги.
Сквозь шум битвы до него донесся какой-то крик, и он резко развернулся в ту сторону.
К нему скакала Моэру. Улыбка исчезла с ее лица, когда она увидела, чье тело он держит в руках. Осадив коня, она похлопала его по лоснящейся шкуре. Она была вся в крови и грязи. Потемневший, замызганный панцирь. Промокшие наголенники. Волосы выбились из-под помятого шлема.
– Оками тоже, – сказала она.
Он кивнул.
– Здесь где-то поблизости Эрант. Он ранен. Можешь кого-нибудь послать?
– Теперь, наверное, смогу.
Она показала вниз по течению, в сторону моря, до которого было много километров.
– Смотри!
В ее голосе звучало волнение.
Он вгляделся сквозь снежную пелену. Вверх по реке плыл целый флот из кораблей необычной формы. На мачтах их развевались флаги. У всех одинаковые: черные полосы на бордовом поле.
– Это Мойши! – восторженно закричала она. – Его народ тоже пришел на Кай-фен!
Воин Заката вдруг ощутил неимоверную тяжесть маленького тельца, которое он прижимал к груди. «Но для кого-то уже слишком поздно», – подумал он.
ДАЙ-САН
Теперь он предоставил все им.
Люди сражались с людьми. Но для него это уже не имело значения.
Для него – Саламандра и Дольмен.
Для него мир перестал вращаться вокруг своей оси. Времена года замерзли, солнце стало невидимым, луна исчезла. Ибо он подошел к тому, что было единственной целью всей его жизни.
Все остальное теперь позади. Как сон.
Он устремился вслед за черными развевающимися знаменами с пляшущей в языках пламени алой ящерицей, держащей во рту свой хвост. Он вспомнил слова из древнего предания этого мира: «И Саламандра, восставшая из огня, избегнет смерти и станет править в союзе со Злом».
Он мчался по равнине, заваленной горами трупов, подгоняя своего скакуна, так что даже могучий лума начал выбиваться из сил. Он несся, не разбирая дороги, расшвыривая и живых, и мертвых; лума его перепрыгивал через кучи тел, черных от облепивших их мух; стороной объезжал схватки, в которых летели головы, вспарывались животы и рекой текла кровь; мимо участков, где шла настоящая резня, где воины не уступали друг другу ни пяди. И в конце концов лума рухнул, покатившись вместе со всадником вниз по прибрежному склону, скользкому от грязи, крови и вывалившихся внутренностей.
Сильно оттолкнувшись ногами, он прыгнул в плескавшуюся воду – вперед, а не на глубину.
Он вынырнул на поверхность, преодолев под водой примерно треть ширины реки, тряхнул головой и быстро поплыл к тому берегу.
Выбравшись из воды, он принялся карабкаться вверх по крутому берегу, подзывая своего скакуна. Услышав стук копыт, он выскочил на твердую землю, чтобы встретить луму.
Одним прыжком он взлетел на алого скакуна, который взвился на дыбы и зафыркал. Он успокоил его тихими, ласковыми словами, и лума устремился вслед за быстро удаляющимися знаменами – по широкому полю, прочь от обугленного леса. Все быстрей и быстрей, пока бег его не превратился почти в полет. И они оба – и скакун, и всадник – радовались налетавшему на них ветру и колючему снегу.
Найди ее. Приведи.
Хинд, оставшийся за желтыми стенами Камадо, узнал о гибели Боннедюка Последнего. Но ощущал он не столько скорбь, сколько тепло их многолетней дружбы. Он знал о страшных мучениях маленького человека и теперь радовался тому, что боль наконец ушла, отпала, словно отмершая кожа змеи.
Найди ее. Приведи.
Он рыскал по узким пустынным улицам – мимо всех этих темных, мертвых богов, подпертых колоннами, словно распятых. Он пытался найти решение поставленной перед ним задачи.
Найди ее. Приведи.
Последняя мысль, застрявшая у него в мозгу перед тем, как ниточка мысленной связи была обрезана смертью Боннедюка Последнего. Знамя, реющее на небосводе его рассудка.
Он явно имел в виду Моэру. Сомнений быть не может.
Он резко осадил луму и пристально всмотрелся вперед.
Шесть всадников, в том числе двое знаменосцев. А между ними на угольно-черном скакуне восседал…
Он дернул поводья. Лума поднялся на дыбы. Он выругал себя за глупость, пришпоривая луму и направляя его через бесплодную равнину к опушке черного леса.
На этом дьявольском создании ехал не Саламандра, хотя силуэт незнакомого всадника был таким же громадным и на нем были черные одежды. Переменившийся ветер – теперь он дул со стороны ехавших впереди – донес до него ужасную вонь, исходившую от существа на черном чудовище.