Цзян, стр. 1

Эрик ван Ластбадер

Цзян

Никто из персонажей романа, кроме легко узнаваемых, не имеет прототипов в реальной жизни — ни в прошлом, ни в настоящем.

Хотя я старался быть максимально точным, некоторые исторические события пришлось передвинуть в соответствии с логикой повествования.

Э. Ластбадер

Пролог

Время настоящее, лето

Тосимо-Ку, Токио

Сутулый старик вышел из сплошной завесы дождя и сложил свой зонтик из промасленной рисовой бумаги с такой тщательностью, словно свертывал парус на своей джонке. Не торопясь, поднялся по ступенькам из толстого шифера, осторожно обойдя каменную бадью, в которую прозрачная дождевая вода стекала с крыши по бамбуковому желобу.

Здесь он на мгновение задержался и, склонив голову, как прилежный ученик на уроке, прислушался к мерному шуму дождя за спиной и к веселому журчанию струйки воды справа от него. В смешении этих звуков было что-то необычайно приятное. Оно напомнило ему о соразмерном соотношении печали и радости, которое дает человеческой жизни ту тонкую и неповторимую, изысканную прелесть, ради которой, собственно, и стоит жить. «В красоте так много печали, — сказал ему как-то его отец. — Когда ты поймешь это, сын, знай, что с этого момента ты уже не ребенок».

Как давно это было! Старик покачал головой и, скупо улыбнувшись своим мыслям, раздвинул рукой традиционную занавеску из веревочек, унизанных бусинами, закрывавшую дверной проем. По-японски она называется науанорен,как и само заведение, куда он пришел, — нечто вроде кабачка, получившего свое название от этой занавески, в старые годы заменявшей дверь.

Комната, куда он вошел, была невелика и, несмотря на дождь, заполнена людьми. Сизый дымок клубился в воздухе, будто выдыхаемый из пасти отдыхающего дракона, и постепенно растворялся, превращаясь в голубоватую дымку и придавая всей картине оттенок таинственности, как на полотнах импрессионистов.

Отвечая на приветствия друзей, старик пробрался к своему месту за столом мимо высокой, облаченной в кимоно фигуры. Поклонившись, он отметил про себя изысканную красоту орнамента, украшавшего традиционное японское одеяние этого человека: черный орнамент на черном фоне. Старика здесь явно ждали. Официант поставил перед ним бокал холодного пива, и он благодарно кивнул головой. Заказал он блюдо, которое ему особенно нравилось в этом заведении: жареные головы морского окуня. Нигде в Токио их не умели так превосходно готовить, как здесь.

С большим удовольствием отхлебнул пива, а там и окуня подали, и он воздал ему должное, одновременно ведя оживленную беседу с друзьями. Если он и заметил, как высокая фигура в кимоно направилась к двери, расположенной в глубине обеденного зала, и скрылась за закрывающей дверной проем бисерной занавеской, но не подал вида.

Этот науаноренотличался от большинства ему подобных, хотя передняя, обеденная зала была весьма типична для тысяч таких же заведений, усеивающих острова, как звезды — небо.

Справа и слева по коридору, в который попадал гость из переднего зала, были комнаты. Поскольку полы во всех жилых помещениях в Японии испокон веков застилаются традиционными татами -соломенными подстилками размером в 18 квадратных футов, — то размер этого коврика является в Японии своеобразной единицей измерения жилой площади.

Фигура Ничирена замерла на мгновение в дверном проеме. С высоты своего роста он окинул коридор беглым взглядом. Во всех комнатах — а они были большие, по восемнадцать татами каждая — стояли длинные столы самшитового дерева. Вокруг них собрались люди в строгих деловых костюмах, но все они, как один, сидели, подавшись всем телом вперед. Глаза их сверкали, на бледных лицах выступил пот, полосатые галстуки были сбиты набок, верхние пуговицы накрахмаленных сорочек расстегнуты. В ярком свете ламп испарина на коротко подстриженных волосах сверкала, как капельки росы в лучах солнца.

Ничирен буркнул себе под нос нечто презрительное, оглядывая игроков. Затем его глаза остановились на тех из них, что были обнажены по пояс и чья кожа им вполне заменяла рубашку. От запястий рук и до подбородка, от шеи и до пояса — каждый дюйм их тел был густо покрыт татуировкой. В Японии ее делают несколько иначе, чем в других частях света. Цветную тушь вносят под кожу не иглой, приводимой в движение электричеством, а так, как это делалось в течение многих столетий, — резцами и иглами, специально предназначенными для этого вида искусства. Ничирен знал, как много лет уходит на то, чтобы расписать таким образом все тело. Он не мог не поражаться силе воли этих людей: их стойкость к боли вызывала симпатию к ним.

Каких только сюжетов здесь не было! Вот две очаровательные куртизанки в невероятно сложных одеяниях из расписанного узорами шелка склонились в поклоне; вот тигр с рельефной мускулатурой, изображенный в прыжке; вот дракон, извергающий из пасти пламя; вот рыбаки вытягивают сети на фоне Фудзиямы... И до чего ничтожными кажутся и люди, и даже сам океан рядом с величавой горой, покрытой вечными снегами!

Под низкими стропилами дым стоял коромыслом. Время от времени гейши приносили игрокам сакэ и рисовые лепешки с кухни.

Из-за стола поднялся один из игроков. Возможно, долгое сидение утомило его и он решил немного отвлечься, чтобы потом с новой энергией продолжать просаживать деньги. Ничирен усмехнулся про себя, наблюдая, как он проковылял в одну из маленьких комнат — на шесть татами — в глубине коридора. Туда сейчас пошлют к нему женщину, а, может быть, в знак особого расположения, и двух.

Ничирен двинулся по коридору мимо двух больших бассейнов и нескольких банных отделений, где клиенты могли расслабиться. В конце концов он добрался до двери, не прикрытой традиционной бисерной занавеской.

Это была обычная, отодвигающаяся в сторону дверь, — фузума.Снимая свои деревянные башмаки, он помедлил секунду, прежде чем задвинуть за своей спиной дверь и войти в комнату с церемонным поклоном.

Это была комната на девять татами. Единственным предметом мебели здесь был черный лакированный столик. На почетном месте слева сидел Кизан, владелец этого заведения и оябун -то есть глава — одной из самой могущественной в Токио группировок якудза.

В переводе на язык американских реалий слово «якудза»означает гангстерский клан. Но, как и во всем другом, Япония отличается от других наций и в организации преступных группировок. Например, члены якудзысвязаны между собой моральным кодексом гири— то есть долга — не менее прочно, чем класс самураев связан кодексом бусидо -то есть чести.

Если вообще правомерно говорить о воровской этике, то внутри японской якудзы.она неукоснительно соблюдается.

В центре лакированного столика была перламутровая инкрустация, изображавшая фамильный герб Кизана: несколько соединенных друг с другом мазу -традиционных японских коробочек разного размера, предназначенных для того, чтобы мерить рис. В древней Японии они были символами богатства.

По левую руку от Кизана, на почетном месте, сидел еще один человек. Он был тощ, как щепка, с впалой грудью и невероятно худым лицом, на котором выделялись выразительные, словно горящие темным пламенем, глаза.

Трое мужчин церемонно поклонились друг другу, и Ничирен занял свое место за столиком. Кизан сам приготовил зеленый чай и передал чашки своим гостям, как положено по японскому этикету. Кроме вежливых приветствий, которыми они обменялись, когда Ничирен вошел, ни слова не было произнесено, пока все они не сделали по глотку, ощутив вкус божественного напитка на языке, на нёбе и внутри себя.