Журнал «Если», 1993 № 11-12, стр. 31

В общем, мы, пытаясь воплотить в жизнь едеи западной реформаторской педагогики начала века с ее опорой на детские интересы в обучении, свободное воспитание, почему-то называем свои учреждения лицеями и гимназиями. Парадокс заключается в том, что новые школы, скажем, С.Френэ, ОДекрели, возникавшие в Европе и Америке на рубеже веков, как раз и были призваны взорвать

старое, отжившее классическое образование с его ориентацией исключительно на интеллектуализм, игнорирование склонностей и интересов ребенка, зубрежку и подавление личности.

«Оборотная сторона медали» новых программ — фрагментарность образования. Сейчас, когда прошло почти столетие, многие прогрессивные педагоги Запада пришли к выводу о необходимости сохранения классно-урочной системы, разумеется, в измененном виде.

Нам же очень хочется во всем походить на «них». И мы удешевляем «их» программы. В одной такой московской «американской» школе я видел предлагаемый материал по химии для восьмиклассников, до боли похожий на отечественную программу природоведения для 4 класса. Можно, конечно, вот так радостно учиться, ничего не делая.

-

Тогда зачем же в вашей школе существует вальдорфский класс? Вы следуете моде?

—

Мода здесь абсолютно ни при чем. Мы испытываем разные технологии обучения детей.

В вальдорфской школе, созданной Рудольфом Штейнером в начале века, двенадцать классов. И двенадцать учеников в каждом классе; к слову, библейское число апостолов у Христа — оптимальное. До восьмого класса основные предметы преподает один учитель. У школьников нет ни учебников, ни оценок. ни дневников. Познавательные предметы в средних и старших классах изучаются, как сейчас принято говорить. методом погружения. А проще говоря, на каждый предмет отводится три- пять недель, и каждый день с 8 до 10 утра класс занимается только им. Кроме традиционных дисциплин, есть такие, как социология, технология, греческий и латинский языки, музыка, живопись и

рисование. Обучают и искусству движения — эвритмии — изображению звуков, слов и предложений с помощью телодвижений. Работами по дереву и металлу, рукоделием и садоводством занимаются и мальчики и девочки. Рудольф Штейнер, рассказывают, мог узнать все о характере ребенка по тому лишь, за какой партой в классе тот предпочитает сидеть. Ведущий английский вальдорфский педагог Франсуа Эдмунде сформулировал это так: «Мы хотим, чтобы наши ученики стояли на собственных ногах, а не на голове». Вальдорфская педагогика выступает против одностороннего развития интеллекта; цель — воспитание свободной личности.

Иногда, правда, это воспитание в наших условиях становится весьма дорогим удовольствием. Например, недавно во дворе детского сада гуляла вальдо- рфская группа. Один мальчик нарисовал на свежепокрашенной стене мишень и начал стрелять в круг деревянными палочками. Учительница, строго следуя правилам вальдорфской педагогики, нарисовала рядом другую мишень и стала объяснять, что стрелять следует совсем не так. О том, что краска сейчас стоит довольно дорого, они не думали. Но об этом помнил я…

—

Евгений Александрович, от строгой регламентации в сфере образования к чему мы все-таки пришли? У вас нет ощущения хаоса?

—

У меня нет никакого ощущения развала образования. Сегодня с трудом верится, что еще несколько лет назад государственные программы предписывали все, вплоть до времени, отводимого на изучение той или иной темы. К примеру, два часа — на «Преступление», и два — на Наказание». По всей стране создаются авторские программы и учебники. Учителям развязали руки — и началось «бешеное» творчество. Хотя, конечно же, не обходится дело и без «шелухи» — где-то сменили только вывеску.

—

И все-таки возвратимся к первому вопросу: куда пойти учиться?

—

Можно пойти и в частную, и в государственную. Лично я бы отвел своих детей в самую обыкновенную дворовую школу, если бы знал, что там есть добрая. хорошая учительница.

В любой школе могут быть проблемы. Нужно пробовать, выбирать и не примерять чужой фрак — он может оказаться не по плечу.

Кит Лаумер

Планета катастроф

1

Я придерживал свой резвый новенький турбоавтомобиль на скорости сто сорок миль в час: дорога, разделяющая два американских штата, могла преподнести любой сюрприз, вплоть до гигантской расщелины. Вглядываясь в полотно шоссе сквозь облака пыли и вулканического смога, я с досадой думал о том, что в Далласе так и не разыскал авторемонтную мастерскую. Но что было делать, если добровольная охрана городов, высокопарно именующая себя Национальной гвардией, усвоила отвратительную манеру сначала стрелять, а потом уже спрашивать, куда и зачем едешь.

Зато я с пользой посетил один спортивный магазинчик, правда, без ведома его хозяина. Но он сам, еще до моего прибытия, успел податься на север. Впрочем, как и большая часть жителей города. Теперь я с удовлетворением вспоминал свой визит в лавку, ощущая в кармане приятную тяжесть «Смит-Вессона» 38-го калибра.

По правую руку высились вулканы, над ними вился черный дымок, предвещающий очередное извержение. Понимая, что так и будет, я держался поближе к безопасной зоне, пролегающей вдоль океанского побережья, между территорией, где раньше находился Новый Орлеан, и мелководным морем, разлившимся на месте северной Флориды. Прежде чем я доберусь до Атланты — а до нее еще шестьдесят миль, — мне нужно решить, куда свернуть: на юг или на север. Север — поближе к Аппалачам, — район сравнительной тектонической стабильности. Но там уже наверняка полным-полно беженцев, а следовательно — проблемы с водой и продуктами, не говоря уже о жилье. Юг — это большой остров, который раньше называли южной Флоридой с ее городами Тампа, Майами, Ки Уэст, и огромная песчаная пустыня, которая всего несколько месяцев назад была морским дном.

Что предпочесть? Мне и раньше нравилось старое шотландское виски, яркое солнце, белый песок пляжей и компания отдыхающих, которая не прочь рискнуть за карточным столом.

Все это я скорее найду на юге, нежели на севере. К тому же поймать по радио танцевальную мелодию можно лишь на Пальмовом берегу. Это как раз то, что держит меня в форме. Если наша Земля развалится — черт с ней; пока я жив, я распоряжусь собой так, как мне нравится.

Я взглянул на экран-карту, что была в моем автомобиле. Так… Неподалеку — городок, скорее даже поселок. До катастрофы его население составляло тысяч десять. Да это и к лучшему. Большие города начисто разграблены.

Время близилось к вечеру. Солнце — злобный огнедышащий шар — мрачно высвечивало трещины и вздыбленные глыбы асфальта, которые были когда-то тротуарами. Кое-где улицы перегораживали баррикады: рухнувшие стены домов, кузова автомобилей, кровати, мешки гниющей картошки. Особенно пострадал центр города: не сохранилось ни одного здания выше двух этажей. Картина была такой, словно последняя океанская волна, достигшая городка, докончила дело, начатое землетрясением и пожаром.