Хроники Раздолбая, стр. 35
— Как?
— Подать ей во фраке завтрак.
— Так это же шутка!
— А ты отнесись к ней серьезно — достань фрак и подай завтрак. Она дико выпадет в осадок, а ты, ни слова не говоря, уедешь и пропадешь. Удивлюсь, если после этого она не позвонит тебе сама.
— Она сказала, что чувствам не поддается, и потом Андрей…
— Что Андрей? Мою лучшую любовницу встречает с работы муж, но это не мешает мне дико пороть ее встояка прямо у нее в конторе в обеденный перерыв. Все они думают, что не поддаются чувствам и держат себя в узде. А ты смело схвати эту узду и потащи ее в стойло. Завтрак подашь под колпаком, как на подоконнике.
Раздолбай бросил взгляд в сторону окна и увидел блестящий куполообразный колпак, накрывавший поднос.
— Я так дико хотел есть, что загнал вокзальным барыгам свои часы, — пояснил Мартин. — Хватило на две пожарских котлеты — оставил одну тебе.
Раздолбай поднял колпак, увидел под ним котлету в маслянистых сухариках и чуть не захлебнулся слюной.
— Мартин, спасибо! Неудобно съедать твои часы, но…
— Забудь. Лежа в этом клоповнике, я принял окончательное решение бросать институт и идти в бизнес, так что часы все равно придется покупать более номенклатурные.
По-прежнему считая разговоры про бизнес понтами, Раздолбай промолчал — за котлету он был готов простить Мартину даже планы стать императором.
Погуляв остаток дня по городу, они приехали на вокзал.
Мартин рассчитывал встретить в купе Валеру и помириться с ним, но попутчиком в СВ оказался незнакомый военный — как выяснилось, Валера поменялся с ним билетами, чтобы уехать более ранним поездом. Поняв, что лучший друг обиделся не на шутку, Мартин помрачнел и без церемоний предложил Раздолбаю отправиться в свой вагон.
— Я потерял близкого товарища и для общения дико закрыт, — пояснил он. — Запиши наши телефоны, попробуй навести мосты. Может быть, выпьем втроем, и все будет нормально. Проклятая нетерпимость к лицемерию в который раз выходит мне боком.
Оставшись на обратном пути в одиночестве, Раздолбай не скучал. Поверив, благодаря Мартину, что борьба за Диану только начинается, он с удовольствием развлекал себя фантазиями о сюрпризах, которыми будет покорять ее до следующего лета.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вернувшись в Москву, Раздолбай с порога поругался с мамой, которая принялась отчитывать его за пропуск первого сентября. Он пытался врать, что уронил куртку с билетом в море, а других билетов на тридцать первое число не было, но мама не унималась.
— Как можно таким безответственным недорослем быть?! — бушевала она. — Майку с «Айрон Мейденом» привезла тебе из Франции, которую ты просил, — не получишь!
— Ну, оставь себе, полы мыть, — огрызнулся Раздолбай и ушел к себе в комнату, хлопнув дверью.
Маму Раздолбай любил. Он помнил, как она дарила ему, маленькому, сначала каких-то плюшевых зверей, а потом машинки; помнил, сколько ласковых слов слышал от нее в детстве. Чтобы выразить свою любовь, он часто устраивал генеральные уборки, помогая содержать в чистоте дом, и даже готовил иногда обеды. Но класса с восьмого, когда появилась потребность жить «своей жизнью», мама из самого любимого человека превратилась в противостоящую силу. Из-за нее приходилось заедать пастой курево, она ругалась из-за поздних приходов с улицы. За время юрмальских каникул Раздолбай совсем отвык от контроля, и мамино посягательство на свободу злило его, как неожиданный ошейник.
«Взять бы ключи от «той квартиры» и свалить туда! — думал он. — Только вернут со скандалом, да и жить на стипендию не получится».
Учиться он отправился на следующий день. То, что на курсе у него не будет друзей, ему стало понятно еще на вступительных экзаменах. В мастерскую подобрались девять разновозрастных парней и девушек, для описания которых подошло бы слово «чухонцы». Жидкие бородки, усы, прыщи, «конские» хвосты немытых волос и хиппарские фенечки сливались в единый образ неряшливости, отталкивающий, как грязная тряпка. Конечно, Раздолбай одергивал себя за спешное суждение о людях по внешности, но позже, когда он узнал сокурсников хорошо, неприятное впечатление только усилилось.
— Дуча — ты титан! — хвалил бородатого авангардиста Дучинского импрессионист Олесин с очками в семь диоптрий. — Архитектоника великолепная, цвета — отвал башни. Кандинский отдыхает!
— Дуче и чифирь не помогает уже! — говорил тот же Олесин в курилке девушкам Саше и Маше, которые творили под псевдонимом Sаша and Gлаша и обещали превратить себя в мировой бренд. — Композиция плоская, палитры нет. Мертвечина, а не искусство, говно полное!
Sаша and Gлаша кивали и уверяли Олесина, что его импрессионизм — следующая ступень после Ренуара, причем не одна, а прыжок через две как минимум.
— Олесинское убожество даже на Арбате выставлять стыдно, — делились Sаша and Gлаша с Раздолбаем. — От самоубийства его только ноль зрения спасает — сам не видит, какое дерьмо рисует. Оценили, кстати, твои работы. Графика сумасшедшая — молодец!
Раздолбай польщено улыбался и представлял, какими помоями поливают его Sаша and Gлаша в компании Олесина и Дучинского. Общение с одногруппниками он свел к приветственным кивкам утром и прощальным отмашкам после занятий, за что прослыл высокомерной бездарностью, работы которого все единодушно считали мазней.
Через неделю занятий Раздолбай мечтал о встрече с Мартином или Валерой как о глотке воздуха. Мартину он задолжал, и для встречи с ним надо было дождаться стипендии, а Валере позвонил в первый же выходной.
— Зовешь меня пить-гулять, боров? — ухарски уточнил Валера. — Сейчас казаки со шпорами надену, поедем кутить, бросать лобстеров в оркестр!
Валера приехал на старенькой рыжей «копейке» и стал смешно рассказывать, как ремонтировал стартер у гаражного мастера Василия Терентьевича. У Валеры был дар весело говорить о бытовых вещах, вплетая остроумные сравнения, и Раздолбай с удовольствием смеялся, слушая, как Василий Терентьевич «издевался над стартером, словно доктор Моро над животным».
«Бросать лобстеров в оркестр» приехали в маленькую пиццерию, где у Валеры был «прикормленный» администратор, который всегда держал для него столик. Раздолбай сразу вспомнил «великое искусство веселого трындежа» и азартно отбивал любую подачу товарища.
— Пицца с грибами… — вслух прочел Валера в меню.
— С галлюциногенными? — тут же ляпнул Раздолбай, лишь бы врезать ракеткой.
— Хорошо бы. Кстати, в Мексике отношение к таким грибам священное. Говорят, с их помощью можно Бога видеть.
— Давай насобираем поганок, будем продавать в пакетиках с фотографией бородатого парня и надписью «Call Me».
— Отличная мысль! Предложим твоему скрипачу продавать их около церкви и говорить: «Ребята, все, что вам там рассказывают, — полная фигня! Вот пакетик, звоните Верхнему Парню по горячей линии».
Раздолбай веселился от души, радуясь, что у них так здорово получается перебрасываться шутками, и старался превзойти себя:
— А прикинь, Верхний Парень наблюдает за нами на таких специальных экранах, и с ним херувимы сидят, смотрят нас, как «Санта-Барбару».
Валера закивал и выдал целый спектакль в лицах:
— Вот поэтому я говорю — главное жить весело! А то херувимы возмутятся — скажут: «Что за дерьмо крутят? Смотреть скучно! Дайте лучше прошлый сезон, где они в Риге блядей брали». Думаю, в тот вечер херувимы к экранам прильнули — не оторвать. Верхний Парень так грозно: «Что эти безбожники устроили, уж не блядей ли выписали? А ну-ка, сейчас я их, засранцев, молнией!» А херувимы такие: «Не надо, дяденька Бог, дай досмотреть, пожалуйста! Они хоть и бесстыдники, но очень уж весело пьют-гуляют!» И мы такие — ту-ду-дум, ту-ду-дум!
Валера постучал ладонью по тыльной стороне сжатого кулака.
А херувимы у экранов: «О-о-о!»
Он замахал прижатыми к плечам ладонями, изображая крылышки, и так смешно показал восторженного херувима, хлопая белесыми ресницами, что Раздолбаю пришлось вытирать салфеткой выступившие от смеха слезы.