Мне на плечо сегодня села стрекоза, стр. 24

— Жаль, — сказал я. — Я очень старался.

— Да, жаль, — сказал он. — Правда, старание не всегда дает положительный результат. Тут важно, чтобы начало было легкое такое, естественное, чтобы все шло своим чередом. Нормальный замысел важен, понял?

Я сказал, что не очень-то понял.

— Видишь ли, когда ты пишешь, тебе вовсе не обязательно помнить, что тебе двенадцать лет всего… Но я-то помню. Когда ты про кошку написал — там все было в порядке. Написал, как чувствовал, за нее, хоть ты и не кошка.

Я засмеялся.

— …А тут ты о взрослом человеке пишешь. Пишешь честно, искренне, чувствуешь за него, понял? А на самом-то деле тебе за него чувствовать посложнее даже, чем за кошку. Кошке ты приписал предполагаемые, так сказать, ощущения и — случайно получилось. А тут ты именно свои ощущения приписал взрослому человеку — и это заметно. Получаются несовпадения. Хочешь не хочешь, а очень многие взрослые ощущения тебе незнакомы. Легковесный рассказ получается. Что-то точно, а что-то — явно не то. Ну, пейзажи хорошие, но этого мало. Маловато.

— Вроде бы ясно, — сказал я. — Да, действительно. Как это я раньше не сообразил! Вот дурак! Откуда я могу знать, что чувствуют взрослые люди! Только по догадке. Да-а, жаль. Получается, что мне о взрослых писать и не стоит. Только о себе, о детях или о животных. О кошках, например.

Мы с Игорем Николаевичем оба рассмеялись.

— Нет. Пиши, о чем хочешь, — сказал Игорь Николаевич. — Пиши — это главное. Каждый рассказ не может быть хорошим, тем более — очень хорошим. Пусть этот не удался — опыта все равно добавилось. Да и симпатичные куски там есть. Главное, чтобы хотелось писать. Хо-те-лось. Интересно, когда ты пишешь, начинаешь, — тебя тянет писать, или просто забавно, интересно?

— Не знаю, — сказал я, подумав. — Вроде занятно. Раньше-то я не пробовал. Но вроде бы и тянет. Немного похоже на дневник. Вы ведь знаете, некоторые ребята ведут дневник, особенно девчонки.

— Я вел дневник, — сказал Игорь Николаевич.

— Правда?! — Я удивился.

— Ну, а чего здесь такого?

— А скрывали от ребят?

— Да, это было. Стеснялся… Я кое-что узнал про лодку, надувную. Лодка есть, двухместная. Все дело в том, буду ли я свободен, когда вы с дедом отправитесь.

— Отлично! — сказал я. — Я вам заранее сообщу. И потом… мало ли что… вдруг вам самому понадобится — запишите мой телефон.

Он записал, и скоро мы попрощались: ему снова нужно было идти в редакцию радио.

28

Что это не Света, я сразу догадался, но не сообразил почему-то, что это Айседора подошла.

— Это Алеша, что ли? — спросила она.

— Да. Здравствуйте, — сказал я.

— Мой птенец говорил, что ты будешь звонить. Она сказала, знаешь что?

— Не. Не знаю, — сказал я.

— Что если можешь, подъезжай ровно в пять к Ленфильму, а если не сможешь, звони в шесть. Выбирай сам, понял?

— Понял.

— Как дед?

— Он через две недели в санаторий едет. Месяца на полтора.

— Он говорил, когда мы на рыбалке были. Ему — привет. Скажи, что я позвоню.

— Передам.

— Ну, привет.

— До свидания.

— Как каникулы-то проводишь?

— Да кое-как.

— А на рыбалке чего не был? Когда мы с дедом плотву драли.

— Так вы же в будний день ездили, а мы еще учились.

— Точно. Верно. Ну, привет.

— До свидания.

— Отгадай загадку: «Не птица, не синица, а перья есть, и хвостик есть. На кого похоже?»

— Не знаю.

— Дурашка ты. О-кунь. Пока.

— До свидания.

И она повесила трубку. Не знаю отчего — я вдруг маленько развеселился. Конечно, нужно ехать к Ленфильму, думал я, тогда я наверняка ее увижу, а если звонить — то да се, мало ли что…

На улице я нос к носу столкнулся с Иришей Румянцевой — нашей новенькой, моей соседкой. Я обрадовался, хотя и собирался побродить один, но вскоре почувствовал что-то неладное.

— По делам? — спросила Ириша. — Или просто так?

— Просто так, — сказал я.

— Ой, замечательно!

— Правда, потом у меня дела. Свидание одно.

— Деловое свидание? Деловое? — спросила она.

Что-то я уже почувствовал, что ли, потому что сказал:

— Да, сугубо деловое.

— Слушай, а это правда, что здесь рядом есть место такое — Новая Голландия?

— Правда. Есть.

— А почему «Голландия»? Похоже?

— Да вроде бы, — сказал я. — Ну, так называется. Я ведь в Голландии не был. Наверное, потому, что там кругом вода.

— Кругом чего?

— Ну, там суша, часть города, но вокруг вода, каналы, остров небольшой получается.

— Если у тебя деловое свидание потом, может, сходим туда сейчас, а?

Что-то странное повисло в воздухе, я не понимал еще толком, что именно, но уже как бы нехотя я сказал: «Сходим».

По каналу Грибоедова, через Театральную площадь мы быстро дошли до Мойки, до Новой Голландии.

Что-то во мне застопорило, я молчал и поэтому заметил, что и Ириша тоже молчит.

Я сказал ей наконец, что это вот и есть то самое место, можно обойти его вокруг, и мы пошли вдоль Мойки.

— Какой все-таки удивительный город, — сказала Ириша. — Вы, ленинградцы, наверное, этого не замечаете, привыкли. Да?

— Отчего же, — сказал я. — Иногда все-таки замечаешь, это вопрос настроения.

— А какое у тебя сейчас настроение? — спросила Ириша и зачем-то остановилась.

— Нормальное, — сказал я. — Фифти-фифти.

— И ты ничего не чувствуешь?

— Чего «ничего»?

— В душе… ничего не чувствуешь?

— Знаешь, Ириша, — сказал я, — я нич-чего не понимаю. Ты мне голову дуришь, да?

— Вовсе нет, — сказала она. — Наверное, мне просто наврали.

— Что наврали? Что?!

— Нет, вот ты мне скажи, ты как считаешь, если девочка в тебя влюблена, а ты в нее — нет, тебе тогда как?

— Ну что значит «как»?

— Ну, тебе это приятно, или даже наоборот?

— Не знаю, — сказал я. — Наверное, наоборот.

— Неуютно, да?

— Ну, вроде этого.

— А вот если в девочку влюблены, а она нет, ей как?

— Вот уж чего не знаю, — сказал я. — Откуда я знаю, раз я не девочка?!

— Девочке это, по-моему, всегда приятно, — сказала Ириша улыбаясь и вдруг зажмурилась. — Оч-чень!

— Ох, Румянцева, — сказал я. — Ты, честно говоря, дурака со мной валяешь, да?

— И нет, — сказала она. — Вовсе. Просто в последний день перед каникулами я получила на уроке записку — инкогнито.

— Ты говоришь так, будто я и про записку знаю и про ее содержание тоже знаю.

— Представляешь, получаю я записку. И там вот что сказано… — Ириша достала эту записку, развернула и прочла: — «Румянцева! Знай, что Волков в тебя влюблен. Твой доброжелатель».

Я почти крикнул:

— Кто написал эту ерунду?!

— Я не знаю, кто это написал, — сказала Ириша, продолжая улыбаться. — Я же новенькая. Если хочешь — посмотри.

Машинально взял и прочел записку.

— Таняпка, — сказал я уверенно. — Это Таняпка Беленькая, я к ней прикреплен по успеваемости, ее-то почерк я знаю.

— Она выдумала, да? — спросила Ириша. — Ой, что я спрашиваю, ну, конечно, она все выдумала. А очень жаль. Очень.

— Ну почему же? — спросил я глупо.

— Это было бы приятно. Вдруг оказывается, ты в меня влюблен. Очень даже приятно.

Она была такая веселая — ну, явно сама-то не влюбленная, что я даже маленько обозлился.

— Ишь ты, «приятно»! — сказал я. — Ничего себе ты даешь! Сама не влюблена, а жалеешь, что я тоже не влюблен. А если бы я — да? А ты — нет? Ты обо мне-то подумала?

Ириша дернула меня за ухо, и мы вместе похохотали за милую душу… Потом она взяла меня под ручку, и вокруг Новой Голландии мы так и прошли — как большие.

На какую-то секундочку у меня мелькнула мысль, что мне хорошо, очень, настроение — отличное, и я даже напугался, представив мою через час встречу со Светой: вдруг будет плохо?!