Из Гощи гость, стр. 7

Андрей Иванович провалялся на лавке на перине дней пять. Уже в четверг ему стало легче, а в пятницу он в шубе сидел на крыльце, парил на солнышке старые кости да любовался голубиными стаями, которые выплескивались одна за другой из соседнего двора. А князь Иван в огороде, возле малинника, на пеньке гнилом, стал снова листать и перелистывать свою латинскую книгу, «великий географус», как наименовал ее дошлый ротмистр Косс.

Дня три спустя, когда Андрей Иванович уже снова обходил дозором свои владения да постукивал тростью своею по кадкам, по бочкам, по ободьям колес, а то и по спинам замешкавшихся холопов, князь Иван на своем буром жеребчике выехал за ворота. Конек припустил весело сквозь нагретую солнцем пыль по трухлявым брусьям, настланным на дороге, мимо плетней, церквушек, кабаков, покойников, по тогдашнему обычаю выставленных на перекрестках, и лавочников, расположившихся там и сям в берестяных своих шатрах. «Малая Болвановка — так, кажется, сказал ротмистр Козодавлев? Малая Болвановка, капитан Феликс Заблоцкий?»

На мосту к князю Ивану сунулся сторож за мостовым сбором. Князь Иван уплатил ему две деньги [14] за проезд через мост да за скорую езду алтын штрафу. Через стрелецкую слободку без дани не пропускал никого детина, карауливший с иззубренным бердышом [15] стрелецкую околицу. Князь Иван откупился и здесь и выехал к топкому берегу, где за поворотом ветер сразу дохнул смолою, прелою паклею, отсыревшим в воде строевым лесом. Навстречу ватага за ватагой брели бурлаки, поднимая вверх по реке суда с вяленой рыбой и солью. У одного причала стояло синее судно, по которому похаживала крашенная киноварью борода — персидский, должно быть, купчина. Краснобородый таращил бельмы и покаркивал на татар, сгружавших на берег пахучие какие-то кипы. «Персия, — подумал князь Иван. — То-то как пахнет от всякого зелья!..» И, повернув к монастырю, он мимо Пятницкой церкви выбрался наконец на Болвановку искать польский двор против старой кузни.

Но на Болвановке кузниц этих, старых и новых, была целая улица, которая так и называлась Кузнецы. Ремесленные ребята трезвонили тут так по наковальням, что под стать красному звону с московских колоколен. Рейтары, побренькивая шпорами, подводили к кузницам прихрамывающих лошадок, и ковали принимались им стругать сбитые копыта.

— Дружище, — обратился князь Иван к куцеватому мужику с жилистыми руками едва не до колен, — не скажешь, где тут иноземец Заблоцкий, шляхтич?..

Мужик бросил в темную дыру кузницы клещи, которые держал в руках, раскорячил ноги и молвил:

— Это который же шляхтич?

— Двор тут у него против старой кузни.

— Двор, говоришь?.. Да тут шляхты всякой по дворам не счесть. Кормовая она, шляхта, государева. Нынче в городе жита четверик почем платят?

— Не скажу тебе, не приценивался.

— По шести алтын без двух денег четверик!.. Вон оно, житьецо!.. Одно слово — подслепое.

— Почему ж подслепое? — удивился князь Иван.

— А то как же? Подслепое. Сам понимай: в темноте мы тут по кузням зеваем, от дыму чихаем; только всего и радости, что на боку потешимся да по брюху пустому почешемся. А шляхта — она кормовая, государева.

— Где ж она, шляхта?.. Заблоцкий, Феликс Заблоцкий?.. Говорили, против старой кузни…

— Проедешь пятую кузню, — объяснил наконец коваль, — против шестой увидишь двор в бурьяне да бурьян же на избяной завалине.

Всадник провел каблуками по ребрам коня.

— По шести алтын без двух денег, — завздыхал опять мужик. — Житьецо подслепое…

Но князь Иван уже не слыхал его жалоб. Он только считал кузницы, мелькавшие по дороге. Отсчитал пять и против развалившейся шестой сиганул через канаву в ничем не огороженный двор, в густой лопух, в высокий бурьян, человеку по пазуху, коню но сурепицу.

X. Пан Феликс Заблоцкий

На дворе не было ни души; только пегая чья-то лошадёнка стояла понуро у самой завалины и обхлестывала себе хвостом спину и брюхо.

Князь Иван слез с коня и прислушался. Ручеек бормотал близко или это с глиняной дудочки падали в тишину звонкие капли?.. Да, дудочка. В горнице, за открытым окошком, занавешенным голубым пологом, дудочка в руках невидимого дударя щебетала и жалобилась и рассыпалась дробными-дробными трелями. «Хитро! — подумал князь Иван. — Куда как дошлы эти иноземцы!» Но дудочка смолкла, и уже человеческий голос залился за голубою занавескою:

И на двор из-под занавески высунулась хохлатая голова светлоусого пана.

«Шляхтич… — мелькнуло у князя, стоявшего на солнцепеке посреди двора, возле бурой своей лошадки. — Вон и хохол у него на голове». И, сняв шапку, князь Иван поклонился звонкоголосому певцу.

— День добрый, пан боярин, ваша милость, — молвил шляхтич. Он тряхнул алмазными серьгами, блестевшими у него в ушах, и добавил: — Коли боярину пришло в голову, что тут в моем бурьяне спряталась его зазноба, то тут-таки ее нету. Ха-ха-ха!..

Князь Иван не сразу и понял шутку смешливого поляка, но, догадавшись, о чем было его слово, даже рукою махнул в досаде:

— Да нет!.. Что ты? Не то мне… Надобно мне тут шляхту… Заблоцкий… Пан Феликс Заблоцкий…

— Заблоцкий? Ха!.. Это я и есть пан Феликс Заблоцкий! Прошу вашу милость.

И пан в польской епанче, накинутой поверх исподнего платья, резво выскочил на предлинных ногах своих из избы и помог гостю поставить коня у врытой в землю дручины.

Горница у хохлатого пана была пуста так же, как пуст был его двор. Только что лопухов здесь не росло, а настлана была на козлах постель да на осиновом столе лежала хрустальная заморская дудка. Всего, видно, и имения было у пана, что постель эта да дудка, серьги в ушах да епанча на плечах. Даже сесть гостю не на чем было. Но пан Заблоцкий шмыгнул в чуланчик и выкатил оттуда обтесанную плашку. Он смахнул с нее пыль полою епанчи и указал остановившемуся у стола гостю:

— Прошу пана… Прошу боярина пана. Прошу боярина пана — ха! — в этом моем замке, как говорится, без церемоний.

«Ну-ну… — подумал князь Иван, не привыкший к такого рода бойкому обращению. — Экий какой он!..»

А шляхтич, скинувший с себя тем временем епанчу, остался перед князем Иваном в одном исподнем платье на журавлиных своих ногах.

— Прошу прощения, — молвил он отдуваясь. — Сегодня воздух очень жаркий… нет мочи терпеть такой воздух… то я — без церемоний… без церемоний…

Пан был скор на слова. Он словно не говорил, а орешки щелкал.

— На Московщине-то всегда так, — продолжал он, присев на край постели: — коли не слякоть, то невыносимая духота. Уф! — И он принялся обмахивать себя ладонями и вытирать полотенцем с лица пот.

— А ты, пан Феликс, давно тут у нас на Москве? — спросил князь Иван, приладившись кое-как к своей плашке.

— С того года, как царевич Димитрий в Угличе сгиб. С того самого года. То, как говорится по-латински, anno domini millesimo quingentesimo nonagesimo primo. А по-русски это выходит — с тысяча пятьсот девяносто первого года. То так выходит по-русски.

— А ты, паи, очень учен по-латыни?

— О, очень, очень! С малолетства учен. В Польше все шляхетство говорит по-латински, и по-французски, и по-гишпаньски.

— О том у меня с тобой и речь, — молвил князь Иван и полез за пазуху. — Скажи ты мне, пан Феликс… Книжица тут у меня… Читать сумеешь ты? Понимаешь ты грамоту эту?

Пан Феликс взял из рук князя Ивана книгу и пошел с нею к окошку. Он отдернул занавесивший окно полог, и в горницу глянула понурая голова пегой лошадёнки.

— Ну, пошла, пошла себе да задворки! — замахал на нее пан Феликс. — Сегодня тебе музыки больше не будет.

Лошадёнка, прихрамывая, заковыляла прочь от окошка.

— Видал, пан боярин, диво? Такая удивительная кляча — очень охоча, до музыки. Как заиграю в свирёлку, то конь мой сам под окошко и приходит. Очень любит музыку. Ха! — И пан Феликс, стоя у окошка, скользнул глазами по первой открывшейся наудачу странице. — Фью-фью-у-у… — вытянул он губы, оборотясь к князю Ивану. — Откуда на Московщине такая книга? Ибо это очень знаменитая книга. Это есть пана Мюнстера труд. Это космография пана Себастьяна Мюнстера, очень знаменита.