Орел и Волки, стр. 46

— Странным? Как раз странным — нет. Ничего странного, типичное поведение для трибуна, вечно сующего во все нос.

— Да нет, я не о том.

Катон нахмурился.

— Тогда о чем?

— Да о том, что трибун знал о причастности к этому делу Артакса еще до того, как мы назвали ему его имя…

ГЛАВА 22

Лишь несколько сот жителей Каллевы выбрались за ворота, чтобы проводить царя на охоту, да и те пребывали отнюдь не в праздничном настроении, обычно сопутствовавшем подобным событиям. Горожане выстроились по обе стороны от дороги, многие с детьми на руках, и Катону с Макроном не мог не бросаться в глаза их изможденный, изголодавшийся вид. Впрочем, в самой изможденности не было ничего из ряда вон выходящего: даже в Риме, с его изобильным продуктовым снабжением и раздачей плебеям бесплатного хлеба, можно встретить на улицах толпы бродяг и нищих с признаками постоянного недоедания.

По настоянию трибуна Квинтилла оба центуриона ехали чуть впереди царских рабов и вереницы повозок, на которых везли дорожный припас и все необходимое для охоты. Перед ними на конских спинах покачивались представители мелкой племенной знати в свободных цветастых туниках и длинных штанах. Несмотря на утренний час, некоторые из них уже прикладывались к рогам для питья, громко переговаривались и смеялись, не обращая внимания на голодные глаза и впалые щеки угрюмо наблюдавших за ними людей. Во главе охотничьего отряда ехал сам Верика с родичами и свитой в окружении телохранителей, готовых мгновенно отреагировать на любую угрозу. Они бдительно озирали толпу на обочинах, не убирая рук с рукоятей мечей. Но приближаться к царю никто не дерзал, а кое-кто даже его и приветствовал, хотя такие возгласы звучали недружно и слабо. Люди молча смотрели на двигавшихся мимо разряженных всадников и встрепенулись только тогда, когда с ними поравнялись повозки, нагруженные окороками, закупоренными кувшинами и корзинами, полными хлеба и фруктов.

Приглушенный жалобный ропот постепенно перерос в общий стон, а потом в него стали вплетаться и гневные выкрики. Катон обернулся и увидел мужчину, поднявшего высоко над собой грязного, тощего, как скелет, ребенка с выпученными глазами. Мужчина что-то кричал, но захлебывался от возбуждения, и Катон не мог разобрать ни слова. Правда, в этом не было и нужды. Тусклый, летаргически неподвижный взгляд малыша и страшная мука в голосе его отца говорили за себя сами. Крики ярости звучали все громче, и толпа медленно качнулась к подводам.

Слуги, правившие повозками, вскочили на ноги, крича и размахивая руками, чтобы отогнать горожан. Но их усилия пропадали даром: голодный народ рвался к грузу. Кто-то уже уцепился за бортик головной фуры, но возница пустил в ход кнут: раздался резкий свист и громкий вопль. Катон увидел, как человек схватился за рассеченное ударом лицо: между его пальцами проступила кровь. Толпа на мгновение замерла, потом все словно бы разом вздохнули и с негодующим воем сомкнулись вокруг повозок и яростно отбивавшихся кнутами возниц.

— Бей их! — услышал Катон возглас Квинтилла.

Трибун скакал от головы колонны назад с обнаженным мечом. За ним, сметая с обочин зазевавшийся люд, неслись царские телохранители.

— Макрон! — закричал Катон. — Помоги мне!

Молодой центурион развернул коня и поскакал к ближайшей повозке, крича по-кельтски:

— Назад, дурачье! Назад!

Затем он увидел Макрона, тот с другой стороны обоза, следуя примеру товарища, разгонял гневно голосивший народ. Толпа шарахнулась от пары всадников, и этой заминки хватило, чтобы к ним с мечами наголо подоспели царские стражи, возглавляемые возбужденным трибуном. Орущие люди отхлынули от повозок, убираясь подальше от конских копыт и сверкающих клинков личных воинов Верики.

— Бей их! — орал Квинтилл, тыча мечом в сторону горожан.

— Ни с места! — выкрикнул Катон по-кельтски и, боясь, что телохранители ослушаются его, повторил: — Ни с места, я сказал! Все в порядке! Обозу ничто уже не угрожает.

Телохранители осадили коней и опустили мечи. Квинтилл воззрился на всадников с недоумением, которое тут же сменилось яростью.

— Эй, что случилось? А ну, вперед! Бейте их! Бейте!

Всадники смотрели на него без всякого выражения, с непонимающим видом, и трибун обернулся к Катону:

— Ты владеешь их варварской тарабарщиной. Скажи, чтобы они разогнали толпу. Да побыстрее, пока не поздно.

— Не поздно для чего, командир?

— Что?

Глаза Квинтилла вспыхнули бешенством.

— А ну, переводи! Чего ты ждешь, центурион?

На глазах у Катона толпа таяла, многие горожане бежали к воротам.

— В этом нет надобности, командир.

— Не сметь спорить со мной! Переводи! — сорвался на крик Квинтилл. — Я приказываю!

— Есть, командир! Сейчас, командир! — отсалютовал Катон и повернулся к царским телохранителям. — Вот только вспомню, как это говорится.

От лица трибуна отлила кровь, губы сжались в тонкую линию. Макрону пришлось отвернуться, чтобы не расхохотаться, и он сделал вид, будто поправляет ремни. А потом услышал, как Катон щелкнул пальцами.

— Ну конечно! Я вспомнил! Эй, ну куда же вы?

Трибун Квинтилл смерил Катона долгим взглядом, и Макрон забеспокоился, не заступил ли его юный друг за черту, но опустившие оружие телохранители Верики рысцой поскакали обратно и уже удалялись, а Квинтилл резко вбил меч в ножны и медленно кивнул Катону:

— Очень хорошо, центурион. Пусть будет так. На сей раз что вышло, то вышло, но предупреждаю: еще один случай непочтительности или неповиновения с твоей стороны, и я позабочусь о том, чтобы твоей военной карьере пришел конец. В лучшем случае ты будешь разжалован в рядовые, чтобы до конца службы перелопачивать дерьмо в нужниках.

— Перелопачивать дерьмо? Буду рад, командир. Если ты так считаешь.

Трибун Квинтилл сердито стиснул зубы, резко развернул коня, ударил его каблуками в бока и галопом умчался к царю и его свите. Оба центуриона проводили его взглядами. Макрон почесал щетину на подбородке и медленно покачал головой:

— Знаешь, Катон, я бы на твоем месте не стал так уж вот заедаться с трибунами. Они, видишь ли, частенько выходят в легаты, а вдруг ты попадешь в легион, которым будет командовать этот хлюст? Что тогда?

— Тогда и посмотрим, что гадать раньше времени? — пожал плечами Катон. — Но если уродам вроде него будут доверять командование легионами, то не проще ли сразу взять да и отдать империю варварам?

— Не принимай это так близко к сердцу, — рассмеялся Макрон. — Он просто видит в тебе человека, способного перехватить у него толику славы, которая, он мнит, причитается лишь ему. Ничего личного.

— Да ну? — проворчал Катон. — А по-моему, тут много личного. Напрямую касающегося меня.

— Чушь собачья! — Макрон протянул руку и хлопнул Катона по плечу. — Наплюй на это. Все равно тебе до него не добраться. Нечего и пробовать его в чем-либо обвинить: охота, так поищи кого-нибудь, кто тебе по плечу. А лучше — забудь и выброси все это из головы.

Орел и Волки - pic04.jpg

Царский охотничий отряд оставил Каллеву с ее переполошившимся населением позади. Скоро столица атребатов скрылась за поворотом дороги, а колонна из всадников, повозок и пеших слуг продолжила свое неспешное продвижение по зеленой холмистой местности мимо раскинувшихся вокруг сельских угодий, перемежавшихся рощицами и купами стройных деревьев. Несмотря на страх перед Каратаком и дуротригами, то и дело вторгавшимися во владения атребатов, не все усадьбы были заброшены. То здесь, то там попадались поля ячменя и пшеницы: тяжелые золотые колосья волновались под дуновением легкого ветерка, гнавшего по лазурному небу клочья постоянно меняющих очертания белых облаков.

По мере удаления от тесноты городских улиц настроение Катона постепенно улучшалось. Трибун Квинтилл затерялся среди всадников, окружавших царя, и молодой центурион скоро вовсе забыл о нем, любуясь открывавшимся его взору привольем. Конечно, пейзаж тут был не таким броским, а земля не такой возделанной и ухоженной, как в окрестностях Рима, но зато от нее так и веяло ничем еще не испорченной первозданностью, и свежие, чистые, природные ароматы радовали обоняние.