Делла-Уэлла, стр. 54

Она мучительно покраснела, потому что не могла объяснить этим троим мужчинам, каково это — почти голой быть прижатой к углу, когда под лопатками — шершавая стена, а в руке — оружие. Она вспомнила это с ужасающей, одурманивающей четкостью — и вдруг поняла, что сейчас она не выстрелила бы.

— Бедный светлячок, — проговорил Рахихорд, сложив руки на груди, так что они невольно сжались на маленькой серебристой погремушке. — Ты не могла знать, а вот сибилло, старый осел, мог бы догадаться. Я освобождал мальчика, когда его захватили мятежные вассалы. Они ведь тоже боялись за свою землю, потому что неистовый в своих желаниях властитель, достигнув поры мужества, мог найти равную себе — отмеченную, как и он, поцелуем анделиса, и на нашей дороге родились бы чудовища, каких не видел даже ледяной край… Оцмар не мог подарить тебе ничего, кроме бесконечной нежности. Потому что они не просто захватили его в плен — они лишили его мужеской благодати.

XVI. Неоплаканные звери

Стиснутая тонкими, врезающимися в тело путами так, что дышать было почти невозможно, мона Сэниа не сразу поняла, что кресло под ней плавно опускается. Она заметила это только тогда, когда над ней бесшумно сошлись створки потолочного люка. Она оказалась в темноте. Позвать своих дружинников? Это нетрудно, и ее голос явственно прозвучит в командорской каюте ее спасительного корабля. Но как объяснить, где она находится? Надо подождать, пока ее отнесут в какую-то берестяную дыру, — она не сомневалась, что слова этого чернокожего фантазера с его бредовыми затеями относятся именно к ней. Но никто не появлялся, а кресло слегка накренилось вперед и плавно заскользило по широкой спирали, ввинчиваясь в темноту. Ее охватило злорадное веселье: этим варварам и в голову не пришло, что они толкнули ее на путь избавления: сейчас ее импровизированные санки наберут скорость, и нужно только представить себе спасительное ничто, через которое они промчатся, чтобы в следующий миг очутиться уже на корабле.

Она резко опустила голову, чтобы сосредоточиться, и этого небольшого движения хватило, чтобы кресло потеряло устойчивость, наклонилось… Если бы скорость была поболее, она просто размозжила бы себе голову. Но сейчас перед глазами вспыхнул сноп бенгальских огней, и она потеряла сознание.

Временами она на несколько мгновений приходила в себя, и тогда ей чудились то светящиеся в темноте стрельчатые ворота, то золотые статуи с солнечным диском вместо головы, между которыми она проплывала, чуть покачиваясь, словно летучий змей пес ее в ночных беззвездных небесах. Она собралась с силами и крикнула: «Дружина моя, ко мне! Я в подземелье!» — а может быть, это был только шепот; но ее услыхали, и статуи ожили и тонкими шестами, на которые они опирались, разом ударили по спинке кресла, так что оно закружилось волчком, и она, теряя снова сознание от этой бешеной круговерти, поняла, что действительно плывет, только непонятно — куда, а скорее всего — кружится на месте, неотвратимо погружаясь в подземный водоворот.

Она окончательно пришла в себя оттого, что всякое движение прекратилось. Было по-прежнему темно и очень сыро; мокрые локти и брызги на лице говорили о том, что плаванье ей не почудилось. Она вслушалась в темноту: где-то внизу без плеска, но с глухим рокотом, как это бывает при стремительном течении по очень гладкому руслу, шумела вода; ровность этого гула позволяла надеяться, что она не прибывает. Вряд ли ее ложе случайно наткнулось на какую-то преграду или отмель — оно стояло недвижно, как вкопанное, и достаточно высоко над водой, чтобы это было случайностью.

Попытка пошевелить руками — а вдруг влажные путы ослабли? — успеха не имела. Неужели это и есть конец ее пути? Нет. Слишком нелепо. Все нелепо — а особенно сочетание воды и того, что было названо Берестяным колодцем. Она мучительно всматривалась в темноту… Нет. То, обо что ударялась вода, не могло быть мягкой древесной корой. Это камень. Что-то было не так. Она прищурилась и вдруг поняла, что темнота перестала быть непроглядной. Какие-то едва мерцающие волны плыли перед глазами, а горло щекотал едва уловимый дух драгоценной благовонной смолы. Она подняла глаза и увидела тусклый светящийся комочек, более всего похожий на большой одуванчик, тлеющий медным, с какой-то прозеленью светом. Он кружился прямо над нею в бездонной вышине не то колодца, не то башни; догадаться об этом было нетрудно по слабым отблескам стен. Затем появилась еще одна светящаяся точка, и в их мертвенном кружении мона Сэниа прочла наконец разгадку уготованной ей участи: это была горящая пакля. Не успевшая намокнуть одежда будет очень медленно тлеть на ней — так недалеко от воды!

— Ко мне! На помощь! Я в Берестяном колодце! — кричала она, уже понимая, что слышать ее некому, — поднятые ее первым призывом, джасперяне наверняка уже переворачивают весь дворец, отыскивая вход в подземелье. Но никому из них не придет в голову пуститься вплавь по погруженным во тьму каналам…

А излучающие золотое сияние шары приближались; их было уже около десятка, и каждый раз, когда они касались стен колодца, те занимались ответным огнем — но зловещий поджигатель удалялся, и отблеск разгорающегося пожара тут же затухал. Постепенно к рокоту воды прибавилось нарастающее жужжание; светящиеся шары, снизившись настолько, что до них можно было бы дотянуться рукой — если бы не проклятые веревки! — зависли над связанной женщиной, и она с некоторым облегчением разглядела наконец, что это — громадные светляки, не иначе как спасающиеся от разгорающегося снаружи пожара. Их мерцание сливалось, образуя светящееся облачко, позволяющее рассмотреть эту необычную темницу.

Башня, естественным образом переходящая в подземный колодец, была непредставимо высока; абсолютно гладкие стены, без единой щелки, возможно, и сужались сверху, но здесь, у основания, между ними было шагов семь-восемь. Вот и все. Внизу — невидимая, но ощутимая по влажному дуновению вода.

Оставалось совершенно необъяснимым, почему этот мерцающий трубообразный склеп был назван берестяным. Если только не допустить… А ведь это скорее всего. Просто это другой колодец.

Не берестяной. Золотой.

Теперь она могла сколько угодно кричать, звать на помощь — все было бесполезно. Даже если бы она разорвала свои путы, ни перенестись отсюда хотя бы на один шаг, ни послать прощальное слово она уже не могла. Золото, которое спасло их в подземельях Джаспера, теперь надежно укрыло ее в мерцающей могиле. Круговерть воды, занесшая ее совсем не в то место, которое ей предназначалось, сделало свое дело, а пожар, горький запах которого уже затруднял дыхание, не позволил ее тюремщикам исправить эту ошибку.

Теперь она была отрезана от всего мира — мира этой окаянной Тихри, в котором круглой сиротой оставался ее крошечный Юхани. Она не сумела найти его, и теперь, даже если ему посчастливится выжить, он будет обречен на пожизненное скитание по пыльной дороге, ведущей к солнцу чужой земли, пригретый в варварском караване или еще хуже — в зверинце здешнего убогого князька.

Мысль эта была так нестерпима, что слезы отчаяния покатились по ее щекам, падая на руки, где уже высохли капли подземной реки…

Что-то шевельнулось у нее под плащом. Она вскрикнула — естественный для женщины ужас перед обитателями подземелий, которые на всех планетах имеют почти одинаковый вид. Она, оплакивая разлуку с сыном, не думала о себе, равнодушно готовая задохнуться в дыму или стать погребенной под развалинами этой башни. Но стать жертвой крыс, спасающихся от пожара…

Задержав дыхание, она тихонько опустила глаза — на ее коленях, уютно угнездившись в складках плаща, старательно вылизывал себе шерстку маленький, как белочка, зверек. Она твердо знала, что никогда в жизни не встречалась с такими большеглазыми пушистыми созданиями; но в то же самое время это существо откуда-то ей было знакомо. В переливчатом мерцании светляков она всматривалась в теплую палевую шкурку, кольчатый роскошный хвост, трепещущие вибриссы с бусинками на концах…