Африканский казак, стр. 95

— О, Лагос процветает! — мистер Кейнсон откровенно подмигнул. — Дела там идут отлично. Оборудование порта завершилось, и теперь в него могут заходить крупные морские суда. Начали строить железную дорогу, которая со временем протянется до северных хаусанских городов, а количество пароходов на Нигере и Бенуэ достигло пятидесяти. В городе полным ходом строятся каменные дома, банки и магазины, начали выходить газеты. После того, как разгромили воинство правителя Бенина, в дельте Нигера наведен полный порядок. По производству пальмового масла этот район занял первое место в мире, и без его поставок химические заводы Европы уже просто не могут существовать. Вывоз каучука вырос в восемьдесят раз! Причем прибыль получает не только наша компания, но и арабские торговцы — посредники и вожди местных племен, которые занялись выращиванием тропических культур и заготовками ценной древесины.

— Приятно слышать хорошие вести.

— А что гнетет вас, мой друг?

— Устал. Видимо, слишком долго живу в жарком климате.

— Сейчас подготовлю лекарства. Принимайте их регулярно и ни о чем не беспокойтесь. Прогресс и процветание придут и на берега Чада. В лондонском Сити очень заинтересованы в этом и приложат все усилия для того, чтобы какие-то глупые параграфы пыльных договоров не помешали завершить такое выгодное предприятие.

С пакетом лекарств Дмитрий вернулся домой, где с радостным шумом был встречен всеми его обитателями. Ахмед, все три жены, слуги и служанки бурно приветствовали своего господина и готовы были выполнить все его желания. После того как завершилось изъявление чувств и Дмитрий всех похвалил и сказал полагающееся милостивое хозяйское слово, все занялись своими обычными делами, а он отправился отдохнуть.

Но прошло совсем немного времени и в дверь его спальни тихонько постучали. С глубоким поклоном Ахмед протянул небольшую плоскую коробку, обшитую грубой тканью и перетянутую шнуром, на котором висела печать одного из известных в Триполи торговых домов.

— Господин, только сейчас это принесли тебе из дворца. Посыльный сказал, что коробка получена вместе с другими грузами для хакима. Еще он передал, что хаким просит тебя никуда не отлучаться из дома.

В коробке оказалась аккуратно свернутая безрукавка, какие носят в Александрии солидные купцы, и богато расшитая феска. При внимательном осмотре под шелковой подкладкой безрукавки обнаружилась узкая полоска бумаги, исписанная крохотными цифрами. Из шкафчика в стене пришлось доставать басни Крылова. Но после первых же расшифрованных строк, что-то стукнуло в затылке и какой-то кусок мяса задергался под ребрами.

Новости были краткими и неожиданными. В питерских канцеляриях решили свернуть операцию. Объяснили, что «заинтересованные стороны» достигли соглашения и обстановка в регионе теперь «не требует внимания». Следовательно, информация больше не нужна, а агенту «надлежит вернуться к прежнему месту службы и представить отчет о проделанной работе». Старательный канцелярист указал и срок возвращения — до 1 января 1900 года!

Вот она, истинно «штабная культура». Главное, чтобы все бумаги были в ажуре, а номера входящих и исходящих соответствовали друг другу и не вызывали никаких сомнений. Где находится человек, в Костроме или Дикве, не имеет разницы. Командуют, а сами за все это время денег не прислали ни копейки. Ведь кормлюсь тем, что сам добываю. Ну да об этом потом. Но как выбраться отсюда? Просить у Раббеха отпускное свидетельство, а у Идриса взять ссуду для найма верблюдов до Триполи?

А почему бы и не попросить? Год службы в Борну уже подошел к концу, все, о чем договорились, исполнено. Даже с лихвой! Сейчас кругом тишина и мир, самое время собираться домой. Тем более что сегодня утром сам Раббех упомянул о своем желании направить посольство в Россию. Как обычно, он поинтересуется, какие новости содержатся в послании из Триполи. Поэтому эту полоску бумаги надо сжечь, а ее содержание изложить как-нибудь помягче. Конечно, прядется признаться, что отзывают домой, но добавить, что и ему пора писать послание в Санкт-Петербург. Наверное, в свое время и поручик Машков имел подобную беседу с эфиопским негусом, а потом доставил его письмо российскому императору.

Жен и домашних, конечно, придется оставить. Но вот как быть с Аминой? Пожили совсем немного, а вот расставаться жаль. Взять ее с собой в Россию? Или позднее самому вернуться сюда? А что если прямо сейчас ускакать к ней! Эх, да ведь хаким велел оставаться в Дикве. Стража дальше городских ворот и не пустит.

Что это? Арест? Ну и дела! Попался, как волк на псарне, о котором написал дедушка Крылов. Но не надо спешить, надо обдумать все хорошенько. Сейчас все кругом выглядит слишком уж спокойно и благополучно. Но сам-то понимаешь, что так быть не должно. Поэтому который день что-то томит душу, не дает покоя.

57

В таких раздумьях и сомнениях прошло три дня. Сидел дома, ел, спал, а потом уже начал злиться. Но на четвертый день рано утром приехал Идрис. Сопровождавшие его всадники встали за воротами, а сам он уселся в комнате для гостей и жевал орехи кола. Для приличия вел пустой разговор, расспрашивал о здоровье и домашних делах. Наконец громко объявил, что приглашает Дмитрия поохотиться на ближних озерах. Выезжать следует немедленно.

Когда выехали из города, то свернули совсем в другую сторону, а Идрис велел всадникам приотстать и мрачно сообщил:

— Французы наступают с юга, их отряд вышел на берега Шари.

Странно, но это сообщение не вызвало у Дмитрия волнения. Разом все слухи, обрывки новостей, намеки и догадки встали на свои места в единой картине. Обстановка прояснилась, и теперь надо было действовать.

— Это война? — спросил, чтобы окончательно внести ясность.

— Еще не знаю, но думаю, что еще хуже. Это измена.

— Объясни.

— Сейчас едем в мой загородный дом, там поможешь допросить французского купца. Мне достался молодой переводчик, он еще слаб в языке. Его старший находится сейчас во дворце при хакиме, где много чутких ушей и любопытных глаз. К нашему расследованию нельзя раньше времени привлекать внимание, оно не требует огласки. Лишний шум может все испортить. Хотя боюсь, что ты прав, к. нам пришла война.

— Все к тому шло. Просто сами себе не хотели в этом признаться, мучились догадками и предчувствиями.

— Так ведь на нашей работе о многом приходится узнавать и многое решать, а меч власти тяжел. Ошибаться нельзя, этого не простят ни люди, ни Всевышний.

Француз сидел прямо на земле, в углу небольшого двора. Сжался в комок, так что трудно было судить о его росте и внешности. Весь он был какой-то серый, мятый полотняный костюм и лицо были одного цвета. Выделялись только глаза — белые и круглые. Перед ним стоял обнаженный до пояса мускулистый гигант и вытирал о штаны кривой нож. Посредине двора вздрагивала бесформенная куча кровоточащего мяса.

— Где переводчик?! — крикнул Идрис.

— Не выдержал, пошел поспать, — ответил верзила, и сплюнул оранжевую жвачку ореха кола. — Который день ведем допросы без перерыва. Если бы не орехи, я бы тоже…

— Это что такое?

— Когда переводчик ушел, француз начал что-то кричать, на меня махал руками. Но мы его и пальцем не тронули, просто с одного из его гребцов я заживо снял кожу. Теперь они оба молчат.

— Отойди! — приказал Дмитрий. Быстро подошел к серому господину, положил ему руку на плечо.

— Успокойтесь, месье. Вам ничто не угрожает, пойдемте со мной. Идрис, вели подать кофе.

Слуги подхватили француза, отнесли в одну из внутренних комнат. Сам он передвигаться не мог, руки и ноги волочились по земле. Казалось, что все его тело лишилось костей.

— Нельзя так обращаться с людьми, — сердито бросил Дмитрий. — Он же от испуга может совсем лишиться дара речи или просто сойдет с ума.

— Это Раббех чуть не лишился дара речи, когда узнал об этом купце. А потом мне чудом удалось сохранить на плечах собственную голову.