Собрание сочинений в пяти томах Том 3, стр. 55

Бродяга громко рассмеялся. Он понизил свой голос до конфиденциального шепота.

— Вы дурак, если верите этому, — продолжал он. — В действительности они не пляшут. Это только так вам кажется, от жара в голове. Это происходит от тяжелой работы и плохой воды. Вы хвораете целые недели и нет лекарства. Жар подымается каждый вечер, и тогда у вас появляется сила, как у двоих. Однажды вечером вся банда лежала пьяная, напившись мескаля. Они вернулись с набега, нагруженные целыми мешками серебра, и они пили, чтобы отпраздновать удачу. Ночью вы перепиливаете цепь и спускаетесь вниз. Вы идете целые мили, целые сотни миль. Наконец, горы кончаются, и вы попадаете в прерии. Они не пляшут по ночам, они милосердны к вам, и вы можете спать. Затем вы достигаете реки, и она говорит с вами. Вы идете по берегу все вниз и вниз, но вы не можете найти то, что вы ищете.

Бродяга откинулся на спинку стула, и его глаза медленно закрылись. Еда и вино погрузили его в глубокий покой. Напряженное выражение исчезло с его лица. Истома сытости охватила его. Он снова лениво заговорил.

— Это невежливо… Я знаю… заснуть… за столом… Но… это был… такой прекрасный обед… Гранди, старина.

Гранди! Носитель этого имени вздрогнул и поставил свой стакан. Как мог этот жалкий оборванец, которого он, как калиф, посадил за свой стол, знать его имя? Не сразу, но очень скоро, постепенно усиливаясь, в его мыслях стало расти подозрение — безумное, невероятное. Руками, которые от сильной нервной дрожи почти не слушались его, он вытащил свои часы и открыл заднюю крышку, к внутренней стенке которой была прикреплена фотография.

Встав со своего места, Грандмон взял бродягу за плечи.

Усталый гость открыл глаза. Грандмон держал перед ним часы.

— Посмотрите на эту фотографию, мистер Джек. Вы когда-нибудь…

— Моя сестра Адель!

Голос бродяги громко прозвучал в большой комнате. Он вскочил с места, но Грандмон обнял его и посадил:

— Виктор! Виктор Фокэ. Merci, merci, mon Dieu [20]! — восклицал он.

Человек слишком хотел спать и был слишком измучен, чтобы говорить в этот вечер. Много дней спустя, когда в его жилах остыл жар тропической лихорадки, сказанные им бессвязные слова были пополнены и разъяснены. Он рассказал о своем бегстве, совершенном им в припадке злобы, о перенесенных им на море и на суше невзгодах, о своих удачах и неудачах в дальних краях, на Юге, и о последней самой ужасной невзгоде, которой он подвергся, когда, будучи в плену у шайки бандитов в горах Мексики, в их укрепленном лагере, он исполнял для них черную работу. Он рассказал о лихорадке, которую он там схватил, о своем побеге в бреду, и как он добрался, руководимый каким-то чудесным инстинктом, до реки, на берегу которой он родился. Он рассказал также о той упорной гордости в его натуре, которая заставляла его все эти годы молчать.

Виктор лежал на диване в гостиной, и в глазах его было заметно пробудившееся сознание, а на его смягченном лице было выражение покоя. Абсалом приготовлял ложе для кратковременного хозяина Шарльруа, который завтра снова превратится в клерка в конторе комиссионера по продаже хлопка, но вместе с тем…

— Завтра… — говорил Грандмон, стоя у постели своего гостя и произнося слова с таким сиянием на лице, какое, вероятно, было на лице возницы пророка Ильи, когда он доложил ему, что небесная колесница подана.

От имени менеджмента ^{18}

(Перевод Л. Каневского)

Это рассказ об одном менеджере, настоящем мужике, который умел отстаивать свою позицию до последнего. Я слышал ее от Салли Магона лично, то есть вживую. И слова все его, а если это мое повествование в чем-то грешит против правды, то в этом нужно винить только мою память.

Знаете, я не зря с самого начала подчеркиваю мужские качества этого менеджера. По убеждению Салли, такими качествами женская половина человечества не обладает, совсем наоборот. Женщина-менеджер, по его словам, постоянно на всем экономит, откладывает на «черный день», в общем, своими сделками и ухищрениями угнетающе действует на домочадцев и косо смотрит на цент, брошенный в шляпу уличному скрипачу, чтобы под его музыку выбросить хоть одно коленце джиги на скучном, бесплодном жизненном пути. Поэтому ее мужчины ее боготворят, восхваляют ее до небес, а потом незаметно выходят через «черный ход», чтобы посмотреть, как сестры Гилхулли исполняют свой залихватский танец.

В общем, мужчина-менеджер — я все еще цитирую Салли — это Цезарь без Брута. Он — диктатор, не несущий ни за что ответственности, игрок, который никогда не рискнет собственной ставкой. Его обязанность — предписывать, воздействовать, шуметь, развертываться, блистать, если, конечно, он способен на это. Оплачивать счета, седеть из-за полученных результатов — это дело начальства. А его дело — видеть, где можно рискнуть быть Апофеозом спектакля, главным Горючим для Суматохи.

Мы сидели за ланчем, а Салли Магон рассказывал. Я требовал подробностей.

— Мой старый друг Денвер Гэлловей был прирожденным менеджером, — говорил Салли. — Он впервые увидел неоновый свет в Нью-Йорке, когда ему было три годика. Он родился в Питтсбурге, но его родители перебрались на Восток в третье лето после его появления на свет.

Когда Денвер подрос, он связал свою судьбу с бизнесом менеджмента. В восемь лет он управлял газетным киоском, который принадлежал даго. После этого в разное время он был менеджером катка, в платной конюшне, в павильоне азартной игры «полиси», в ресторане, в академии танца, матча по ходьбе, дутой компании, магазине одежды, в дюжине отелей и летних курортов, в страховой компании и возглавлял избирательную кампанию одного лидера местного значения. И эта кампания после того, как в Ист-Сайде был избран Куглин, стала для него ускорителем. Он получил работу менеджера в одном отеле на Бродвее, даже одно время возглавлял избирательную кампанию в девятнадцатом веке сенатора О'Грэди.

Денвер был законченный ньюйоркец. Думаю, что он выезжал из города всего пару раз до того времени, о котором я хочу рассказать. Один раз — на кроличью охоту в Йонкерсе. Во второй я встретил его в тот момент, когда он сходил с парома на Норт-ривер.

— Вот, побывал на Западе, совершил большое путешествие, Салли, старина, — сказал он мне. — Боже правый! Салли, я и понятия не имел, что у нас такая большая страна. Она не большая, просто огромная. Никогда не думал, какой у нас великолепный Запад! Блистательный, славный, безграничный. По сравнению с ним Восток — такой маленький, такой тесный. Великое дело — попутешествовать по стране, чтобы получить представление о том, какая она большая и сколько у нее природных ресурсов.

Я и сам немного попутешествовал, выезжал в Калифорнию, добрался до Мексики и проехал через всю Аляску, поэтому с удовольствием сел с Денвером, чтобы послушать его рассказ о том, что он видел.

— Ты, конечно, побывал в Йозмайте, не так ли?

— Ну, не думаю, — ответил Денвер. — Во всяком случае, не помню. Видишь ли, у меня всего было три дня, и я не добрался на Западе дальше Янгстауна, штат Огайо.

Два года назад я приехал в Нью-Йорк, прочитав на липучке для мух предложение о слюдяной шахте в Теннесси, как превратить тусклую слюду в красивое, залитое солнцем окно и на этом неплохо заработать. Я выходил из типографии однажды после полудня с пачкой красивых липких проспектов, когда столкнулся на улице с Денвером, выходящим из-за угла. Никогда я еще не видел его таким — ну, просто благоухающий цветочек. Он был красив, как новая подставка для вьющегося сладкого горошка, и такой же разухабистый, как соло, исполняемое на кларнете. Мы обменялись рукопожатиями, он спросил, чем я занимаюсь, я в общих чертах рассказал ему о том, какой переворот намерен совершить в области добычи слюды.

— К черту, к черту твою слюду! — презрительно сказал Денвер. — Неужели ты, Салли, собираешься взламывать сейф нашего старого маленького Нью-Йорка с таким прозрачным материалом, как слюда? Ты ничего получше придумать не мог? Ладно, пошли со мной в отель «Брунсвик». Такой человек, как ты, мне как раз нужен. Там у меня есть кое-что: курчавенькие, с краской на волосах, — я хочу, чтобы ты взглянул.