Собрание сочинений, том 1. Белый вождь. Квартеронка., стр. 134
Быть может, не только это побуждало меня открыться ему.
Тот, кто сам испытал горе, знает, какое облегчение приносит искреннее слово участия. Дружеское участие целительно и сладко. Как бальзам, смягчает душевную боль добрый совет друга.
Слишком долго таил я свою печаль и теперь жаждал излить кому-нибудь душу. Кто в чужой стране разделит горе иностранца? Я не посмел ничего сказать даже доброму Рейгарту. Кроме самой Авроры, одной только Эжени, бедной Эжени была известна моя тайна. Но лучше бы она не знала ее!
Теперь я решил облегчить свое сердце, доверившись юному Эжену, — какое странное совпадение! Может быть, беседа с ним хоть немного утешит меня, хоть немного облегчит мое сердце.
Я ждал вечера. Вечером обещал он прийти. Ждал с нетерпением, не сводя глаз со стрелки часов и негодуя на маятник, неторопливо отбивающий секунды.
Д'Отвиль не обманул меня. Наконец он пришел, Я услышал его серебристый голос… вот и он сам передо мной.
Когда он вошел в комнату, меня снова поразили его печальный вид, бледность и сходство с кем-то, кого я знал раньше.
В комнате было душно и жарко. Лето медлило уходить. Я предложил прогуляться. Беседовать можно и на открытом воздухе, а ярко сиявшая луна осветит нам путь.
Когда мы выходили из отеля, я протянул своему гостю портсигар. Но он отказался от сигары, заявив, что не курит.
«Удивительно! — подумал я. — Креолы все, как правило, заядлые курильщики. Еще одна странность в характере моего нового приятеля!»
Мы прошли пo рю Рояль и свернули по Кэнел-стрит в сторону болота. Потом пересекли рю де Рампар и вскоре очутились за чертой города.
Впереди показались какие-то строения, но не дома — во всяком случае, не жилища живых. Бесчисленные купола с крестами, разбитые колонны, белевшие в свете луны памятники свидетельствовали о том, что перед нами город мертвых. Это было знаменитое новоорлеанское кладбище, то самое кладбище, где покойников-бедняков топят в жидкой грязи, а богатеев — что, впрочем, вряд ли лучше — провяливают в горячем песке.
Ворота были отворены. Мрачная торжественность этого места манила меня, она гармонировала с моим настроением. Спутник мой не возражал, и мы вошли.
Долго бродили мы среди могильных плит, статуй, памятников, миниатюрных часовенок, колонн, обелисков, саркофагов, высеченных из белоснежного мрамора, огибали свеженасыпанные холмики, говорившие о недавней утрате и недавнем горе, и старые могилы, украшенные свежими цветами — символ не увядшей еще любви и привязанности, — и наконец уселись на замшелую могильную плиту, над которой печально раскачивала длинные свои ветви вавилонская ива.
Глава LIV. УЧАСТИЕ ВЗАМЕН ЛЮБВИ
По дороге мы говорили о самых незначительных предметах: о моей встрече с шулерами на пароходе, об «охотниках» Нового Орлеана, о лунной ночи.
Пока мы не забрели на кладбище, пока не уселись рядом на могильной плите, я молчал о том, что владело всеми моими помыслами. Но теперь пришло время открыться, и полчаса спустя Эжен д'Отвиль уже знал историю моей любви. Я поведал ему все, что произошло со мной, начиная с моего отъезда из Нового Орлеана и вплоть до нашей встречи на пароходе. Подробно рассказал о своей беседе с банкиром Брауном и о долгих и бесплодных поисках Авроры.
Он терпеливо выслушал мою исповедь до конца и прервал меня только один раз, когда я стал описывать мое объяснение с Эжени и драматическую развязку этой сцены. Мой рассказ, видимо, не только сильно заинтересовал его, но и глубоко тронул. Я слышал, как он всхлипывал, видел при свете луны его залитое слезами лицо.
«Великодушный юноша, — думал я. — Как близко принимает он к сердцу горе совершенно чужого ему человека!»
— Несчастная Эжени! — прошептал он. — Неужели вам ее не жаль?
— Не жаль! Ах, мсье, вы не представляете себе, как я ее жалею! Никогда эта сцена не изгладится из моей памяти! С какой радостью я предложил бы Эжени свое сочувствие, дружбу, принес бы любую жертву, если бы они могли что-нибудь возместить и что-нибудь поправить! Одно только не в моей власти — дать ей свою любовь. Всей душой сокрушаюсь я об этой благородной девушке, мсье д'Отвиль. И я отдал бы все, лишь бы залечить рану, которую нанес невольно. Но она, конечно, забудет свою несчастную страсть и со временем…
— О нет, никогда! Никогда! — прервал д'Отвиль с горячностью, которая поразила меня.
— Но почему вы так думаете?
— Почему? Потому что знаю по собственному опыту. Хоть я и молод, но пережил уже нечто подобное… Бедная Эжени! Такие раны не залечиваются. Она никогда не оправится! Никогда!
— Бедняжка! Мне жаль ее, жаль ото всей души.
— Тогда почему бы вам не разыскать ее и не сказать ей об этом?
— Зачем? — спросил я, несколько удивленный подобным предложением
— Быть может, ваше сочувствие хоть немного утешило бы ее.
— Что вы! Напротив. Мне кажется, это было бы жестоко.
— Вы ошибаетесь, мсье. Неразделенную любовь легче перенести, если встречаешь теплое участие. Ведь сердце исходит кровью, натолкнувшись на высокомерное презрение и злорадную жестокость. Для ран любви дружеское участие — подлинный бальзам. Поверьте мне! Я чувствую, я знаю, что это так.
Последние слова он произнес с убежденностью, показавшейся мне даже несколько странной.
«Загадочный юноша! — подумал я. — Такой нежный, чувствительный и вместе с тем так искушен!»
Мне представлялось, что я разговариваю с существом высшего порядка — человеком выдающегося ума, который все видит и все понимает.
Его взгляды были мне внове и противоречили общепринятому мнению, но впоследствии я убедился в их справедливости.
— Если бы я мог рассчитывать, что мое дружеское участие будет приятно Эжени, я попытался бы разыскать ее, предложить ей…
— Это вы еще успеете сделать, — перебил д'Отвиль, — а сейчас у вас есть другое дело, не терпящее отлагательства. Вы намерены выкупить квартеронку?
— Намеревался еще сегодня утром. Увы, теперь исчезла и эта надежда! Выкупить ее не в моей власти.
— Сколько денег соблаговолили оставить вам шулеры?
— Немногим более ста долларов.
— Да, этого недостаточно. Судя по вашему описанию, за нее дадут в десять раз больше. Как досадно, что я не богаче вас! У меня не наберется и ста долларов. Как все это, право, печально!
Д'Отвиль сжал голову руками и несколько секунд сидел молча, в глубоком раздумье. Глядя на него, я невольно проникся убеждением, что он искренне сочувствует моему горю и ищет способа помочь мне.
— А если ей не удастся? — пробормотал он про себя, но настолько громко, что я расслышал. — Если она не найдет бумаг, тогда и она жестоко поплатится. Это рискованно! Может быть, лучше не пробовать?..
— Сударь, о чем это вы? — перебил я его.
— Ax, да… Простите! Я думал об одном деле… Но не важно. Не лучше ли нам вернуться? Мне холодно. Я озяб среди этих мрачных могильных плит и памятников.
Вид у него был смущенный, словно он невольно высказал вслух свои затаенные мысли.
Хотя меня и удивили его слова, я не счел возможным требовать объяснения и молча поднялся. Я совсем пал духом. Видимо, он не в силах мне помочь.
И тут у меня вдруг мелькнула мысль, сулившая надежду, вернее — слабый отблеск надежды. Я поделился ею со своим спутником.
— У меня есть эти сто долларов, — сказал я. — Для покупки Авроры это все равно что ничего. Не попытать ли мне счастья за зеленым столом? Все-таки какой-то шанс.
— Боюсь, это бесполезно. Вы проиграете, как уже проиграли.
— Это еще неизвестно. У меня столько же шансов проиграть, как и выиграть. Совершенно необязательно садиться играть с профессиональными картежниками, как на пароходе. В Новом Орлеане достаточно игорных домов, где процветает чистый азарт: фараон, кости, лото, рулетка — выбор богатый. Счастье здесь зависит от того, как ляжет карта или упадет кость. А это дело случая. Ну как, сударь? Что вы мне посоветуете?
— Вы правы, — ответил он. — Здесь все зависит от удачи. И можно надеяться на выигрыш. Если даже вы проиграете, это ничего не изменит в отношении завтрашнего дня. Зато если выиграете…