Собрание сочинений, том 1. Белый вождь. Квартеронка., стр. 125

— Мистер, — произнес я ему в тон, — очевидно, вы никогда не слыхали о человеке, который нажил огромное состояние, занимаясь исключительно своими собственными делами.

Моя реплика положила конец переполоху. Она была встречена взрывом хохота, который нанес моему противнику полное поражение, и он, немного покипятившись и покричав, отправился в бар, чтобы утопить обиду в стаканчике спиртного.

Публика постепенно разошлась по каютам и салонам, и я снова остался один на штормовом мостике.

Глава XLV. РЕВНОСТЬ

Любили вы когда-нибудь девушку простого звания? Прелестную юную девушку, которой предназначен самый скромный удел, но чья блистательная красота уничтожает всякую мысль о социальном неравенстве? Пословица «Перед любовью все равны» стара, как мир. Любовь смиряет гордые сердца, учит высокомерных снисхождению, но главное ее свойство — все возвышать и облагораживать. Она не превратит принца в простолюдина, но зато превратит простолюдина в принца.

Взгляните на вашу богиню, когда она хлопочет по дому. Вот она возвращается от колодца с кувшином воды. Босая, идет она по хорошо знакомой тропинке, и эти нежные ножки в их целомудренной наготе не могли бы быть прекраснее даже в самых изящных атласных или шелковых туфельках. И разве не тускнеют перед блеском ее черных растрепавшихся кудрей золотые шпильки и драгоценные диадемы, венки из цветов и жемчужные нити, украшающие затейливые прически светских дам, гордо восседающих в ложах бельэтажа? Она несет свой глиняный кувшин с такой грацией, будто ее голову венчает золотая корона, и каждый ее жест, каждое движение достойны резца ваятеля или кисти художника. Ее простое холщовое платьице в ваших глазах милее самого роскошного туалета из лионского бархата. Но что вам ее наряд! Вас привлекает не оправа, а жемчужина, заключенная в ней.

И вот девушка исчезает в хижине, в своем убогом жилище. Убогом? В ваших глазах оно уже отнюдь не убого. Эта маленькая кухонька с табуретами и столом из некрашеного дерева, с сосновой полкой, где в порядке выстроились кружки, чашки и расписные тарелки, с выбеленными стенами, увешанными дешевыми литографиями — на одной изображен солдат в красном мундире, на другой матрос в синей рубашке, — эта хижина, крошечный храм, посвященный пенатам бедняка, вдруг озаряется светом, придающим ей такой блеск и великолепие, перед которыми меркнут раззолоченные гостиные богачей. Маленький, увитый зеленью домик с низкой кровлей превратился во дворец. Свет любви преобразил его! Это рай, и рай запретный. Да, при всем вашем богатстве и власти вы с вашей изысканной внешностью, громкими титулами, безукоризненным костюмом и лаковыми сапожками не посмеете переступить его порога.

И как вы завидуете смельчаку, отважившемуся войти туда! Как вы завидуете и франтоватому подмастерью и этому детине в холщовой рубахе, который громко хлопает кнутом и беспечно насвистывает, будто идет за плугом, хотя благоговейный трепет перед прекрасным видением должен был бы сковать его уста! Пусть он неуклюж, как медведь, но вас гложет ревность, и вы готовы убить его за милые улыбки, которые, как вам кажется, она расточает именно ему.

Возможно, что эти улыбки ничего не значат, что они выражают только доброту ее сердца, дружбу и невинное кокетство, но вы не можете подавить в себе зависть и подозрение. А если она улыбается не без причины, если это улыбка любви и простая девушка сделала своим избранником молодого подмастерья или этого увальня с кнутом — вас ждут самые ужасные страдания, какие только знает человеческое сердце. Это не простая ревность. Это гораздо более мучительное чувство, потому что оно отравлено ядом уязвленного самолюбия. О, его нелегко пережить!

Такие именно муки испытывал я, шагая взад и вперед по штормовому мостику. Счастье еще, что пассажиры все разошлись. Я не в силах был скрывать обуревавшие меня чувства. Мой вид и дикая жестикуляция выдали бы меня и дали бы повод к насмешкам и шуткам. Но я был один. Рулевой в своей стеклянной будке меня не замечал. Он сидел ко мне спиной, устремив пристальный и зоркий взгляд на воду, и был слишком поглощен песчаными отмелями, корягами и плывущими по реке бревнами, чтобы обращать внимание на мои безумства.

То была Аврора! В этом я нисколько не сомневался. Я не мог ошибиться, не мог спутать ее ни с кем. Только она одна на свете обладала столь пленительной, но, увы, пагубной красотой!

Но кто же он? Какой-нибудь городской сердцеед? Молодой приказчик? Служащий на плантации? Кто? Быть может, — при этой мысли сердце во мне дрогнуло, — он тоже принадлежит к гонимой расе? Может быть, это негр, мулат или квартерон — словом, раб? Иметь соперником раба! Соперником? Он — ее счастливый избранник! Подлая кокетка! Как мог я поддаться ее чарам, принять ее лукавство за простодушие, ее лицемерие — за искренность.

* * * *

Но кто же он? Я обыщу весь пароход и найду его? К сожалению, я не видел его лица и не заметил, как он одет. Когда они расстались, я смотрел только на нее. В темноте я не мог хорошенько его разглядеть, а когда он проходил мимо фонаря, я даже не взглянул в его сторону. Нелепо думать, что я разыщу его. Как узнаешь его в толпе пассажиров?

Я спустился вниз, прошел через салон к переднему тенту, обошел палубу. Я всматривался в каждое лицо с таким вниманием, что это могло показаться дерзостью. Все молодые, красивые мужчины возбуждали во мне ревность, и я пристально изучал их. Таких среди пассажиров оказалось несколько человек, и я старался угадать, кто сел в Бринджерсе. Некоторые, судя по всему, сели недавно, но это было, в сущности, лишь предположение, и мои поиски счастливого соперника не увенчались успехом.

Расстроенный своей неудачей, я вернулся обратно на штормовой мостик, но едва я туда поднялся, как меня осенила новая мысль. Я вспомнил, что всех невольников должны были отправить на рынок с первым пароходом. Не с нашим ли они едут? Я видел, как целую толпу негров — мужчин, женщин и детей — гнали вверх по сходням. Тогда я не обратил особого внимания на эту картину, так как ее можно было наблюдать ежедневно и ежечасно. Мне и в голову не приходило, что это могли быть невольники с плантации Безансонов.

Если это действительно они, еще не все потеряно. Пусть Аврора не с ними, но это ничего не значит. Хотя она такая же рабыня, ее вряд ли могли заставить ехать на палубе. Когда я увидел ее на плавучей пристани, сходни были уже убраны — значит, она осталась. Мысль, что невольники Безансонов находятся на нашем пароходе, успокоила меня. Я стал надеяться, что мои опасения напрасны.

«Почему?» — спросите вы. Да просто потому, что юноша, который так нежно прощался с Авророй, мог быть ее братом или близким родственником. Я не знал, есть ли у нее родные, но это было возможно, к тому же истерзанное ревностью сердце жадно цеплялось за любую догадку.

«Надо положить конец мучительным сомнениям», — решил я и, прервав свою прогулку, поспешил вниз, на пассажирскую палубу, а оттуда по главному трапу на нижнюю, где стояли котлы. Ловко лавируя между грудами мешков с кукурузой и бочками с сахаром, то ныряя под колесный вал, то карабкаясь на гигантские кипы хлопка, я добрался до кормы, отведенной для палубных пассажиров, где бедные ирландские и немецкие иммигранты ютятся бок о бок с чернокожими рабами юга.

Собрание сочинений, том 1. Белый вождь. Квартеронка. - i_042.png

Я не ошибся. Вот их добродушные черные лица. Здесь были все: и старый Зип, и тетушка Хлоя, и малютка Хло, и новый кучер Ганнибал, и Цезарь, и Помпей — словом, все, кого ждал страшный невольничий рынок.

Я не сразу подошел к ним. Свет падал в ту сторону, и, пользуясь этим, я несколько мгновений рассматривал их, прежде чем они заметили меня. Это было печальное сборище. Не слышно было ни смеха, ни задорных шуток, как бывало, когда они после долгого дня работы усаживались отдохнуть на порогах своих лачуг. Здесь царили печаль и уныние. Даже маленькие дети, которые обычно не задумываются над тем, что их ждет, казалось, прониклись тревожным настроением старших. Они не возились, не шалили. Они даже не играли, а сидели притихшие и молчаливые. Эти маленькие рабы уже знали достаточно, чтобы страшиться за свое будущее и трепетать при словах «невольничий рынок».