Серп луны, стр. 5

Постоянно угрожавшая мне черная тень приблизилась еще на шаг. Когда от нее прячешься, она оказывается только ближе. Я не раскаивалась, что ушла с работы, но меня пугала эта черная тень. Я могла продаться какому-нибудь одному мужчине. После того случая я очень хорошо поняла взаимоотношения мужчины и женщины. Стоит женщине немного размякнуть, как мужчина чувствует это и добивается своего. Его интересует только тело, и, пока оно нужно ему, у тебя есть пища и одежда; потом он, вероятно, начнет тебя бить и ругать или же перестанет платить. Так женщина продает себя; иногда это бывает приятно, как мне тогда. В порыве удовольствия говоришь ласковые слова, но этот момент проходит, и чувствуешь боль и унижение. Отдаваясь одному мужчине, еще можешь произносить нежные слова; когда продаешься всем, лишаешься даже этого. Мама не говорила таких слов. Можно бояться больше или меньше; я не могу принять совета «первого номера», один мужчина внушает мне меньше страха. Да и вообще и в тот первый раз я не думала продавать себя. Я не нуждалась в мужчине, мне еще не было двадцати лет. Вначале я ждала, что с ним будет интересно; кто знал, что, когда мы окажемся одни, он потребует именно того, чего я боялась. Да, тогда я словно отдавалась весеннему ветру, а он воспользовался этим и потом пользовался моим неведением. Его медовые речи навевали грезы; придя в себя, я ощущала пустоту, это был только сон, мне достались лишь еда и несколько платьев. Я не собиралась снова так зарабатывать на жизнь, но без пищи не обойтись, и еду надо заработать. А для того чтобы добыть деньги, женщина должна примириться с тем, что она женщина, и торговать собой!

Более месяца я не могла найти работы.

Я встретила нескольких школьных подруг, некоторые учились в колледже, другие сидели дома и ничего не делали. Но я им не завидовала и с первых же слов почувствовала свое превосходство. В школе я была глупее их; теперь они обнаруживали свою глупость. Они еще жили словно во сне. Все они выставляли свои наряды, как товары в лавке. Глаза их скользили по молодым мужчинам так, как будто они слагали любовные стихи. Мне было смешно. Впрочем, я должна была извинить их: они сыты, а сытые только и думают о любви. Мужчины и женщины ткут сети и ловят друг друга; у кого деньги – у тех сети побольше, в них попадается сразу несколько жертв, а потом из них, не торопясь, выбирают одну. У меня не было денег, не было даже пристанища. Я должна была ловить без сетей или стать жертвой; я понимала больше, чем мои школьные подруги, была опытнее их.

Однажды я встретила ту маленькую женщину, похожую на фарфоровую куклу. Она ухватилась за меня так, словно я для нее самый близкий человек. «Вы хорошая! Вы хорошая! Я раскаялась, – говорила она очень искренне и страшно растерянно.– Я просила вас оставить его (она всхлипнула), а вышло хуже! Он нашел другую, еще красивее, ушел и не возвращается!» Из разговора с ней я знала, что они женились по взаимной любви, она и сейчас очень любит его, а он ушел. Мне было жалко эту маленькую женщину, она тоже жила грезами и все еще верила в святость любви. Я спросила ее, что же она собирается делать, она сказала, что должна найти его во что бы то ни стало. «А если он не найдется?» – спросила я. Она закусила губу; она – законная жена, и у нее еще есть родители, она не свободна. Оказалось, что она даже завидует мне – я ни от кого не завишу. Мне еще завидуют – как тут не рассмеяться! Я свободна – смешно! У нее есть еда, у меня – свобода; у нее нет свободы, у меня нет еды; обе мы женщины.

После встречи с «фарфоровой куклой» я уже не хотела продать себя кому-то одному, я решила зарабатывать, заигрывая с мужчинами. Я ни перед кем не отвечала за это; я была голодна. Заигрывая с мужчинами, я смогу утолить голод, а если я хочу быть сытой, я вынуждена заниматься заигрыванием. Это замкнутый круг, и отправляться можно из любой точки. Мои школьные подруги и та «фарфоровая кукла» почти такие же, но они только мечтают, а я буду действовать, потому что голодный желудок – величайшая истина. Продав все, что у меня оставалось, я обзавелась новым платьем. Я была недурна собой и смело отправилась на заработки.

Я рассчитывала кое-что заработать шутками и заигрыванием. О, я просчиталась. Я еще плохо разбиралась в жизни. Мужчины не так легко попадаются на крючок, как мне думалось. Я хотела подцепить кого-нибудь из образованных и в крайнем случае отделаться одним-двумя поцелуями. Ха-ха, мужчины не таковы, они сразу же норовят ущипнуть за грудь. Они только приглашали меня в кино или погулять по улице, я съедала стаканчик мороженого и возвращалась домой голодная. «Образованных» хватало на то, чтобы спросить, что я окончила и чем занимается моя семья. Из всего этого я поняла: если он хочет тебя, ты должна доставить ему Соответствующее удовольствие, а за поцелуй получишь только порцию мороженого. Если же продаваться, надо делать это скорей, брать деньги и ни о чем не думать. Я поняла то, что понимала мама и что невдомек «фарфоровым куколкам». Я часто вспоминала маму.

Может, некоторые женщины и могут прокормиться, заигрывая с мужчинами, но у меня не хватает ловкости, и нечего было рассчитывать на это.

Я стала продажной женщиной. Хозяин не разрешил мне остаться у него, он считал себя порядочным человеком. Я съехала с квартиры, даже не простившись, и снова очутилась в двух комнатках, где мы когда-то жили с новым отцом. Соседи не распространялись о приличиях, однако были честными и милыми людьми. После переезда мои дела шли очень недурно. Ко мне заходили даже образованные. Они знали: я продаю, они – покупают, и заходили охотно, так как не попадали в неловкое положение и не роняли своего достоинства. Вначале было очень страшно – ведь мне еще не исполнилось и двадцати. Но через несколько дней я уже не боялась. Я не оставалась бесчувственной, не ленилась двигаться и все пускала в ход: руки, губы… Гостям нравилось это, и они потом добровольно рекламировали меня.

Через несколько месяцев я стала понимать еще больше и определяла человека почти с первого взгляда. Богатые сразу спрашивали цену, давая понять, что покупают меня. Эти были очень ревнивы – пользоваться продажной женщиной они хотели монопольно, потому что у них были деньги. С такими я не церемонилась. Если они начинали капризничать, я предупреждала, что разыщу их дом и расскажу обо всем жене. Они утихали. В конце концов годы учения в школе, не пропали даром. Я уверовала – образование полезно. Другие приходили, крепко зажав в кулак деньги, и боялись только одного – как бы не переплатить. С этими я подробно вырабатывала условий: столько-то за это, столько за то, и они, как миленькие, возвращались домой за деньгами; меня это забавляло. Больше всего я ненавидела тех прощелыг, которые не только старались заплатить поменьше, но еще и норовили стянуть полпачки сигарет или флакончик с притираниями. Не трогаешь их – они любезны, а заденешь – могут кликнуть полицию и затеять скандал, Я не задевала их, я их боялась. Что же касается полицейских, то каждого из них приходилось чем-нибудь одаривать. В этом мире – мире хищников и хапуг – преуспевают только подлецы. Чувство жалости у меня вызывали ученики старших классов, в кармане у них позвякивали серебряная монета и несколько медяков, на носу выступали бусинки пота. Мне их было жалко, но я продавалась и им. Что мне оставалось делать! Еще были старики – люди почтенные, имевшие кучу детей и внуков. Я не знала, как им угодить; но мне было известно, что у них есть деньги, на которые они хотят перед смертью купить немного радости. Я давала им то, что они хотели. Так я познакомилась с «деньгами» и «человеком». Деньги страшнее человека. Человек – зверь, деньги – сила зверя.

Я обнаружила у себя признаки болезни. Это повергло меня в отчаяние, мне казалось, что не стоит жить. Я ничего не делала, выходила на улицу, слонялась без цели. Мне хотелось проведать маму, она бы немного утешила меня,– я думала как человек, которому суждено скоро умереть. Я обошла тот переулок, надеясь снова увидеть маму; я вспомнила ее, раздувающую у дверей мехи. Лавочка была закрыта. Никто не знал, куда они переехали. Это придало мне настойчивости: я должна во что бы то ни стало разыскать маму. С отчаянной решимостью я несколько дней ходила по улицам, и все напрасно. А вдруг она умерла или перебралась с хозяином лавки в другое место, может быть, за тысячу ли отсюда? Подумав об этом, я расплакалась. Надев платье и стерев помаду, я легла на кровать и стала ждать смерти. Я верила, что так я смогу скоро умереть. Но смерть не приходила. Послышался стук в дверь, кому-то я понадобилась. Хорошо же, ты получишь меня, ты тоже заразишься. Я не испытывала угрызений совести – разве моя вина в том, что случилось? Я снова повеселела, курила, пила вино и стала выглядеть как женщина лет тридцати – сорока. Синева окружила глаза, ладони горели, я перестала управлять собой: жить можно только, имея деньги; прежде всего надо быть сытым, а потом уж толковать о другом. Я ела хорошо – кто же откажется от обильной еды! Мне нужна хорошая пища, дорогая одежда,– этим я хоть чуть-чуть скрашивала свою жизнь.