Подводные мастера, стр. 21

Визг падающей бомбы ворвался ко мне через растянутый ворот. Тендер снова подбросило, я чуть не упал, но меня удержали свинцовые подметки калош.

Палуба вздрагивала под ногами. Я прошел к корме и заметил у ног кувалду. Она выстукивала о палубу дробь деревянной ручкой.

Подшивалов навесил мне спереди и сзади свинцовые груза и затянул их внизу подхвостником, чтобы плотнее легли. Я колыхнул широкими, как коромысло, плечами костюма и загрохотал вниз по ступенькам трапа.

В воде сквозь стекло я увидел большого оглушенного сазана, который бился возле железной ступеньки, роняя со спины серебряные монетки своей крупной чешуи. Но не до рыбы тут было.

Я двинулся к пробоине. Вдруг будто молотом что-то ударило меня по шлему, и я провалился в желтый, горячий туман…

Очнулся я на грунте.

Белыми хлопьями, точно снег, падала вниз глушеная рыба.

У меня сильно билось сердце и нехватало воздуха. В шлеме стояла тишина: был поврежден шланг. Хватая ртом воздух, я уже стал терять сознание, как вдруг почувствовал, что меня поднимают наверх.

Снова пришел в себя я на трапе. По загорелым огромным рукам, которые заботливо поддерживали мне голову, я узнал старшину Подшивалова. Меня быстро раздели, отвинтили шлем.

Я обернулся и увидел старшину уже за бортом. Он спускался в кипящую пену возле пробоины, огромный, в светлозеленом тифтике, с кувалдой в руке. Его шлем мерцал под водой, рассыпая пузыри.

Ледяная вода бурлила и гудела, кружась огромной темной воронкой у пробитого борта.

Две бомбы вдали, одна за другой, упали в озеро, и взрывная волна толкнула Подшивалова в темный провал. Но он удержался у борта и начал бить кувалдой по стальным заусеницам так, что палуба у нас гудела и вздрагивала под ногами.

Но и такому богатырю нелегко было отогнуть толстую сталь. Тяжело работать навесу, размахнуться у борта негде; одно неверное движение — и полетишь на дно.

Стальные края пробоины, когда корабль лежит спокойно на грунте, легко обрезать автогеном. Но какой может быть сейчас автоген, когда даже баллон с кислородом было опасно вынести на палубу: он тотчас взорвется. Да и автогенная горелка при таких толчках у борта ударит водолаза обратным огнем.

Бомбы падали уже далеко, но толчки от них в воде были еще очень сильны. Подшивалова бросало грудью прямо на стальное острие заусениц, и мы видели, как вместе со взмахами кувалды поднимается кверху какой-то буро-ржавый туман.

— Выходи! — не выдержав, закричал дядя Миша.

Подшивалов не отвечал и продолжал отгибать железо. Из его костюма били фонтаном бело-фиолетовые пузыри. Это сквозь дыры, пробитые в костюме, выходил воздух, вырывался так густо, что Подшивалов уже не нажимал на золотник, а мы качали изо всех сил помпу. Но вода всё больше обжимала водолаза, и он тяжелел.

— Выходи наверх! — снова закричал дядя Миша в телефонную трубку.

Подшивалов уже выпустил кувалду из рук и, подтянув к себе пластырь, налег на него всей грудью.

Мы схватились за подкильные концы и прижали пластырь к пробоине.

Корабль быстро пошел на откачку. Помпы вскоре захрапели, осушая трюм. Корабль выровнялся. Пластырь плотно лег к пробоине, будто его заложили в сухом доке.

Мы уперлись ногами в борт и вытянули на сигнале отяжелевшего Подшивалова.

Он упал, как глыба, на палубу. Сняли с него шлем и груза, а костюм от манишки донизу расхватили ножом. Из костюма сразу хлынула побуревшая от крови мутная вода. Шерстяное белье на Подшивалове сбилось в комки, а ватник был в нескольких местах прорезан насквозь. Глаза старшины были закрыты.

— Максим, очнись! — тормошил его дядя Миша, но Подшивалов лежал неподвижно.

Врач Цветков подбежал с грудой перевязочного материала, схватил водолаза за руку. Быстро пощупав пульс и сделав удивленные глаза, он что-то сказал по-латыни.

Мы очень испугались.

— Умер? — прошептал Никитушкин.

А Подшивалов вдруг открыл глаза и спросил:

— Плотно лег пластырь?

Мы даже вздрогнули.

— Железное здоровье! — сказал Цветков, делая перевязку.

Но Подшивалов поднялся на палубе и закричал:

— Чего стоите? Ждете, когда залепят в баржу прямое попадание? Травите кабель!

Уже темной ночью, сгибаясь в три погибели, вынесли мы конец последней подводной нитки кабеля на северный берег и подали инженеру Соколову с монтажниками для присоединения к электрической станции.

Промерзшая, как сосулька, баржа из-за малой глубины сама к берегу близко подойти не могла и только потравливала нам кабель.

Мы шли пятьсот метров по ледяной воде, — так далеко тянулась песчаная отмель. Шли в водолазных рубахах без шлемов; волна сшибала нас, обдавала с головой, но мы поднимались и снова шли.

Подхваченные гулкой пеной прибоя, мы падали на береговую отмель. Совершенно мокрые, осыпанные с головы до ног крупным песком, мы выбрались, наконец, на этот желанный берег. Монтажники в темноте приняли с наших плеч кабель и радостно пожали нам руки.

Подшивалова в ту ночь с нами не было: его увезли на катере в госпиталь.

А седьмого ноября, в день праздника Великой Октябрьской социалистической революции мы пошли в госпиталь навестить нашего старшину. В этот день в осажденном городе должен был зажечься свет.

Мы шли и представляли себе, как загорятся лампочки в наших оставленных квартирах.

Темное с занавешенными окнами здание госпиталя выросло перед нами.

Медицинская сестра провела нас в палату к забинтованному, как мумия, больному. За бинтами мы никак не могли угадать Подшивалова и видели только нос, который торчал из марли. На забинтованной голове больного темнела дужка радионаушников. Подшивалов слушал музыку.

Был уже вечер.

В полуразбитых стеклах керосиновых ламп качалось неяркое желтое пламя, то освещая нос Подшивалова, то уводя его во тьму вместе с бинтами.

И вдруг под потолком сразу засияли три больших матовых шара. Огромная палата наполнилась мягким и ярким электрическим светом, таким ярким, что стал виден каждый отдельный уголок, каждая царапинка на полу, все складки на одеялах, все морщинки на лицах больных.

Глаза больных засияли, точно это у них внутри зажегся свет. Сквозь раскрытые двери стало видно, как залило светом темные коридоры. Осветилась даже бочка с песком, стоявшая в темном углу.

Радостный вздох пронесся по всему госпиталю.

— Свет включили!

И не только по госпиталю. По всему городу — по закопченным квартирам, где не повреждена была вражеской бомбежкой электросеть, по цехам оставшихся в осаде заводов — понесся ослепительный световой поток.

Изумленный горожанин радостно, словно впервые, разглядывал при ярком свете свою комнату и улыбался, никак не догадываясь, что возвращение света дело рук водолазов.

Рабочий надевал защитные очки и приступал к срочной электросварке брони поврежденного на фронте танка.

«Сны сбываются, — подумал я, глядя на радостные лица. — Сегодня в театре вспыхнут хрустальные люстры, взовьется занавес, и по залу разольются мощные голоса оркестра».

Подшивалов отогнул края бинта, прикрывавшие ему глаза, и, улыбаясь, молча смотрел на сияющий матовый шар. Он мысленно представил себе, как на огромном мраморном щите станции нажали пусковую кнопку и по толстому фидеру кабеля пронесся электрический ток.

— Хорошо лег кабель на грунт, без колышек, — сказал дядя Миша.

— Толково лег, — кивнул головой Никитушкин.

Сестра с удивлением поглядела на нашу морскую форму.

— Разве вы монтеры? — спросила она.

— Нет, мы водолазы, — ответил дядя Миша.

Загадочные звуки

Много песен сложено на флоте про затонувшие в грозных схватках с врагом русские боевые корабли.

Мы, водолазы, ходим по следам морских песен.

В конце прошлого века затонул воспетый в песне броненосец «Русалка», и мы нашли его на двадцатиметровой подводной скале.

Из трюмов затонувшего в первую империалистическую войну крейсера «Баян» мы, будто картофель, смело выгружали позеленевшие шаровые мины образца тысяча девятьсот восьмого и десятого годов.