Хозяин дракона, стр. 36

Нежана пришла вечером, с большим вышитым рушником.

– Пусть Господь спасет вас, добрые люди! – сказала, передавая рушник. – Со свадьбы берегла. Нечем больше благодарить. Молиться буду!

Олята стоял, краснея. Боялся, вдруг Нежана позовет к себе? Как вести себя, что сказать? Но Нежана не позвала. Уронила слезу, обняла Оляну, после чего ушла.

– Надо сена им накосить, – сказал Олята сестре. – Козе много не требуется, но бабе трудно. Козлят под Рождество заколют, будет мясо, а козу целую зиму кормить. Завтра поищу косу.

Планам этим не суждено было сбыться. На следующий день вернулся Некрас…

17

Воскресный день. Обедня в соборе кончилась, на курский торг выплескивает толпа. Мужчины в новых портах и свитках, женщины и девки в цветастых поневах и вышитых рубашках. Замужние и вдовы в платках, девушки с венчиками в волосах. Венчики большей частью костяные, но попадаются из бронзы и с каменьями, редко – серебряные. Курск небогатый город, здесь больше ценят добрый меч, чем украшения. Шелковых портов, как в Галиче, не встретишь.

Порты на нас полотняные, свитки – суконные, как и шапки, зато все новое. Справили по приезду. Серебро у ватаги есть. Дружинник не расстается с кошельком ни на пиру, ни в сече. Кое-кто из ватаги под стенами Галича успел срезать кошельки убитых уных сподвижников Володька. Добычу поделили поровну: так решила ватага.

В Курск добирались долго. Шли проселками и тропами, избегая торных дорог. Путали следы. Ели печеную дичину и рыбу, заплывавшую в мои верши. Когда становилось невмоготу жить на мясе и рыбе, Малыга отправлял кого-нибудь в ближайшую весь, и тот возвращался с мешком муки или дробленой пшеницы. За еду платили. Если отобрать, смерд пожалуется тиуну, тот сообщит князю. Могут выслать погоню, могут перенять… Получив серебро, смерд промолчит – чтоб не делиться с князем. Пока добирались, оборвались и обносились. В таком виде въезжать в Курск Малыга не захотел. Свернул к посаду и остановил коня у постоялого двора. Мы разместились, поели, а после трапезы позвали портных и сапожников. Нас обмерили, ремесленники получили задаток и пообещали прийти завтра.

Вечером прискакал гонец. О нашем приезде донесли, князь Всеволод не захотел ждать. Малыга, ворча, кое-как привел в порядок одежу и отправился с гонцом. Вернулся не скоро, хмельной и довольный.

– Помнят сотника! – сказал в ответ на наши вопросы.

Всеволод Курский принял нас через день. Отпаренных в бане, с надетыми бронями и при оружии. В своем времени я смотрел исторические фильмы, там воины постоянно ходили в доспехах, не снимая их даже за столом. Глупость. Броню и шеломы, смазанные салом, чтоб ржа не ела, возят в мешках, надевая лишь перед боем. Даже крепкий воин, походив день в доспехах, к вечеру заплетает ногами. Кольчуга с зерцалами весит почти пуд, шелом и оружие – поменьше, но все вместе – изрядная тяжесть. Мы откипятили кольчуги в котлах, почистили их речным песком и предстали пред князем в сверкании и блеске. Всеволод придирчиво оглядел каждого, велел показать мечи, одобрительно хмыкнул, заметив на клинках многочисленные зазубрины, оценил коней и упряжь, после чего отпустил, велев приходить в воскресенье в собор. Мы пришли. После службы поп поднес нам крест, мы приложились, засвидетельствовав верность князю, на этом прием в кметы кончился.

Мы пробираемся сквозь толпу принаряженных женщин и девок, разглядывая их, а они разглядывают нас. Это местный обычай. В княжьих хоромах живут только отроки, не достигшие возраста быть мужем. От нас туда взят Брага, остальным надо выбрать хозяйку. Проще говоря, жену. Постоянную или временную – по желанию. Понравится девка, поп тут же окрутит – здесь это быстро. Глянется вдова – иди к ней. Дальше, как сложится. Слюбится – венчайся, нет – живи так, если не гонят. Свободных женщин в Курске много; многие вдовеют по второму и третьему разу. Жизнь кмета на границе Поля половецкого короткая…

Нас пристально разглядывают. Весть о приезжих разнеслась, в соборе было не протолкнуться. Преобладали женщины, пришедшие за сужеными. Заполучить кмета почетно и выгодно. Кмет кормится из княжьих закромов, ему дают серебро, из похода он привозит добычу – если возвращается, конечно. У женщин дети – их надо растить, им хочется ласки и защиты. Взамен кмет будет обихожен и досмотрен. Выгода обоюдная. Мне обзаводиться женой не хочется, но Малыга наказал не привередничать: в Курске такого не любят. Раз приехал, живи по обычаям!

Женщины выбрали первыми. Оттеснив девок, обступили ватагу. Никакого хихиканья и томных взглядов: разговор деловой и конкретный. Какой у кого дом и хозяйство, сколько детей и какого возраста – чем старше, тем лучше, не придется тебе пестовать, ну а сама хозяйка – вот она! Гляди, оценивай…

Меня окружили и галдят, перебивая друг друга. Преобладают вдовы, но затесалось и несколько девок. Последние выразительно смотрят, но молчат: девкам навязываться соромно. Вдовы не стесняются. В растерянности оглядываюсь на Малыгу, тот в ответ ухмыляется. Малыга местный, и поступил хитро. Нанял сваху, сказал ей, чего хотел бы, та прикинула и отвела сотника к вдове. Вечерком, чтоб нескромный взгляд не зацепился. Малыга со вдовой поглядели друг на друга, поговорили и срядились. Теперь стоят рядом: кряжистый, еще не старый сотник в новой свите и с саблей на поясе и миловидная, пухленькая женщина лет тридцати. На ней новенький шелковый платочек – подарок Малыги. Батько купил его на торгу перед службой, а по окончании подарил. Пришедшим женщинам все стало ясно, сотника оставили в покое.

– У меня и детей-то нету! – говорит, приступая ко мне, бойкая черноглазая молодка. – Самой осьмнадцать. Замужем году не была. Дом большой, хозяйство справное, пироги пеку укусные…

– Дрянь твои пироги! – перебивает другая, круглолицая. – Мои весь Курск знает!

– Зато ты неряха! – парирует черноглазая. – Сметье неделями не выносишь!

– Я?! – Круглолицая задыхается от возмущения. – Да у меня на подлоге снедать можно. Это ты рубаху раз в лето моешь!

– Брешешь!..

Бабы лаются, толкая друг дружку в грудь. Остальные с интересом наблюдают. Тоска… Смотрю поверх сцепившихся молодок. В стороне от обступившего меня кружка стоит женщина в линялом платочке. Понева на ней не новая, рубаха – застиранная. Постеснялась, видимо, подойти, эти заклевали бы. Женщина худенькая, но миловидная. Серые глаза под большими ресницами смотрят робко. Красивые глаза, как у Юли…

Отодвигаю спорщиц плечом, подхожу к сероглазой. Она смотрит недоверчиво.

– Как звать?

– Милицей.

– Меня – Некрасом. Вдова?

Кивает.

– На постой возьмешь?

Застенчивая улыбка…

– Да у нее двое детей! – подлетает черноглазая. – В доме шаром покати, а сама изба не сегодня-завтра завалится! Идем ко мне, кмет! Пироги спекла, юшку сварила, мед есть. У Милки и хлеба-то нету, дети сидят голодные…

– Брысь!

Черноглазая отшатывается. Беру Милицу за руку – теперь можно – и веду к торгу. Первым делом платок – обычай! Выбираю шелковый, нежно-голубой – он идет к глазам Милицы – и сразу повязываю поверх прежнего. Дома перевяжет, замужней женщине или вдове даже на минуту показаться простоволосой – позор. Обычай исполнен. Можно шагать к ней, но из головы не выходят слова черноглазой.

– Дома действительно ничего?

Краснеет и опускает глаза. Стыдно. Пришла за мужем, а накормить нечем.

Иду в обжорные ряды. Валю в мешок пироги: с убоиной, рыбой, капустой. Добавляю сверху горшок с густым коричневым медом. Крынку с молоком вручаю Милице – донесет. У меня в одной руке – мешок, в другой – кувшин с пивом: событие надо отметить. Муку, крупу, сало и яйца торговец привезет к вечеру – он знает, где Милица живет. Кажется, все. В последний миг спохватываюсь:

– Детям лет сколько?

– Богдану – пять, а Лелечке – три.

Пять для пацана – возраст в этом мире. Покупаю маленький ножик и яркую красную ленту. Ножик – в сапог, ленту – за пояс. До карманов в этом мире пока не додумались. Милица семенит впереди, прижимая крынку к груди. Минуем городские ворота. Посад, узкая кривая улочка. Неказистая избенка, покосившийся забор. Это мы поправим… Во дворе – мальчик и девочка. Пацаненок крепенький, сероглазый – в мать. У девочки глаза карие, волосы черные. Ясен пень, в отца…