Блюз «100 рентген», стр. 38

Выглядели, кстати, все трое главных персонажей примерно с одинаковой степенью паскудства, то есть физических повреждений хватало у каждого из троих. Честно говоря, у каждого из присутствующих в этом крысятнике главных действующих лиц всевозможных травм и увечий хватило бы и на десятерых, наложенные жгуты и повязки впечатляли мало — эти декоративные бантики не для таких случаев.

А вот положение в этой крысятнической иерархии они занимали совершенно разное. То есть двое — один с замотанной бинтами востроносой головенкой и заляпанном кровью и еще какой-то дрянью несвежем костюме и второй, которому, судя по прибинтованной к туловищу правой руке, повезло вряд ли больше, допрашивали третьего, валяющегося на грязном бетонном полу каморки. Руки и ноги третьего были вполне профессионально стянуты за спиной наручниками, кроме того, он единственный в камере не был вооружен. У остальных оружие имелось. Кроме этих троих, в камере находился еще один человечек в грязном белом халатце, судя по всему, врач, с чемоданчиком, полным каких-то мерзко выглядящих и воняющих склянок. На полу уже валялись несколько пустых шприцев. Остальных присутствующих можно было смело не считать за людей, потому что на людей они походили так же мало, как мало походит на нормального сталкера или человека типичный «монолитовец», да еще и в костюме с экзоскелетом. С поправкой на время, разумеется. Этаких «монолитовцев» доисторического периода было двое.

— Да ничего он нам больше не скажет. — Востроносый сморщился от боли в разбитой губе, но все-таки раскурил сигарету. — Михаил Александрыч на него уже две упаковки амитал-натрия [14] извел, а он все про какую-то Зону да Чернобыль, Валентина да Катерину, которая ушла к Саркофагу, другой бы на его месте давно окочурился, у него же половина ребер наружу, из почек рассольник можно готовить плюс наркота… А он все живет… Псих, однозначно. Сначала называл себя сталкером, наверное, двинулся на почве фильма, хотя вроде бы взрослый мужик. Я бы лично такие фильмы запретил, а режиссера и авторов сценария отправил на собеседование с кем надо и куда надо. И бросились бы они после разговора по душам, исполненные священного вдохновения и страха, наперегонки сочинять гимны трудовому народу. А эти, нынешние, ничего и не умеют, кроме как сомнения сеять. Сказано же — сейте разумное, доброе, вечное, а они что сеют, паскуды? Только государственный семенной фонд и умеют на стороны разбазаривать. Вон у нашего-то клиента крыша и вовсе съехала. Ну, Доктор, конечно, его полечил немного, чтобы всякая херня не блазнилась, он, голубчик, и заткнулся. Только иногда повторяет как заведенный: «Четвертый энергоблок, 1986 года, 26 апреля, 1 час 24 минуты… Четвертый энергоблок, 1986 года, 26 апреля, 1 час 24 минуты…» Потом уходит в отруб и, как заведенный, по-новой: «Четвертый энергоблок 1986 года, 26 апреля 1 час 24 минуты…» Да пьяный он после того дерьма, которое ему наш лечила вколол, вдрабадан пьяный, чего ж тут непонятного? Его протрезвить сначала надо, а уж потом…

— Приказано доставить живым и невредимым в Киев этой же ночью. Так что гони через Горынь-Удрицк, Сорны, Коростень на Киев, к утру должны быть на месте, — наверное, уже не в первый раз, неодобрительно косясь на табачный дым, повторил второй. — Там разберутся. Да и штуковины при нем занятные найдены, сам же видел? А как он нас в машине приложил? Это что, тоже было временное помрачение рассудка? Это у троих-то здоровых тренированных мужиков сразу? А служебную «волжанку» во что превратил? Нет, ты мне скажи, ты видел когда-нибудь, чтобы двери по асфальту словно блины какие и двигун напрочь из амортизаторов вырвало, причем наружу. Сказано, в Центр, на изучение, значит, повезем в Центр. Хотя, конечно, тащиться ночью черт-те куда кому же захочется, но приказ есть приказ. Эх, да будь моя воля, я бы всех этих экстрасенсов…

— А если при попытке? — с надеждой прищурился первый. — Первый раз, что ли? Или вон лечила наш малахольный сейчас вкатит ему еще дозу, да с премиальной надбавкой, — и никакой попытки не надо, сам откинется! А штуковины сдадим, как положено, по описи… И вот еще, курил бы ты что-нибудь поприличней… А то аж тошнит от твоего «Беломора».

— Разговоры при исполнении, — раздался гулкий голос одного из «первомонолитовцев», подкрепленный взмахом «Каштана». [15] — Берите этого придурка за руки за ноги и волоките в «уазик», в отделение, которое с решеткой, цацку ему его бросьте, ну, ту, которая в темноте светится, фонит, короче, а то он, может быть, без радиации сдохнет, я в одной книжке что-то похожее читал. А то и в самом деле жмура привезем, а начальство приказало, чтобы живым. И по возможности не покалеченным. А вы что натворили?

— А это он сам, — начал было «пиджак». — Кто ему велел сопротивляться аресту? Вот и досопротивлялся, так сказать. Да, чуть было не забыл, начальство приказало пса ему в попутчики, да выбирай, какого позлее, Агру, что ли, она уже месяц никого к себе не подпускает.

— Две «Волги» пойдут в сопровождении, поняли? — добавил тот, с «Каштаном». — И чтобы этот, как его, «сталкер», до самого Киева дожил! И не останавливаться, там, пива попить или отлить… Знаю я вас, полевых… Я, между прочим, за него головой отвечаю, а мне моя голова, в отличие от ваших дуроловок, оч-чень даже дорога. Не довезем — приеду в Киев один. А как я отмажусь — это вам, ребята, будет уже без разницы. Все поняли? Если все — тогда подъем! А сейчас сверим часы, на всякий случай, товарищи. На моих 1:05. Ну вот, совсем другое дело! А то взялись мне тут разной херней маяться, поехали!

До взрыва оставалось меньше двадцати минут.

В тесную каморку, выгороженную в задней части милицейского «уазика» бросили бесчувственное тело Лешки-Звонаря. Следом швырнули заряженные уже на три бусинки «мамины бусы» — фонило теперь от них довольно сильно. Потом в раскрытую стальную дверцу впихнули огрызающийся комок ярости, зубов, лап и тупых собачьих когтей, который принялся немедленно обнюхивать то, что осталось от бронекомбинезона «СЕВА», потом еще раз обнюхал то, что осталось от самого Лешки, и вдруг неожиданно заскулил и стал царапать лапами запертую дверь. Но неизвестно чего испугавшегося пса уже никто не слышал.

Машины развернулись, разбрызгивая слегка подмерзшую весеннюю грязь с обочин так и недостроенной рокады, и пошли на Киев.

8

Как всегда в таких случаях, машины шли быстро, не останавливаясь. Навстречу по рокаде попадались какие-то воняюшие соляркой воинские колонны, послушно прижимающиеся к грязной обочине.

У КПП на выходе из запретной зоны их в который раз остановили для проверки документов, но стоило громиле с «Каштаном» только махнуть какой-то книжицей, как караул немедленно вытягивался во фрунт, даже и не подумав поинтересоваться, что везут, кого везут и куда везут. Надо — вот и везут. Видимо, не последним человеком здесь, в причернобылье, был этот великан в синем бронекостюме без знаков различия и с нештатным автоматом в руках.

Лешка-Звонарь валялся на рифленом полу автозака практически без одежды, на каждой колдобине его встряхивало, болели ребра и почки, но все это было, по сути дела, чепуха — «мамины бусы» понемногу останавливали кровотечение, сращивали мелкие сосуды, словом — лечили как могли. Пес, забившийся в другой угол того же автозака, тихонько скулил и никаких попыток напасть на полумертвого сталкера не делал. Похоже, пес не чувствовал в Лешке человека, которого нужно охранять, но и хозяина не чувствовал, существом-жертвой здесь тоже не пахло, и от этого псу, тренированному на людей, было страшно. Возможно, ему вспомнилась щенячья молодость, когда на улицах ночных городов отлавливали таких вот голенастых щенков, чтобы определить потом кого на шапку, кого медикам, а кого и на службу…

«Вот если бы у меня был «пузырь» или «светляк», или хотя бы «душа», — подумал Звонарь, — тогда было бы совсем другое дело. Через полчасика я был бы тощий, но здоровый и вполне пригодный к дальнейшему употреблению. — Но ни «пузыря», ни «светляка» не было. А «душа» осталась там, в схроне на берегу Припяти. — Но и этим, которые меня слепили, как слепого кутенка, им, паразитам, тоже досталось немного».