Это было на Ульяновской, стр. 23
Громыхнула автоматная очередь. Мальчуган и двое, что успели проскочить в развалины, обернулись. Они увидели, как падал третий: широко раскинув руки, цепляясь за острые серые камни. Будто загораживал пролом, прикрывая собой товарищей.
А спасенные бегут за своим маленьким спасителем, перепрыгивая через груды кирпичей, задыхаясь от поднятой ими же известковой пыли. Остановиться бы, передохнуть, но мальчуган, словно юркая ящерица, скользит по одному ему известным переходам. Отставать нельзя.
Маленькая фигурка мелькнула в проеме окна и, будто наткнувшись на невидимое препятствие, отскочила назад: немцы! Как по команде, припали они к груде битого кирпича, оглушенные стуком собственных сердец.
Немецкий патруль не заметил их, но рисковать жизнью спасенных им людей Коля уже не решался.
— Придется подождать до темноты, — сказал он, вытирая выступившие на лбу капли пота. — Ветра здесь нет, а поесть я вам принесу. Только никуда не уходите!
— Есть, товарищ главный, — заулыбались командиры, еще не веря, что они на свободе. — Тебя как звать-то?
— Колей меня звать. Фамилия — Петренко. Мы тут близко живем. — И добавил, подумав: — Пионер я, так что вы не бойтесь.
Сразу посерьезнев, капитан Георгий Матвеев и старший лейтенант Александр Майгуров крепко пожали руку своему спасителю, поклялись, что будут ждать его здесь до самой ночи.
Но Коля явился через полчаса, с полными карманами горячих картофелин, и, сказав, что скоро вернется, помчался разыскивать свои санки.
Вечером сырая, холодная яма приняла еще двоих. Впрочем, скоро и они — как Федор Студнев, Виктор Татаринов, Петр Уткин и другие — стали желанными гостями в домах Петренко, Паневкиных, Куделиных, Ковтунов. Отогревались, меняли повязки, мылись. Внушительная фигура полицейского, появляющаяся в воротах во время патрульного обхода, служила настоящей охранной грамотой и для спасенных, и для их спасителей. Но самому Григорию Базыкину было неуютно от этого подлого звания. Мало утешала его мысль, что желтую повязку носит он ради спасения не только собственной жизни, но и многих других. Его смущал и тревожил пристальный взгляд Нины, той самой девушки, которую обещал ему в жены Александр Семенович. Правду сказал тогда бородач — красивая у него дочка. Да разве только в красоте дело? Сердце у нее золотое. За то и полюбил. Да только как об этом скажешь? Время ли сейчас?
Григорий решил ждать. Войдут наши в Ростов, доложит он все, как было, товарищи подтвердят.
Доверят ему оружие. И тогда, с фронта, напишет он девушке те слова, которые не может сказать сегодня. Коль согласна будет — как придет с войны, так и поженятся.
Но получилось совсем по-другому, быстро и неожиданно. В один из промозглых дней начала февраля, когда город жил надеждой на скорое освобождение, обитатели двора вздрогнули от резкого стука в ворота. Григорий, случайно оказавшийся дома в это неурочное время, на ходу сорвал с вешалки куртку, выскочил во двор. Отпирая ворота, приосанился и стал так, чтобы полицейская повязка на его рукаве бросилась в глаза вошедшим. Но те будто и не заметили ее. Грубо оттолкнув Григория, немец в сопровождении трех полицаев направился прямо через двор, в левый его угол. К Пономаренко.
Базыкин облегченно вздохнул: дома только Нина и ее мать, жена Александра Семеновича. Зайди они сейчас в любой другой дом — быть беде. Шагая следом за непрошеными гостями, он покосился на окна соседей. Они были плотно задернуты шторами. За каждой — Григорий знал совершенно точно — замерли беглецы. Надо задержать этот странный патруль хотя бы на три-четыре минуты — чтобы люди успели проскользнуть в сарай и укрыться в яме. Надо что-то срочно придумать…
Но времени на размышления не было. Единственный выход — задержать их в доме Пономаренко.
Еще не зная, как это ему удастся, Григорий вошел в комнату. И замер, увидев, как по лицу стоявшей перед гитлеровцем девушки разливается смертельная бледность. Как же он мог забыть — формируется очередной эшелон молодежи для отправки в Германию. Они пришли за Ниной!
— Собирайся, быстро! — кричал полицай.
— Шнель, шнель, — подгонял немец.
Но девушка не могла двинуться, она смотрела на них полными ужаса глазами, будто не понимая, зачем они пришли.
И тут, браво щелкнув каблуками, перед немцем вытянулся Григорий:
— Это моя жена. С вашего позволения…
— Жена? — неохотно перевел взгляд на Григория гитлеровец. — Карош. Дафай биржа документ — как это по-русски? — брак…
В тот же вечер, к величайшему изумлению всех обитателей двора, не исключая и жениха с невестой, во дворе играли свадьбу.
«Нашли чем заниматься, — возмущался про себя Коля Петренко. — Тут война, а они женятся! Сроду их не поймешь, этих взрослых». Очень было ему досадно, что из-за этой самой свадьбы беглецам придется целые сутки невылазно сидеть в сырой, холодной яме, слушать пьяный ор полицаев — без них ведь не обойдется!
XIII
Двор Кизимов казался вымершим. Безмолвно высились в глубине его темные руины, надежно скрывавшие подвал с беглецами; болтались на скрипучих петлях створки ворот, нарочно распахнутых, — заходите, дескать, смотрите: ничего здесь нет, кроме нищеты да запустения.
На самом же деле в этом тихом дворе шла напряженная, ежечасная борьба за жизнь. Подвал был переполнен, и у Марии Ивановны и ее дочери хлопот было столько, что сразу не расскажешь. Вот почему так удивилась девочка, когда, проснувшись утром, увидела мать, недвижно сидящую за столом. В комнате было холодно и от этого так неуютно, что не хотелось вылезать из-под одеяла.
— Мам, ты чего?
— Ничего, дочка, отдыхаю. Дело я тут одно провернула. О господи прости мою душу грешную — сроду воровством не занималась… Понимаешь, — подсела она к изумленной девочке, — иду это я мимо немецкой столовки, глядь — у крыльца бочонок такой пузатенький. Я его легонько так и подтолкни. Он — на бок и покатился. Прямо к нашему дому. Сам, понимаешь?
— Понимаю, — засмеялась Валя. — И на горку сам, и во двор сам…
— Сам, — серьезно подтвердила Мария Ивановна и расхохоталась. — Такой умный бочонок. Только вот во дворе в яму свалился. Слышу — хруп. Я вниз, а там лужа томатная. На руки его да домой скорее. Шарф-то мой, глянь, какой красивый стал да вкусный! Поднимайся-ка, доченька, да отнеси в подвал кастрюльку с этим лакомством, пока я тут чего-нибудь посущественнее не соображу. Да скажи дяде Мите, чтоб белье грязное передал, стирать буду сегодня. Все поняла?
Через несколько минут Валя, одетая в неуклюжее мальчишечье пальто, зорко оглядевшись по сторонам, юркнула в развалины.
— Дядя Митя, — громким шепотом позвала она одного из обитателей подвала. — Смотрите-ка, что я вам принесла!
Климов подбежал к лазу и, передав товарищу кастрюлю с томатом, подхватил Валю.
— Ах ты, солнышко наше, знала бы, как мы тут все тебя ждем! Что там, на воле?
— Наши к Ростову подходят! Вот что!
— Скорей бы!
— Как фашистов прогонят, я враз за вами прибегу, хоть ночью, — откликнулась девочка.
— У меня тоже дочка есть, — грустно улыбнулся Климов. — Тамарой звать. Такая же глазастая, как ты. После войны в гости к нам приедешь?
— Обязательно. А сейчас мамка велела грязное белье собрать — она стирать будет.
— Золотая у тебя мамка, так ей и передай. — Дмитрий обернулся к товарищам: — Давайте-ка быстро всё в узел, я сам отнесу.
— Что ты, дядя Митя, — встревоженно заговорила Валя. — Мамка велела, чтоб я…
— Ты что удумал, Дмитрий? — подошел к Климову молодой белокурый парень со шрамом через все лицо.
— Я скоро, ребята. Нельзя, чтоб малышка такой узел тащила. Да и муку передать надо, а там тоже с полпуда наберется. Вы не бойтесь, я ведь старый разведчик! Глянь-ка, Валюха, тихо там?
— Тихо, — доложила Валя, обернувшаяся меньше чем за минуту.
Для старого разведчика и в самом деле не было большого труда пересечь двор, но Мария Ивановна такой самодеятельности не одобрила: ночью куда ни шло, а при ясном солнышке — такого чтоб больше не было! И она тщательно заперла дверь.