Первое дело Мегрэ, стр. 26

Полицейский нехотя, словно оказывая снисхождение, отвечал на вопросы.

— Ришар Жандро дома?

— Какой он?

— Темный, с длинным кривым носом.

— Есть такой.

Значит, Жандро либо не пошел, как обычно, в контору, либо срочно вернулся оттуда.

В этот самый момент у дома остановилась карета. Из нее вышла молодая женщина и бросилась к дверям, у которых стояли Мегрэ и инспектор.

Мегрэ она не заметила.

— Мадемуазель Жандро, — едва слышно произнесла она.

Инспектор торопливо бросился открывать дверь, объяснив потом своему коллеге:

— У меня были указания.

— Ее ждали?

— Мне просто велели пропустить ее.

— Вы видели хозяина особняка?

— Он сейчас как раз с этими господами. Вы знакомы с делом?

— Немного, — ответил Мегрэ, стараясь не показать, что он понимает всю унизительность своего положения.

— Говорят, это был грязный тип.

— Кто?

— Тот, которого кокнул слуга.

Мегрэ смотрел на него, открыв рот от удивления.

— Вы уверены?

— В чем?

— Что Луи…

— Не знаю я никакого Луи. Я слышал только обрывки разговора. Единственное, что я знаю, — не допускать скопления людей.

Один из землекопов, по-видимому тоже имеющий отношение к полиции, появился в воротах; тот, который остался в саду, был, вероятно, одним из здешних слуг. У первого руки были в грязи, к подошвам тоже прилипли комки грязи, лицо его выражало брезгливость и отвращение.

— Смотреть на него тошно! — обронил он на ходу. Перед ним открыли дверь, и он исчез в доме. За тот короткий миг, пока дверь была приоткрыта, Мегрэ успел заметить в холле Лиз Жандро и ее брата. Остальные, из прокуратуры, находились, по-видимому, в одном из салонов. Двери были закрыты.

— У вас здесь назначено свидание, что ли? — спросил полицейский у переминавшегося с ноги на ногу Мегрэ.

— Сам не знаю.

На глазах у него навернулись слезы. Никогда еще он не чувствовал себя таким униженным.

— Сдается мне, они больше всего боятся журналистов. Потому и принимают такие меры предосторожности. Самое смешное, что у нас в семье все пьют кофе «Бальтазар». Вот уж не думал, что в один прекрасный день…

Из дома, как видно, часто куда-то звонили — до них то и дело доносились телефонные звонки, отбои.

— Если вас послал ваш комиссар, я могу пойти сказать ему, что вы ждете.

— Не стоит.

Инспектор пожал плечами. Он уже ничего не мог понять, особенно когда заметил, что Мегрэ глотает пилюлю.

— Захворали?

— Вы не знаете, как это началось?

— Что именно?

— Вы были сегодня на Набережной Орфевр?

— Да. Я как раз собирался на облаву в квартал Ля Виллет. Комиссар Бародэ обрабатывал в это время одного типа.

— Маленький, в клетчатом костюме?

— Да. Хитрый, видать, парень.

— Бародэ звонил комиссару?

— Нет. Его вызвал к себе главный. Пока он ходил, я караулил парня. Занятный тип! Он просил закурить, да у меня не было.

— А потом?

— Когда мосье Бародэ вернулся, он снова закрылся с этим субчиком в клетчатом костюме, сказав нам, чтоб мы были наготове.

— Кто мы?

— Ну, из опергруппы… Нас было трое, кроме комиссара. Двое других сейчас в доме. Того, который копал, звать Барьер, месяц назад он был ранен при задержке поляка с улицы Коленкур.

Мегрэ ловил каждое слово. Перед ним возникла комната на Набережной Орфевр, полицейские, дружелюбно покровительственное «ребятки», с которым Бародэ обращался к своим подчиненным.

Почему же с ним так поступили? Разве он допустил какую-нибудь оплошность? Или не сумел взяться за дело? Или был недостаточно осторожен?

Уходя с бульвара Ришар-Ленуар, комиссар Ле Брэ, казалось, дал ему свободу действий. А сам бросился на Набережную Орфевр! Может, он и сюда пожаловал?

— Значит, дворецкий признался?

— Вроде бы так. Рожа у него, во всяком случае, мерзкая.

— Я больше ничего не понимаю.

— А почему вам кажется, что вы должны что-нибудь понимать?

Это был, быть может, первый урок скромности, преподанный Мегрэ. Инспектору, надо думать, уже перевалило за тридцать. Он обладал тем спокойствием, тем безразличием, которое присуще людям, много повидавшим. Он покуривал свою трубку, даже не пытаясь прислушиваться к тому, что происходило в доме.

— Во всяком случае, это куда лучше, чем облава на участке Ла Виллет. Бог знает, сколько бы она отняла времени…

У тротуара остановился автомобиль. Молодой врач с темной бородкой поспешно вышел из машины, держа в руке чемоданчик. Мегрэ узнал его по фотографиям, которые часто печатались в газетах.

То был доктор Поль, судебный врач, почти знаменитость.

— Где все?

— Здесь. Пожалуйста, доктор. Труп в саду. Но прежде всего вы, наверное, захотите повидать прокурора?

Все, кроме Мегрэ, беспрепятственно проникали в святая святых. Ему ничего не оставалось, как терпеливо ждать под сводами подворотни.

— Вот увидите, — сказал инспектор, — вся эта история займёт в газетах не более трех строк.

— Почему?

— Потому!

И вечером в «Пресс» действительно можно было прочесть:

А Мегрэ в это время лежал с температурой 39, госпожа Мегрэ не знала, как ей избавиться от флейтиста, ни на шаг не отходившего от больного и более чем когда-либо напоминавшего всем своим видом приблудного пса.

Глава IX

ЗАВТРАК В ДЕРЕВНЕ

Так продолжалось три дня. Сначала он надеялся, что и в самом деле серьезно заболел и что это подействует на их совесть. Но когда он на следующее утро с величайшей опаской открыл глаза, то обнаружил у себя всего-навсего обыкновенный насморк.

Тогда он схитрил. Даже перед собственной женой было неловко валяться с насморком, и он застонал, раскашлялся, стал жаловаться на боль в груди.

— Я тебе поставлю горчичник, Жюль. У тебя может разыграться бронхит.

Она была по-прежнему жизнерадостна и весела. Нежно ухаживала за ним. Нянчилась с ним, как с маленьким ребенком. Однако ему казалось, что она кое о чем догадывается.

— Входите, мосье Минар, — донесся до него ее голос из передней. — Нет, ему не хуже. Только попрошу вас не очень его утомлять.

Значит, она тоже вступила в игру.

— Какая температура? — спросил обеспокоенный флейтист.

— Пустяковая.

Госпожа Мегрэ предусмотрительно не назвала ее, ибо цифра была несколько ниже тридцати семи.

Она обожала всякие микстуры, горчичники, любила варить бульоны, сбивать гоголь-моголи. Ей нравилось также тщательно задергивать шторы, создавая в комнате приятный для глаз больного полумрак, и ходить на цыпочках, приоткрывая время от времени дверь в его комнату, чтобы проверить, спит ли он.

Бедняга Минар, он уже больше не нужен! Мегрэ даже сердился на себя за это чувство. Он ведь очень к нему привязался. И приятно было бы доставить ему удовольствие.

Каждое утро Минар являлся к девяти-десяти утра. Он даже не звонил, а только скребся в дверь, тихо-тихо, чтобы не потревожить Мегрэ — вдруг тот еще спит. Потом, пошептавшись с госпожой Мегрэ в передней, входил, топтался на пороге, а затем робко приближался к постели.

— Нет, нет, не подымайтесь! Я только пришел узнать, как дела. У вас нет для меня никаких поручений? Я был бы счастлив…

Речь шла уже не о том, чтобы выслеживать преступников. Он готов был на любые услуги. Он и госпоже Мегрэ предлагал свою помощь.

— Может быть, вы позволите мне сходить за продуктами? Я прекрасно справлюсь, вот увидите.

В конце концов он «всего на минутку» присаживался на краешек стула у окошка и застывал в такой позе на долгие часы. Если у него спрашивали, как поживает его жена, он поспешно откликался:

— Какое это имеет значение!