Пугалки для барышень. Не для хороших девочек, стр. 38

Так мы по очереди двигали стакан, чтобы полумесяц увеличивался.

— Понимаешь, — сказал он, двигая стакан вперед кончиками пальцев, — самое чудесное в этой игре это то, что ты можешь двигать и подталкивать стакан к краю, но если он упадет на пол и разобьется, ты всегда можешь сказать в свое оправдание, что этого не хотела, просто так получилось. Твой ход.

Когда зависший в воздухе край составил почти завершенный полукруг, я подтолкнула стакан всего лишь капельку, так что он остановился в той точке, где должен был бы потерять равновесие.

— Похоже, игра закончена. Ты у цели, — сказал он. — Ближе к краю этот стакан уже не сдвинешь, не уронив.

— Значит, сдаешься?

— Ты думаешь, можно пойти дальше?

— Разве это мы не собирались выяснить? — спросила я.

— Ты ведь уже играла в эту игру раньше, правда?

— Твой ход, — напомнила я.

— Ты уверена?

— Вовсе нет.

— Но все равно хочешь, чтобы я это сделал?

— Да, — ответила я, хихикая.

— И ты уверена в этом?

— Давай.

— Нет, я сдаюсь. Ты сама, — сказал он.

Так я и сделала. Я снова толкнула стакан, но когда он упал на палубу, то не разбился вдребезги, а просто распался на части. У наших ног осталось лежать толстое стеклянное основание и несколько треугольных осколков — равнобедренных, равносторонних, — и все они указывали в одном направлении.

Круглый иллюминатор в его каюте, расположенный на самой ватерлинии, то уходил под воду, то взмывал под небеса. Но чаще всего в нем была видна линия горизонта, и, так как эта линия перемещалась в направлении вверх-вниз при бортовой качке, иллюминатор то наполнялся водой, то снова пустел. Со временем я научилась видеть в этом иллюминаторе некий показатель состояния моего собственного равновесия во время моих приливов и отливов на койке Рассела.

В холле, в столовой, на палубе он всегда был старше, опытнее, красноречивее меня. Но больше всего мне нравились мгновения тишины в его каюте, когда я вдыхала, лежа на белоснежных, ежедневно сменяемых простынях, запах ранимости, исходивший от его голого тела. А может быть, мне это только казалось.

— Рози, — сказал он как-то днем, когда я медленно расслаблялась в его объятиях.

— Да? — отозвалась я, не поднимая головы с впадинки у его плеча.

— Я, наверно, должен сказать тебе, что в последний круиз сезона моя жена поплывет со мной.

— Твоя жена? — переспросила я, приподнимаясь на локте, чтобы заглянуть ему в лицо: его выражение было вполне безмятежным.

— Да, малышка. Моя жена, — спокойно повторил он, ласково поглаживая мою щеку кончиками пальцев.

— Твоя жена? — повторила я.

Он пожал плечами.

— Ох, Рози, ты же помнишь, как называлась игра, — ответил он.

— Игра?

— Она вовсе не называлась «Столкни стакан со стола», — сказал он.

«Хитро придумано», — поняла я. Так и хотелось поаплодировать его безукоризненно проведенной подготовке. Ведь теперь я знала, что, даже если я упаду на землю и рассыплюсь у него на глазах на тысячу осколков, он всегда сможет сказать в свое оправдание, что вовсе не собирался меня разбивать.

Заключительное слово Рози Литтл

В тот день, когда я окончила школу, моя любимая учительница английского языка отвела меня в сторону, чтобы дать прощальный совет. Я хорошо помню ее слова, хоть и не сразу поняла их истинное значение:

— Важно знать, — сказала она без малейшей тени иронии в голосе, — когда следует пользоваться вилкой для торта.

Что это был за совет? Отрывок из устаревшего учебника этикета ее бабушки? Пикантная тонкость, которая может пригодиться лишь в контексте вечернего чая в женском клубе или ужина с губернатором, что весьма маловероятно? Или что-то совсем другое?

Теперь, после стольких лет размышлений над этим вопросом, я почти уверена, что моя учительница имела в виду — это слова! Разве точно или с умом примененное слово не напоминает вилку для торта, тонкую, умело сделанную вещь, идеально приспособленную для решения одной конкретной задачи? Разве удовольствие, которое испытываешь, когда запускаешь в торт с маракуйей изящную серебряную вилку, не сродни удовольствию, которое доставляет правильно подобранное, идеально звучащее слово.

Но хотя приятно иметь в ящике со столовым серебром такие слова, как амбивалентность [11] или странгуляция, они вам вряд ли понадобятся каждый день.

Ведь можно вполне учтиво кушать торт, не прибегая к специальной вилке. Иногда и простая столовая вилка вполне сгодится. Бывают и такие моменты, когда, даже если специальная вилка положена рядом с вашей тарелкой, лучше всего проигнорировать ее и начать есть руками. А бывает, что только вилы могут вам помочь. Все дело в том, конечно же, чтобы различать все эти случаи.

Думаю, совет моей школьной учительницы стоит передать дальше по цепочке, но с поправкой, которую я сделала, когда сама была насажена на вилку речистого Рассела Невелика. Ведь вилки для торта, как и другие заостренные блестящие предметы — зеркала, летающие рыбки, кончики некоторых языков, — могут служить обману. Я бы сказала, важно знать, когда следует пользоваться вилкой для торта, но так же важно замечать, когда кто-то поддевает на вилку для торта вас самих.

Ужасно ранним утром, на следующий день после того, как Рассел Невелик небрежным жестом открыл своей жене дверь в наше посткоитальное блаженство, я сидела, сдвинув колени, на узком сиденье гида в микроавтобусе, до предела заполненном пассажирами круиза. С нами ехала и Натарша. Хотя бодрый поток подсознания сам собой изливался в перегретый микрофон из неконтролируемой части моего мозга, его рациональная половина искала ответ на вопрос, существует ли точное слово, которое означало бы: «Я получила удар, откуда не ожидала, но даже если бы ожидала, я не могла бы утверждать заранее, что он собьет меня с ног».

Если такое слово и существует, мне никак не удавалось его найти. Едва различимый пейзаж, который я комментировала, только-только начал формироваться, выступая из серого тумана, подсвеченного лучами восходящего солнца. Этим утром нашим круизникам предстояло покататься на воздушном шаре, болтаясь вместе с его корзиной среди поднимающихся от земли потоков теплого воздуха. Еще до того, как окончательно рассвело, наш автобус въехал на площадку, где на асфальте уже лежали четыре сморщенных, но постепенно надувавшихся шара яркой расцветки. Рядом с одним из них стояли женщина в белом кружевном платье, с маленькой Библией в белом переплете и букетиком белых же цветов в руках и мужчина в смокинге, нервно сжимавший и разжимавший пальцы ладони как раз на уровне своей ширинки.

— Скажите, — спросил меня старичок с гигантскими оттопыренными ушами, когда я помогала ему выйти из автобуса, — эти двое что, пожениться собираются в корзине шара?

— Нет, — ответила я. — Они просто случайно завернули на эту парковку и подумали, что это хорошее местечко, чтобы навсегда связать себя узами брака!

И тут я заметила косой взгляд, который бросила на меня Натарша со своего места в автобусе, но лишь гораздо позже, загнанная в угол ее крошечного кабинета после возвращения на корабль, я осознала, какую непростительную ошибку совершила.

— Номер десять, Рози. Номер десять, — сказала она, заполняя бланк моего третьего и последнего выговора с занесением. — Я считаю, что это правило не имеет исключений. Мы никогда не говорим нет.

Не буду скрывать, что я почувствовала облегчение, когда меня списали на берег до прибытия на теплоход накрахмаленной, эрудированной и, несомненно, во всех отношениях приятной миссис Невелик. После столь долгого пребывания на борту американского круизного судна немалым утешением стало для меня то обстоятельство, что к тому времени, когда проверка подтвердила правомерность примененных ко мне санкций, а документы о моем увольнении были подписаны, наш лайнер уже бороздил прибрежные воды братской Канады.