Пугалки для барышень. Не для хороших девочек, стр. 29
— Забудь. Нет, правда, забудь. Давай выпьем еще, и расскажи мне о себе… Ты всегда ходишь на работу в таких чудных красных ботинках?
— Я бы с радостью рассказала, но мне надо обратно на работу, — ответила я так, чтобы ему было совершенно ясно, что возвращаться на работу мне вовсе не хочется.
— Может быть, как-нибудь еще увидимся? — предложил он, и я ответила неким гибридом робкой улыбки и радостной ухмылки.
Он протянул мне карточку с именем и фамилией. К моей улыбке примешалось сожаление: уголки рта поползли вниз, а не вверх.
— Жалко, — прошептала я, скорее себе, чем ему, потому что он уже успел мне понравиться.
— Почему? У тебя кто-то есть? Есть к кому возвращаться домой?
— Нет. Боюсь, все дело в говорящих фамилиях, мистер Вульф, — ответила я, все еще улыбаясь.
Он допил пиво одним глотком и перевернул кружку с потеками пены на салфетку.
— Г-р-р-р, — прорычал он, и мне было весело видеть, что на его лице тоже мелькнула улыбка сожаления.
Я тихонько пробралась в редакцию через боковую дверь и устроилась за столом ночного репортера. Но увы, самый нервный из фотографов газеты уже шагал взад-вперед по комнате в своих слишком белых кроссовках и жилете со множеством карманов, не считая всех остальных прибамбасов.
— Куда ты подевалась? — спросил он и продолжал, не ожидая ответа: — Вот, взгляни.
Он пролистал на мониторе с десяток фотографий сгоревшего дотла загородного дома. Сердце у меня тревожно забилось. Где это произошло? Когда? Это были превосходные снимки — на некоторых виднелись одетые в желтое пожарные среди дыма и пламени, но на большинстве фотографий я увидела членов семьи, в ужасе глядевших на закопченный и залитый водой остов дома.
— Когда это случилось? — спросила я.
— Без четверти восемь. Тебя не было на месте, так что я поехал один.
— Я звонила в пожарку всю ночь. Проклятый огнеборец все время отвечал, что ничего не случилось.
— Посмотри-ка. Вот это снимок! Подойдет для первой страницы, — показал он, и я не могла не согласиться.
Это была панорама после пожара: на первом плане стояла маленькая золотоволосая девочка в платье в горошек, с пятном сажи на ангельски-пухлой щечке. Она прижимала к себе обгоревшие остатки рождественского венка со входной двери, теперь сорванной с петель. На глазах ее блестели слезы. Душераздирающая картина. Идеальный кадр.
— И я все пропустила, — скорбно проговорила я.
— Ага.
— Ты что-нибудь записал?
— Имя девочки. Мэдисон Джонс. Ей четыре с половиной года.
— И это все? Все, что ты знаешь?
— Ага.
— Я по уши в дерьме.
— Точно.
— А может быть, и нет, — вдруг оживилась я. — В имени Мэдисон одно «д».
— Ну да. Ну и что? Что ты собираешься делать?
— То же, что и всегда, — мрачно ответила я.
Я села за стол и взялась за свою пряжу.
Через полтора часа первый выпуск рождественской газеты прямо с печатного станка попал в руки редактора. Он вызвал меня в свой кабинет и, повернувшись на своем кресле с высокой спинкой, устремил на меня непроницаемый взгляд, вызвавший болезненный укол совести.
— Это золото, а не статья, — сказал он, расплываясь в улыбке. — Чистое золото.
Он показал рукой на газету, лежавшую у него на столе. Большую часть первой полосы занимала фотография белокурой малышки Мэдисон на фоне руин родного дома. Под фотографией шрифтом «Бодони», шесть биллионов пунктов, была в качестве анонса приведена цитата из моей статьи, размещенной на третьей страницы газеты. Броский заголовок гласил: «Как Санта-Клаус найдет меня теперь?»
— Подумать только, что она такое сказала, — проговорил редактор, качая головой, как добрый дедушка, и тут до меня наконец дошло, что он всерьез готов поверить, будто я и впрямь способна прясть для него золото из соломы.
— Подумать только, — тихо поддакнула я.
— Просто волшебство, — сказал редактор, ставя передо мной на стол бутылку шампанского. — Думаю, теперь ты доросла до более ответственных заданий, согласна?
Выйдя из его кабинета, я, чтобы отделаться от возникшей перед моим мысленным взором ежедневной охапки соломы, мгновенно выросшей до размеров стога, открыла шампанское, залпом выпила один стакан, налила себе второй и присоединилась к заместителям редактора, фальшиво исполнявшим фривольные рождественские гимны.
— Мама с Сантой под омелой целовались до утра! — распевали мы под бой башенных часов, возвещавший наступление Рождества.
Ночная смена закончилась, на полу редакции валялись пластиковые стаканчики, пустые бутылки, пакеты из-под чипсов, первые экземпляры утреннего выпуска и пьяно храпящий заместитель редактора: уборщицам будет чем заняться. Я упала в кресло Лорны и опустила голову на утреннюю рекламу газеты с заголовком: «Ужасная трагедия: пожар под Рождество». Через пол мне передавалась вибрация печатного станка, который все еще стучал в глубине здания, усердно размножая мое замечательно вранье.
Меня сморил сон — неглубокий, чуткий. Мне приснилось, будто Оскар одним движением своего змеевидного ствола сбил пластиковую крышку с лампы дневного освещения, которая дразнила его так долго. Затем он пробился сквозь запутанные черно-красные электрические провода в вентиляционную шахту и еще дальше, так что показалась изнанка крыши. Он запустил лист между двумя плитами изоляции и несколько раз врезал по крыше крепко сжатым зеленым кулаком, разрывая серебристый слой изоляционного материала. На пол посыпалась черепица, а в офис ворвалась струя свежего ночного воздуха. Через дыру в крыше виднелся кусочек темного неба, усеянного сверкающими звездами, легко протыкавшими остриями света полупрозрачную вуаль облаков. Вместо луны на небе был подвешен светящийся циферблат башенных часов.
Потом кто-то еще пробрался в мой сон и наступил на край кадки Оскара. Это была женщина, обхватившая ствол монстеры обеими руками. Когда она поставила ногу на нижнюю ветку, раздался тихий треск. Она полезла вверх по стволу, методично переступая с ветки на ветку и все больше от меня удаляясь. Это было спиральное движение вверх и сквозь листву, было такое впечатление, будто ветви Оскара превратились в ступени винтовой лестницы. Она то появлялась, то вновь исчезала из виду в гуще соцветий монстеры. Она была по очереди то женщиной в серо-коричневом костюме, толстых колготках и некрасивых очках в тяжелой оправе, то маленькой девочкой с золотистыми кудряшками и в платье в горошек. Она лезла все выше и выше, приближаясь к неохватному, зовущему небу. И стоило мне проснуться, как я сразу поняла, что пора и мне последовать ее примеру.
Тоска
Клуб одинокого сердца
Джулия
Хотя Джулия недавно достигла тридцатипятилетнего возраста, она твердо решила не паниковать. О нет, в будущем никакой паники! Просто она и дальше будет поливать свои помидоры, те, что растут в горшках на ее балконе, обвивая волосатыми стеблями стойки перил. Она и дальше будет поощрять их усилия по наращиванию веса собственных зеленых плодов вплоть до окончательного их созревания. Она продолжит принимать витамины каждое утро, выпивать по шесть стаканов воды в день, каждые шесть недель производить эпиляцию ног воском и делать модельную стрижку. Она и дальше будет потеть по понедельникам на вечерних занятиях бикрам-йогой, пытаясь освоить позу получерепахи, и перестанет, наконец, стесняться припердывать во всеуслышание, потому что инструктор очень доходчиво объяснил всем важность этого естественного процесса. Ей не хотелось, чтобы он считал, будто у нее анальный комплекс, она знала, что это ей не грозит, с тех пор как она перестала инстинктивно напрягать ягодицы, чтобы они казались более компактными.
Джулия постановила, что дальше будет ходить на работу, впрочем, это для нее никогда не составляло труда. В юридической консультации, где витали запахи кожаной мебели и дыма трубочного табака, она числилась одной из лучших сотрудников, но, в отличие от других, не пыталась демонстрировать свое интеллектуальное превосходство с помощью навязчивых проявлений собственного эго. Она вела себя со спокойным достоинством, и даже старшие партнеры не стеснялись обратиться к ней за советом. Для всех на работе ей было только тридцать пять лет, и совершенно не из-за чего было впадать в панику.