Походный барабан, стр. 96
С другой стороны, думают ли они обо мне вообще как-нибудь иначе, чем как о странствующем ученом?
Однако есть ли у меня выбор? За стенами Аламута мой отец, пленник, раб. Если когда-нибудь суждено ему обрести свободу, то только с моей помощью.
— При всем почтении к твоим мыслям, Хатиб, я должен туда ехать. Но ты останешься здесь, ибо будущее неясно, а я иду навстречу большим тревогам.
— Если нет ветра, могут ли дрожать листья? Есть причины для страха, о господин. Когда Старец Горы присылает дары, готовь себе саван… ибо за ними последует нож.
Он помолчал.
— Однако пойти с тобой я пойду. Сколько стран я уже повидал, хозяин! Сколько морей! Сколько городов! А вот какова изнутри крепость Аламут — не видел.
На минуту мы забыли о нашей красавице из Хинда, но она не забыла о нас.
Перед нами появился с поклоном её раб:
— О возвышенный! Госпожа моя просит принять извинения: она не знала, что пребывает в столь выдающемся обществе. Она приглашает тебя присоединиться к ней за столом, моя госпожа, Сундари Деви!
Я помедлил лишь столько, чтобы не показать чрезмерной торопливости, и встал.
— Хатиб, присмотри за моими подарками, и за лошадьми тоже. Говорят, в Казвине изготовляют превосходнейшие луки и стрелы; позаботься, чтобы у меня они были. Кажется, нам скоро придется, — предположил я, — пересекать пустыню, где есть разбойники…
Понизив голос, я прибавил:
— И еще, позаботься, чтобы в наших вьюках была спрятана длинная веревка, которая могла бы выдержать человека.
На миг я заколебался, но потом продолжал:
— И думаю, тебе надо ещё обеспечить нас вот этими веществами…
Я подал ему клочок бумаги.
— Вот это — указал я на одну из строчек, — лучше всего собрать со стен старой конюшни или с навоза. Сделай запас. Если кто-то полюбопытствует, скажи просто, что господин твой — алхимик, который испытывает все на свете. Конечно, он с ума спятил, но что я, мол, могу поделать?
Я пересек комнату и остановился перед её столом:
— Меня зовут Ибн Ибрагим.
Она показала место на углу стола, справа от себя.
— Я и думать не могла, что мы находимся в присутствии столь знаменитого ученого.
Еще раз поклонившись, я произнес:
— Тень моей учености мала перед солнцем твоей красоты.
— Ты лекарь?
— И лекарь тоже. Иногда воин, иногда читаю по звездам… я умею многое.
Красавица взглянула мне в глаза и спросила:
— Ибн Ибрагим, что ты прочел по звездам обо мне?
И я произнес голосом, который едва ли был похож на мой собственный, произнес и сам был удивлен тем, что сказал:
— Что ты когда-нибудь станешь моей женой.
И наступило мгновение — мгновение, когда ни она, ни я не шевелились и ничего не говорили, мы просто смотрели друг на друга, оба потрясенные моими словами. Само время как будто остановилось на это мгновение.
Наконец она сказала негромко:
— Тебе следует ещё раз поглядеть на свои звезды, скиталец, ибо боюсь я, что они тебя обманули.
— Ты сейчас едешь в Хинд?
— В Анхилвару, к себе домой.
— Ты из раджпутов?
— Мой отец был раджпут, а мать — персиянка. Я в последнее время гостила в её семье в Исфагане. Сейчас я возвращаюсь в дом отца.
Девушка вдруг резко переменила тему:
— Я не ослышалась, ты собираешься в замок Аламут? Разве это не крепость ассасинов?
— У них тут много крепостей, — я жестом указал на север. — В этих горах есть и другие. Да, я направляюсь туда по приглашению Рашида ад-дин Синана. Считаю, что у нас будет много тем для обсуждения.
— Разве не правда, что туда может войти или выйти оттуда только ассасин? Значит, ты исмаилит?
— Кто я только ни есть… но я никогда не участвую в религиозных разногласиях. Обряды веры не занимают места в разуме Аллаха. По-моему, здесь важен лишь дух.
Немного помолчав, я добавил:
— Когда я вернусь из Аламута, я отправлюсь в Хинд, в Анхилвару.
— Ты знаешь мой город?
— Пока ты не произнесла это название, я никогда о нем не слышал.
Пока рабы наполняли наши стаканы, она опустила глаза к столу. Понимают ли они по-персидски?
— Ты не должен приезжать.
— Но если я хочу увидеть тебя снова?
— Мусульмане, которые приходили в мой город, приходили как враги.
— Значит, меня будут считать врагом? Если необходимо, я могу появиться как христианин, как хинду, как огнепоклонник, или просто как… поклонник.
— Это ничего не даст.
— Что может поделать воля там, где приказывает сердце?
На другом конце зала музыканты начали играть на китаре и кимандже, и по комнате поплыла тихая музыка.
— От музыки твоей красоты, — сказал я, — шелестят листья моего сердца.
Она подняла на меня глаза:
— Однако я тонкая, о ученый, а не такая пухленькая красотка, каких предпочитают турки.
— Но я не турок, Сундари, и даже не перс.
— Так какой же род красоты ты предпочитаешь? Такой, как у… как там её зовут? Валаба? Сюзанна?
— Мужчина, не познавший многих женщин, не может по достоинству оценить одну.
Ее глаза заискрились смехом.
— Ты, оказываешься, не такой уж… беспомощный. Когда ты беседовал со своим слугой, мне было даже больно за тебя. Все эти девушки воспользовались тобой, одержали над тобой верх! Ты не боишься, что я сделаю то же самое?
— Трепещу… от надежды и ожидания.
Она расхохоталась:
— Ибн Ибрагим, ты направляешься в Аламут, а я — в Анхилвару. И на том все кончается. Мы не встретимся снова.
— Но ведь есть эта ночь?
Сундари снова взглянула мне в глаза, словно эта мысль была для неё неожиданностью.
— Этой ночью я буду спать; а назавтра мы разъедемся.
— А я этой ночью, — сказал я, — буду гулять по саду, гулять под деревьями, наблюдая, как светлячки рассеивают искры в ночи. Но я буду не один, потому что со мной будут мои мысли о тебе.
Она грациозно поднялась и оглянулась на меня; и глаза её были как озера тьмы, в которых живет красота. Как похожи на цветок её губы! Как мягки щеки! Как нежна кожа!
— Спокойной ночи, мудрый ученый. Посмотри ещё раз на свои звезды.
— Их послания яснее, если читать их вдвоем.
Когда я поднялся, она начала уже поворачиваться, но задержалась:
— Я отправлюсь в Анхилвару, а оттуда в Каннаудж, а в Каннаудже меня выдадут замуж за друга царя.
Вот как…
У меня потемнело в глазах, словно распахнулась передо мной черная бездна отчаяния и пустоты.
— Все равно! Сегодня ночью, — повторил я, — я буду гулять в саду.
Глава 51
Бледная ладонь лунного света ласкала садовые ворота, и там, где меж деревьев лежали тени, пел соловей, но сердце мое было пещерой одиночества, в которой эхом отдавался голос Сундари Деви.
Один, окутанный плащом тени, шагал я там, где аромат жасмина наполнял воздух. Зашуршал лист, потом все стихло.
Где Сундари?
Я, который был неуязвим, сейчас больше не был им, ибо узнал теперь, что такое любовь, и узнал слишком поздно. Этот звук! Звук, подобный рокоту походного барабана, — это сердце мое печально бьется в пустоте моей души.
Аламут ждет, свет луны ложится на его крутые пики, но для меня настала пора печали. На протяжении одного вечера нашел я то, чего желал больше всего на свете, — и потерял. Печаль окутала меня, но нет такого меча, который мог бы рассечь нить любви, и нет кинжала, которым можно было бы пронзить бедствие, обрушившееся на меня.
Придет ли Сундари? Придет ли она ко мне в свете луны, в час, когда поет соловей? Кто эти солдаты-раджпуты — защитники её или сторожа? А если они обнаружат её со мной?..
Как похожи на годы минуты, когда ждешь ту, что любишь! Где Сундари… Где?
При каждом намеке на звук я быстро оборачивался, руки мои были готовы к объятиям, губы к поцелуям; но только листья шелестели, только листья потирали свои бледно-зеленые ладони, шевелили своими бледными губами.
Я глупец! Она не придет. Зачем ей приходить ко мне? Она — Сундари Деви, девушка из царского рода раджпутов! Девушка, которая может выйти за царя или за царского друга!