Завтрашние заботы, стр. 5

Длинный молчал и больше не смеялся.

Вольнов тоже молчал и стучал по столу пальцами.

Потом, головой вниз, кособоча зад и повизгивая от неудобства, спустился по трапу рыжий и мокрый Айк.

– Как звать этого кабысдоха? – спросил длинный.

– Айк, – сказал Вольнов сквозь зубы.

– А тебя как? – спросил длинный.

– Вольнов.

– Слушай, Вольнов, а чего ты такой небритый? У тебя же борода с рыжинкой, а это некрасиво… Небритость подходит только твоему Айку.

– Слушай, ты, как там тебя, – сказал Вольнов. – Какое, собственно, тебе дело до моей бороды?

– Ни-ка-ко-го! – раздельно сказал длинный и опять засмеялся. – А свое судно я еще не принял с завода и долбанул тебя только потому, что соединительная скоба на штуртросе застряла в какой-то щели под рубкой и руль стал ходить только по семь градусов на борт.

– А зачем на таком ходу ты в ковш полез?

Длинный оживился, отобрал у стармеха карандаш, поискал глазами бумагу, не нашел ничего, кроме акта, перевернул его и стал набрасывать схемку. Механик даже в затылке почесал от такого нахальства.

– Вот, видишь… Ветер был с зюйд-веста, и шел сильный шквал… Он выбрасывал судно на ребра затонувшей баржи…

– И тогда ты дал самый полный вперед? —Да.

Это было красиво, но рискованно: за полный ход можно было сесть в тюрьму, а за выброс на баржу отвечал бы завод.

Длинный перевернул бумажку с актом и, не читая, подписал его: «Капитан „МРС-7“, капитан дальнего плавания Яков Левин».

– Так вот, Вольнов. Ты не злись, у меня не было другого выхода, чтобы спасти суденышко.

А Вольнов уже не злился. Чего нервы портить, если акт уже подписан.

– Но почему вы хохотали, я понять не могу, – сказал Вольнов. Звание «капитана дальнего плавания» произвело на него впечатление.

– Это мне тоже интересно: почему ты смеялся… И подпиши второй экземпляр, – ворчливо сказал стармех. На него романтические звания не произвели никакого впечатления. И потом, у него болел зуб.

– Честно говорить? – спросил Левин и сощурился.

– Конечно, – сказал Вольнов, протягивая ему второй экземпляр акта.

– Я всегда смеюсь, когда чувствую себя неудобно. Это потому, что я не нахал. Но, правда, я бы очень хотел им быть. Нахалам легче живется, как говорил мой старый и мудрый дядя Изя…

«Он может говорить без всякого акцента, – подумал Вольнов. – Есть такие евреи, которые иногда специально говорят так, как он сейчас. Такие евреи очень хорошо умеют рассказывать еврейские анекдоты. Он, кажется, славный парень. Только нервный».

– Да, смех есть смех, – глубокомысленно сказал механик.

– Что ты так уставился на мои руки? – спросил Левин у Вольнова. – Думаешь, я подпишу что-нибудь не то? – Он вдруг помрачнел. – Ты мне грубил, а я шутил. Но у всего должны быть границы, ты меня понял?

– А вот слабо вам подраться, полярные капитаны, – сказал механик добродушно и ухмыльнулся.

– Григорий Арсеньич, дорогой, не говори глупости, – попросил Вольнов. – А ты, Яков Левин, не мрачней. Я действительно смотрел на твои руки. Руки много говорят о хозяине… Я как раз по ним решил, что ты, должно быть, нервный.

– Ох уж эти мне домашние психологи, – сказал Левин. – Запомни, у меня не нервы, а двенадцатидюймовые троса… Ну ладно, я к тебе по делу пришел. Флагман приказал снабжение получать. Когда начнем?

– А ты из какого отряда?

– Из второго.

– Значит, вместе поплывем?

– Наверное. Так когда начнем?

– Поужинать надо, – сказал механик.

– Начальство поужинает потом, – сказал Левин и подмигнул Вольнову.

– А у тебя что, горючее есть? – спросил Вольнов.

– Наивный и оскорбительный вопрос, – сказал Левин и встал. Он был очень длинный. – Значит, сейчас я пришлю старпома за снабжением, а потом прошу ко мне вас обоих.

– Я не пью, – сказал механик. – Я теперь только наклейки на бутылках читаю.

– Прискорбно за вас, папаша, – сказал Левин. Сзади к нему подобрался Айк и ухватил зубами за край плаща. – Отпусти меня, Рыжий Мотль, – деликатно попросил Левин. И ушел.

– 3 —

Уже поздним-поздним вечером они вместе выпили казенного, пахнущего бензином спирта и долго сидели потом на влажных после дождя досках у забора лесопилки. Лиловая блеклая ночь скользила над Онегой. Беззвучная и светлая, дремала вода. И озеро будто прикрыло глаза и дышало чуть приметно, покойно. Пахло свежей рыбой и крапивой. Густые заросли этой крапивы тянулись вдоль всех заборов.

Отсюда, от Онеги, начинался их путь на восток. Впереди ждали шлюзы Беломорканала, смирное летом Белое море, его ветреное, бурливое гирло; сизое и холодное море Баренца, Югорский Шар – мрачные ворота Арктики…

Они сидели, изредка перебрасываясь вопросами, не спеша узнавая друг друга…

– Ты воевал? – спросил Вольнов.

– Да. Рыбачий и Киркенес. А ты?

– Я нет. Ты с какого года?

– С двадцать шестого. – Выглядишь моложе.

– Все говорят. Это от врожденной глупости…

Черные перевернутые лодки лежали на белом песке возле берега. На их пузатых днищах ночевали чайки. Иногда то одна, то другая срывались в озерный простор и исчезали в нем.

– От этого спирта у меня всегда шумит в ушах, – сказал Вольнов и швырнул галькой в ближнюю лодку. Галька гулко стукнулась о днище. Потревоженные чайки метнулись в озерный простор.

Левин промолчал, повернул фуражку козырьком назад. Его лицо, с мешками под глазами и темными насмешливыми глазами, подобрело от этого. Он сидел расслабившись, раскинув в стороны длинные ноги.

Далеко в озере показались огни и медленно начали приближаться, лучисто, но неярко помигивая.

– Рейсовый теплоход из Ленинграда, – сказал Левин.

– «Короленко» чапает, – сказал Вольнов. – Я ведь когда-то здесь боцманом на речном буксире плавал… Плывешь, а ивы прямо на палубу лапы тянут… И травой пахнет. За день солнце нагреет цветы на заливных лугах, а потом ночью знаешь как они здорово пахнут?

– Нет. Не знаю.

– А ты давно на море?

– В сорок восьмом я плавал уже третьим штурманом на «Рубанске». Ты, Вольнов, куришь много.

– Не больше тебя.

Левин встал и похрустел пальцами, потом опять сел и вздохнул.

Вольнов отлично понимал, что Яков совсем не хочет идти сейчас в рейс на паршивом маленьком судне, где нет даже отдельной каюты для капитана.

– Я рака боюсь, – сказал Левин.

– Его теперь все боятся.

– Да. Я, пожалуй, только рака и боюсь на этом свете… Хотя тюрьма – тоже страшно…

Левин закрыл глаза и монотонным, казенным голосом забубнил:

– Пароход «Валерий Соколов» под командованием капитана дальнего плавания Левина, следуя из Генуи в Штеттин, вошел в Кильский канал. На борт были приняты канальный лоцман каналья Блеккер и рулевые Дирекс и Труш. Далее судно следовало по указанию лоцмана. На мостике были капитан, вахтенный второй штурман Водкин (не пьет совершенно!), матрос первого класса Ухо. Когда пароход находился в уширенной части канала (фрицы обзывают ее «Гросс-Нордзее»)… Ходил каналом?

– Нет.

– …был услышан сигнал «один продолжительный, два коротких и два продолжительных» английского судна «Исаак Картер», имеющего на борту четыре тысячи пятьдесят тонн бумажной массы. Судно следовало из Лондона в порт Гефле под командованием капитана Лэнгрей, имеющего «сертификат мастера заграничного плавания»… Как ты понимаешь, он меня обогнать хотел. Я застопорил ход и положил руль лево на борт. Он дал узлов десять и стал обходить меня. Запомни: в Кильском канале нельзя ползать быстрее восьми. Волной от этого «Исаака» нас развернуло поперек канала. И здесь я сделал глупость: положил руль на борт и дал полный ход вперед. Я думал, что на полном ходу смогу все-таки вывернуть судно. Но не смог этого. Ошибся на три-четыре метра. Да, и в самый этот моментик я первый раз услышал этот запах, запах тюрьмы. Прямо над водой канала потек запах портянок, непросушенных деревянных полов и хлорной извести… «Исаак» ударил нам в правый борт. Пробоина ниже ватерлинии. Пароход стал крениться. Машинная команда, несмотря на воду, которая хлестала в машину, в течение двух минут успела стравить пар, предотвратить взрыв котла и закрыть клинкет в коридор гребного вала… Это Валька Иванов – он у меня стармехом был. А крен все увеличивается. Я спустил шлюпки и приказал завести швартовы на деревья – благо берег близко. Но пока их заводили, главная палуба и грузовые люки на крене ушли в воду… Единственное счастье – люди не погибли. Но пока машинная команда в машине сидела – а там пар гудит как черт те что! – за эти две минуты я чуть головой рубку не пробил: так подпрыгивал…