На старой мельнице, стр. 8
– Ой, там свет! – воскликнул Митька, стоявший сзади.
Стёпка спрыгнул и попятился от крыльца.
– Врёшь!
– Гляди.
Сквозь щель между брёвнами пробивался тоненький неровный лучик. Стёпка потянул за клок старой пакли и щель стала шире. Донеслось приглушённое невнятное бормотание. Не сговариваясь, мальчики напролом сквозь кусты метнулись к Митькиному дому. Первым остановился Стёпка. Митька пробежал ещё немного и тоже остановился.
– Куда это ты разогнался? – спросил Тритон-Харитон, тяжело дыша.
Митька подошёл к нему.
– Ты сам припустил ой-ёй! – возразил он. Митька ощущал, как толкалось в его плечо Стёпкино сердце. А своё бухало где-то в пятках.
– Интересно, откуда там взялся свет? – сказал Стёпка. – Померещилось…
– Там живут черти и водяной, – прошептал Митька. – Бежим подальше, а то они нас заколдуют.
С мельницы вдруг послышалось тихое пение, непонятное, жуткое. И луна, словно испугавшись, снова нырнула за плотное облако. Стало темно. В этой темноте исчезли Стёпка, мельница, река.
– Стёпка, это точно черти! – Митька поймал приятеля за рукав. – У них свадьба.
– Черти не поют, – хрипло прошептал Стёпка. – Поют русалки… и, как их, сирены. Я читал.
– А русалки, думаешь, ерунда? – сказал Митька. – Они тоже не дай бог.
Из рваного облака выплыла луна. И опять чёрные тени уползли, рассеялись.
– Погляжу, – сказал Стёпка, не двигаясь с места.
– Заколдуют! – припугнул Митька.
– Ерунда.
– Не лезь ты лучше туда, слышишь?
– Пусти!
Стёпка вырвал свою руку из цепких Митькиных пальцев, опустился на колени и пополз. Лохматая Стёпкина голова пропала в высокой траве и снова вынырнула у самого крыльца. Согнувшись почти пополам, он поднялся на крыльцо и приник к дверной щели. Митька, взведённый, как пружина, стоял ни жив ни мёртв. Он ожидал, что дверь сейчас распахнётся и на пороге, облитый лунным светом, появится бородатый водяной. Он протянет свою клешню и схватит Тритона-Харитона.
Но дверь не отворялась и Стёпку никто не хватал клешнёй. Стёпка повернул голову и поманил к себе Митьку. Тот отрицательно покачал головой и отодвинулся под тень дуба. Тогда Тритон-Харитон встал и спокойно подошёл к приятелю.
– Не черти это, – сказал он, – и не русалки… Там твоя мамка.
– Мамка?! – Митька обалдело уставился на Стёпку. – Чего она там делает?
– Иди погляди…
Ошеломлённый Митька смотрел на Стёпку, и губы .его беззвучно шевелились.
– Что ты бормочешь? – спросил Стёпка.
Митька сглотнул слюну, зачем-то подёргал себя за ухо и сипло сказал:
– Брехун ты, Тритон-Харитон… Моя мамка дома.
– Да ты не бойсь. – Стёпка за руку потащил Митьку к мельнице. – Погляди сам, какой я брехун.
Пение прекратилось. Теперь доносились пронзительные завывания. Ребята подкрались к окну, неплотно закрытому ставней, заглянули в узкую щель. Сначала Митька ничего не понял. Какие-то чёрные тени метались по голым бревенчатым стенам, потолку. В углах чадили длинные тонкие свечи. Посередине сидел (Митька даже глаза протёр, – не примерещилось ли?) знакомый рыбак. Он вытянул руки вверх и, задрав бородёнку, глядел в потолок. Вокруг него, заламывая над головой руки, ползали на коленях люди в чёрном. Они разевали рты, взвизгивали. Среди них была мать. Она елозила коленями по своему чёрному кружевному платку, вся тряслась, и тяжёлая, растрёпанная коса её волочилась по полу. Красивое лицо матери уродливо исказилось, в вытаращенных глазах – безумие.
У Митьки всё поплыло перед глазами. Рыбак, с задранной в потолок бородой, вдруг опрокинулся, завертелся. Люди в чёрном закувыркались. Чёрная коса матери превратилась в огромную змею. Митька, зажмурив глаза, оттолкнулся руками от стены и упал в мокрую траву,
– Лесник! – приподнял его за плечи Стёпка. – Ты сковырнулся? Знаешь, что они делают?
Митька не слышал. Он всё ещё видел большие безумные глаза матери…
– Мама! – тоненько крикнул Митька. – Мамоч-ка-а-а!
Он вскочил с травы и изо всей силы стукнул кулаком в ставень. В ребро ладони впилась заноза, но он даже не почувствовал боли. Уткнулся носом в траву и навзрыд заплакал.
– Мить, ну чего ты? – горячо задышал в затылок Стёпка. – Брось ты, Мить…
– Она… – всхлипывал Митька. – Она умрёт? Да?
– Не-е, не умрёт, – сказал Стёпка. – Они так богу молятся. Это трясуны-сектанты. Я читал. И папа рассказывал. Они ещё хуже чертей.
Митька вытер кулаком слёзы и шёпотом спросил:
– И моя мама хуже чертей? Да?
Стёпка растерянно заморгал, посмотрел в щель.
– А чего она, как шальная, прыгает!
– Она не прыгает! – вцепился в его рубаху Митька. – Врёшь! Врёшь ты, всё, Тритон-Харитон! Там нет моей мамки!
– Ты что, ослеп? – удивился Стёпка. – Иди ещё раз погляди.
– Это вовсе не мамка моя?
– А кто же?
– Это… это не знаю кто! Это всё чужие!
– Скажет тоже – чужие! – усмехнулся Стёпка. – Мамка это твоя,
– Замолчи, а то в рожу дам! – заорал Митька и, ломая кусты, об ветви царапая лицо, бросился бежать вдоль берега. Его рубаха белым пятном мелькнула на мосту и сразу пропала, растворилась в чернильной тени дома.
Стёпка немного постоял у окна, за которым всё ещё бесились трясуны-сектанты, и тоже подошёл к мостику. Поравнявшись с Митькиным домом, негромко окликнул:
– Лесник!
Было слышно, как за спиной тревожно вполголоса переговаривались высокие ели да на смутно белеющем посередине огорода пугале трепетала ветошь.
– Эй, Митька!
Никакого ответа. Тишина.
– Лови сам филина, – негромко сказал Стёпка и, вытащив из-за пазухи разобранный силок, швырнул в воронье пугало, крестом растопырившее руки-палки.
8. ОДИНОЧЕСТВО
– О чём думаешь? – утром сказала мать. – В школу опоздаешь, горе моё луковое.
Митька взял с лавки портфель и направился к двери.
– Книжки на столе забыл, – напомнила мать. – Что с тобой нынче?
«Сказать, что ли?» – подумал Митька. Но опять ничего не сказал. Не потому, что боялся матери. После того, как он вечером увидел мать на старой мельнице, он всю ночь не спал. Слышал, как она вернулась, как тихонько разделась и легла спать. Ему ничего не хотелось спрашивать, знать. Он лежал на печке и смотрел в потолок. Ему было страшно. Когда перед глазами возникала картина моления, он стонал, скрипел зубами, стараясь отогнать мрачные образы. Он ещё не решил, как будет относиться к матери. Он замкнулся в себе и молча страдал.
– Ты, часом, не заболел, сынок? – спросила мать.
– Здоровый я.
– Молчишь… Обидела?
– Вот ещё!
Митька потоптался на пороге и, не глядя на мать, спросил:
– Книжка тут у меня библиотечная на полке лежала… Куда заховала?
– Не помню, сынок. – Мать отвела глаза в сторону. – Ты больше не приноси домой книжки… Ну их.
– Не приносить? – опешил Митька. – А что же я читать буду?
– Другие книжки… Хорошие.
– Библию?! – крикнул Митька. – Не буду я твои книжки читать! Верни мою… или давай тогда деньги… В десятикратном размере надо платить.
– Где я возьму?
Митька толкнул плечом дверь и вышел. В школу он не пойдёт. Вера Павловна прогонит. А потом, он уроки не выучил. Даже в портфель не заглядывал. На речке тоже делать нечего. Чего доброго, рыбака повстречает… Вот так рыбак! Колдун…
Митька и не заметил, как вышел к околице села. Свернув с тропинки, направился к Козьему Лугу. Он бросил портфель на траву, сел на него. Сзади к нему подобрался белолобый телёнок и, шумно вздохнув над ухом, боднул в плечо.
Митька встал, поднял портфель и отправился в село. Долго бродил по улицам, старательно обходя школу. Зашёл в сельмаг, потолкался среди людей. Посидел на крыльце, надеясь, что подойдёт дед Андрон. Но дед не шёл: рано.
Митька услышал, как в школе прозвенел последний звонок. Спрятался за забором. Ребята, гогоча, словно гуси, быстрыми ручейками разбежались по улицам. К своему дому с полевой сумкой на плече прошествовал Тритон-Харитон. Митька хотел его окликнуть, но, вспомнив про мельницу, прикусил язык. Подождал, пока Стёпка не свернул в свой переулок, а потом взял да и пошёл в школу. Коридор непривычно пустой. За дверями не слышно голосов, скрипа парт. На полу валяются бумажки, раздавленный мел.