Космическая трилогия (сборник), стр. 99

— Нет, — сказал он, — сейчас там жить не обязательно, тем более что вы замужем. Разве что Марк сам захочет…

— Об этом речи не может быть, — сказала Джейн и подумала: «Не знает он Марка!..»

— Во всяком случае, — продолжал Деннистон, — сейчас я говорю не о том. Согласится ли он, чтобы вы подчинялись нашему главе, дали обеты?

— А какое ему дело? — спросила Джейн.

— Понимаете, — немного замялся Деннистон, — у нашего главы… или у тех, кому он подчинен… старомодные взгляды. Он бы не хотел, чтобы замужняя женщина приходила, не спросясь у мужа.

— Что ж, мне просить у Марка разрешения? — И Джейн неестественно засмеялась. Теперь она совсем ощетинилась. Все эти разговоры о властях и обетах были ей достаточно неприятны. Но чтобы ее посылали за разрешением к мужу, как девочку, которая должна «спроситься у мамы»!.. Сейчас и Деннистон, и Марк, и какой-то глава, и этот индийский факир были для нее просто мужчинами, для которых женщина — все равно что ребенок или животное («король обещал отдать дочь тому, кто убьет дракона»). Она очень сердилась.

— Артур, — сказала Камилла, — смотри, что-то горит. Это костер?

— Да, наверное.

— У меня ноги замерзли. Пойдем посмотрим на него. Жаль, у нас нет каштанов.

— Ой, правда, пойдем!.. — сказала Джейн.

Теперь на воздухе было теплее, чем в машине, пахло листьями, тихо шуршали сухие сучья. Костер оказался большим, а в сердцевине его, в куче листьев, разверзались сверкающие алые пещеры. Все трое довольно долго глядели на него и говорили о пустяках.

— Вот что, — вдруг сказала Джейн. — Я с вами не буду, но сон я вам расскажу… если увижу.

— Прекрасно, — сказал Деннистон. — Большего мы и ждать не вправе. Я понимаю вас. Разрешите попросить еще об одном.

— Да?

— Никому ничего не говорите.

— Ну конечно!

Позже, в машине, Деннистон сказал:

— Надеюсь, сны не будут вас мучать. Нет, я не думаю, что их вообще не будет. Просто вы теперь знаете, что с вами все в порядке, что все это действительно происходит. Конечно, дела страшные, но читаете же вы о таких! В общем, я надеюсь, что вы их легче вынесете. Смотрите на них… скажем, как на новости, тогда ничего.

Глава VI

Туман

Всю ночь (он почти не спал) и половину дня Марк думал о том, решится ли он снова пойти к Уизеру. Наконец он собрался с духом и направился к нему.

— Я принес эту форму, сэр, — сказал он.

— Какую форму? — спросил и. о.

Сегодня он был совсем иным. Рассеянность осталась, вежливость исчезла. Казалось, что он спит или где-то витает, но сонное раздражение, сквозившее в его взгляде, могло вот-вот превратиться в злобу. Улыбка стала иной, похожей на ухмылку, и Марку почудилось, что сам он — мышка перед кошкой. Уизер туманно повел речь о том, что Марк, насколько он понял, от работы отказался, о каких-то трудностях, трениях, опрометчивых поступках, о необходимой осторожности — институт не может взять человека, который перессорился в первую же неделю буквально со всеми, — и, наконец, о каких-то справках «у прежних коллег», подтвердивших невыгодное мнение. Он вообще сомневался, пригоден ли Марк для научной работы. Однако, измотав его вконец, он бросил ему подачку: неожиданно предложил поработать на пробу сотен за шесть. И Марк согласился. Более того, он даже попытался узнать, под чьим началом он будет и должен ли жить в Бэлбери. Уизер ответил:

— Мне кажется, мистер Стэддок, мы с вами уже беседовали о том, что гибкость — основа нашей институтской жизни. Пока вы не научитесь воспринимать свое цело, как… э-э-э… служение, а не службу, я бы вам не советовал работать с нами. Вряд ли я уговорил бы совет создать специально для вас какой-то… э-э… пост, на котором вы бы трудились от сих до сих. Разрешите на этом кончить, мистер Стэддок. Как я уже вам говорил, мы — единая семья, более того — единая личность. У нас и речи быть не может о том, чтобы кому-то, простите, делать поблажки, не считаясь с другими. (Я вас не перебивал!..) Вам надо многому научиться, да, да! Мы не сработаемся с человеком, который настаивает на своих правах. Это, видите ли, он делать будет, это — не будет!.. С другой стороны, я бы очень вам советовал не лезть, если вас не просят. Почему вас трогают пересуды? Научитесь сосредоточенности. Научитесь щедрости, я бы сказал — широте. Если вы сумеете избежать и разбросанности, и крохоборства… Надеюсь, вы сами понимаете, что до сих пор не произвели приятного впечатления. Нет, мистер Стэддок, дискутировать мы не будем. Я чрезвычайно занят. Я не трачу времени на разговоры. Всего вам доброго, мистер Стэддок, всего доброго. Помните, что я сказал. Стараюсь для вас, как могу. До свиданья.

Марку пришлось тешить себя тем, что, не будь он женат, он бы и минуты не стал терпеть этих оскорблений. Таким образом, он сваливал вину на Джейн и мог спокойно думать, что бы он ответил, если бы не она… а может, еще и ответит при случае. Немного успокоившись, он пошел в столовую и увидел, что награда за послушание началась. Фея позвала его к себе.

— Ничего еще не накатал? — спросила она.

— Нет, — отвечал он. — Я ведь только сейчас твердо решил остаться. На ваши материалы я взгляну после обеда… хотя, правду сказать, еще толком не понял, чем должен здесь заниматься.

— Мы люди гибкие, сынок, — сказала мисс Хардкасл. — И не поймешь. Ты делай что велят, а к старику не лезь.

В течение следующих дней набирали разгон несколько событий, которые сыграли потом большую роль.

Туман, окутавший и Эджстоу, и Бэлбери, становился все плотнее. В Эджстоу говорили, что он «идет от реки», но на самом деле он покрыл всю середину Англии. Дошло до того, что можно было писать на покрытых влагой столах, работали все при свете. Никто уже не видел, что происходит на месте леса, там только клацало, лязгало, громыхало и раздавалась грубая брань.

Оно и к лучшему, что туман скрыл непотребство, ибо за рекой творилось черт знает что. Институт все крепче стискивал город. Река, еще недавно отливавшая бутылочным, янтарным и серебряным светом, уже не играла камышами и не ласкала красноватые корни деревьев, а текла тяжелым свинцом, который иногда украшали радужные струйки нефти, и плыли по ней клочки газет, щепки и окурки. Потом враг перешел реку — институт прикупил земли на левом, восточном берегу. Представители ГНИИЛИ, лорд Феверстон и некто Фрост, сразу сообщили Бэзби, что русло вообще отведут и реки в городе не будет. Сведения, конечно, были строго конфиденциальны, но пришлось немедленно уточнить, где же кончаются земли колледжа. У казначея отвисла челюсть, когда он узнал, что институт подступит к самым стенам, и он отказал. Тогда он и услышал впервые, что землю могут реквизировать; сейчас институт ее купит и хорошо заплатит, а позже он просто ее отберет, цена же будет номинальной. Отношения Бэзби с Феверстоном менялись во время беседы прямо на глазах. Когда Бэзби созвал совет и постарался изложить все помягче, он сам удивился, сколько ненависти хлынуло на него. Тщетно напоминал он, что те, кто его сейчас ругает, сами голосовали за продажу леса; но и они тщетно ругали его. Колледж оказался в ловушке. На сей раз он продал узкую полоску земли, самый берег, до откоса. Через двадцать четыре часа ГНИИЛИ землю сровнял: целый день рабочие таскали через реку, по доскам, какие-то грузы и накидали столько, что пустая глазница окна Генриетты-Марии оказалась закрытой до половины.

В эти дни многие прогрессисты перешли к оппозиции; те же, кто не сдался, сплотились крепче перед лицом всеобщей враждебности. Университет воспринимал теперь брэктонцев как единое целое и обвинял только их за сговор с институтом. Это было несправедливо, многие в других колледжах поддерживали институт в свое время, но никто не желал теперь об этом вспоминать. Бэзби спешил поделиться тем, что вывел из беседы: «Если бы мы отказались, это бы ничего не изменило», но никто ему не верил, и ненависть к колледжу росла. Студенты не ходили на лекции его сотрудников. Бэзби и даже ни в чем не повинного ректора публично оскорбляли.